Если.
— Самое расхожее слово в мире, — сказал старший сержант Джодри Зейну, когда они прогуливались внутри огороженного колючей проволокой и заминированного периметра Да-Нанга, где начальнички и цэрэушники, от которых зависело, отдать приказ или нет, не могли их услышать.
— Но ваше слово в этом деле не последнее, разве нет, сэр? — спросил молодой солдат.
— Верняк, — ответил Джодри. — Люблю это слово: «верняк». Что у тебя на уме, рядовой? Вот что я прежде всего хочу знать.
Вертолеты рассекали влажный и удушливый закатный воздух над ними, и он кровоточил.
— Я делаю то, что должен делать, — сказал Зейн. — И я парень крепкий — сдюжу.
Мимо них трусцой пробежали морпехи. Зейн почувствовал на себе тяжелый взгляд старшего сержанта Джодри.
— Верняк, — ответил Джодри. — Но все же ты что-то недоговариваешь.
— Я никогда не стал бы вам врать, сэр.
— А ты и не врешь, пацан. Просто не знаешь всей правды.
— А в чем она — вся правда?
— Вся правда в том, что ты тянешь все без разбора в нору, которую называешь своей жизнью. Лучше б тебе усвоить одно, главное: человек всегда должен уметь прыгнуть выше головы.
И Джодри ушел.
Зейн побежал за ним. Он не спросил, да ему было и не важно где.
Через четыре недели после подготовки на Окинаве Зейн, Джодри и четверо добровольцев стояли, ожидая, пока их втиснут в чрево Б-52 между бомбами размером с гроб.
— Последнее, что я хотел бы знать, — сказал Джодри Зейну, — как так вышло, что ты еще девственник?
— Ч-что?
— Ты же слышал — девственник.
— Меня воспитывали в строгих католических правилах.
— Да, но то было давно. А говорим мы про сейчас. Как так вышло, что ты не спал с женщинами?
Истребитель взмыл в воздух, чтобы прикрыть морпехов, которые были по уши в дерьме, затеяв перестрелку в джунглях.
Когда вой реактивных двигателей стих, Зейн сказал:
— Если мы не просто животные, секс может стать чем-то особым. Вот к чему я стремлюсь. Чего хочу.
Прежде чем он натянул две хэллоуинские, похожие на чулок, термальные маски и надел шлем с окулярами, снабженный дыхательным аппаратом, Джодри покачал головой.
— Особое — это то, что мы считаем особым. Когда вернемся, поговори с сестрой, она похожа на мою вторую бывшую. Но здесь и сейчас лови кайф от того, что ты девственник. И этот кайф, верняк, поможет тебе вернуться целым и невредимым.
Вот я здесь, подумал Зейн, когда монотонно загудели двигатели Б-52. С человеком, который видит меня насквозь, это верняк. И с четырьмя обдолбанными солдатами, которые за нами хоть в ад.
В такой тяжелой экипировке даже земля казалась ему адом. Две пары теплого белья, на ногах, одетых в носки, — башмаки русского парашютиста-десантника. Три пары перчаток. Двойная маска и обмундирование для джунглей, зимний свитер, наглухо пристегнутый молнией к круглому шлему. В холщовых ранцах у каждого из команды Зейна была система связи, разработанная УНБ. К груди каждого был пристегнут новенький, только-только придуманный аппарат под названием «глобальный позиционный сканер», запрограммированный на то, чтобы вывести их туда, где, по расчетам ЦРУ, в джунглях были проложены телефонные линии. Кроме того, в холщовые ранцы были уложены рацион на пять дней, фляга, таблетки для очистки воды, две противопехотные гранаты, дымовая шашка, автомат АК-47 и три магазина с боеприпасами.
Только Джодри и Зейн были оснащены рассчитанными на четырнадцать выстрелов девятимиллиметровыми пулеметами с глушителями.
Только они были оснащены импульсными повторителями размером не больше дешевой книжонки — новым предметом гордости и развлечения ЦРУ. Стоило нажать определенную кнопку — и ИП создавали текстовое послание, которое сами же и запоминали с помощью некоей детали под названием «чип». Когда вы нажимали кнопку «Передача», ваше послание мигом переправлялось на спутник, а с него — в штаб-квартиру ЦРУ и Да-Нанг.
Сталь надсадно скрипела. Ветер врывался в бомбометательные люки, открытые под бомбодержателями; цилиндры, каждый размером с гроб, находились прямо под болтающимися в воздухе ногами Зейна.
Желудок Зейна провалился куда-то вниз после того, как Б-52 подбросило, когда он избавился от нескольких тонн взрывчатого груза. К тому моменту, когда самолет выровнялся и Зейн посмотрел вниз, на черное небо, скользившее под его башмаками, бомбы были готовы взорваться уже в десяти милях за самолетом.
Мы никогда не видим вспышки. Слышим только грохот взрыва. В шутку или всерьез.
Дверцы бомбометательных люков захлопнулись.
Сквозь треск селектора до Зейна донесся голос:
— Говорит пилот. В связи с турбулентностью и изменением воздушных потоков запрашиваю смену курса. Опоздание — двадцать минут.
Надо выпутываться. Всегда что-нибудь не так. К счастью, дело только в небольшой задержке. Кайф.
Вспыхнул синий свет.
Команда Зейна подключила кислородные маски.
Вспыхнул желтый свет.
Команда отстегнула ремни, крепившие их к скамье. Сгрудилась, как можно теснее, в линию перед распашными дверцами бомбового отсека.
Красные лампочки замигали учащенно — так бьется сердце спринтера.
Зейн, Джодри и четверо добровольцев закрыли глаза.
Дверцы бомбового отсека распахнулись. Шесть человек камнем полетели вниз, выпав из чрева Б-52, воплощая мечту Зейна: первая в истории мозговая бомбежка.
Они парили, как орлы, в восьми милях над землей. Зейн и его команда заметили, что сигнальные огни их шлемов светят слишком ярко в темном небе, и, используя восходящие и нисходящие потоки воздуха, постарались сблизиться, насколько это возможно. Следуя экранам, которые выводили их к зоне выброса, они скользили вниз, покрыв двадцать миль по горизонтали в затянувшемся, озаренном светом звезд спуске, который из-за погоды задержался на полчаса, так что их парашюты с хлопком открылись уже в предрассветном тумане.
Раскинувшийся изумрудно-зеленым океаном шатер джунглей стремительно ринулся навстречу плотно прижатым друг к другу башмакам Зейна. Листья, ветви, лианы наотмашь били и хлестали его, пока он проваливался сквозь них. Пронзительно заливались птицы. Ветви деревьев вцепились в купол его парашюта. Он кувыркался, как йо-йо, пока его поджатые ноги не зависли в пятидесяти футах над землей, которую он различал сквозь пятнистое кружево листвы.
«Вишу! Я повис на дереве!»
Сквозь скрывавшие его ветви Зейн видел землю, видел других парашютистов, приземлившихся на опушке, видел самого себя, пытающегося сложить купол своего черного парашюта.
Зейн скинул шлем, сорвал обе маски, помогавшие ему не замерзнуть насмерть во время свободного падения сквозь черные небеса при температуре минус сорок. Зубами стянул верхнюю правую перчатку, когда парилка в верхушках деревьев стала прохладнее, чем жар, охвативший его торс под свитером.
«Жарища адская».
Зейн облизнул губы, чтобы окликнуть кого-то из благополучно приземлившихся парашютистов.
Секундой раньше пулеметная очередь разорвала его черный костюм, и он дернулся, обливаясь кровью.
Второй пулемет застрекотал внизу, где-то вдали. Послышались вопли.
Зейн, сжавшись в комок, висел в пятидесяти футах над землей. Стараясь замереть, не пикнуть. Его раскачивало как маятник. Подметки его башмаков терлись о тесное плетение листьев.
Крохотная фигурка в черной пижаме и конической соломенной крестьянской шляпе выскользнула из джунглей и ткнула лежащего на земле мертвого добровольца дулом своего пулемета.
«Замри! — приказал Зейн себе. — Замри, не шевелись!»
Башмаки терлись о скрывавшие его листья. Ручейки пота, стекавшие по его щекам, подчинялись закону тяготения. И падали вниз. Камикадзе. Капелька пота упала на черную пижаму.
Пронзительно вскрикнула обезьяна.
Черная Пижама завертелась на месте, наставляя пулемет на обступившие ее стеной джунгли.
Дикие орхидеи раскрылись, наполняя благоуханием рассветный воздух.
На помощь Черной Пижаме пришел северовьетнамский капитан. Отрывистым, лающим голосом капитан отдал какие-то приказы, и Черная Пижама передала ему прибор, снятый с убитого добровольца. Зейн раскачивался среди ветвей, сверху наблюдая импровизированную площадку для казни.
Трое добровольцев, пошатываясь, вышли на опушку со сложенными за головой руками. Пятеро северовьетнамских солдат и двое партизан, держа пленников на мушке, бросили снятые с них приборы к ногам капитана.
Черная Пижама сняла коническую крестьянскую шляпу.
«Партизаны под командованием северовьетнамской армии», — подумал Зейн.
«Женщина», — понял он, увидев рассыпавшиеся по плечам черные волосы.
Хорошенькая.
«Дьявольская жарища, просто поджариваешься в этом летном костюме, да еще подвешенный на дереве…»
Нельзя рисковать, расстегивая молнию на прикрепленном к животу ранце. Ни звука. Если прибор выскользнет у меня из рук, если что-нибудь упадет, прежде чем я успею выхватить АК-47, прицелюсь и открою огонь, они посмотрят вверх и начнут стрелять, даже если четко не видят меня из-за листьев. Но…
Змея, выскользнув из плетения лиан, плюхнулась на голову Зейна.
Не кричать!
Не двигаться.
Не моргать.
Не дышать, но пот льется уже в три ручья, жарко, ох как жарко, а свернувшаяся у Зейна на голове живая веревка разворачивает свои кольца, скользит по его лицу, изгибается — трехфутовая лесная гадина — и, вплотную придвинув голову, пристально глядит в немигающие глаза Зейна своими черными бусинками.
Не двигаться.
Гадюка, возможно; это десять шагов — ровно столько, сколько ты успеешь сделать после того, как она укусит тебя. Возможно, это ресничка, ведь она любит висеть на деревьях головой вниз как раз на такой высоте и может укусить тебя насмерть — вот как эта, нацелившаяся на тебя снующим черным язычком.
Змея спиралью скользила вниз по телу этой необычной обезьяны, повисшей на дереве. Потом обвилась вокруг левого башмака, вытянув голову прямо перед собой, ища место…