Я сидел, прислонившись спиной к стене в верхнем холле, не спуская глаз с запертой двери ванной, которая находилась достаточно близко, чтобы я мог слышать журчание воды — вскрики — звон разбиваемого стекла — шум потасовки, но достаточно далеко, чтобы нападение из запертой ванной могло застать меня врасплох. Но и причинять лишний вред мне тоже не хотелось, поэтому я держал в руках пистолет, заряженный дротиками с успокоительным, а не «глок» сорок пятого калибра из кобуры на моем бедре или «зиг зауэр» Хейли, который я заткнул за пояс.
Вообразите, что Кэри принимает душ.
Эта кинолента безостановочно прокручивалась у меня в голове.
Я не остановил бы это кино, даже если бы мог.
Там, внутри, была Хейли — дополнительная проверка для нас, знающих натуру Кэри. Хейли сидела на туалетном столике возле двери вне пределов досягаемости любого, стоящего в душевой кабинке, любого за полупрозрачной пластиковой занавеской — размытого пятна розовой плоти, поворачивающейся то так, то эдак в клубах пара.
Кэри подставила лицо струям текущей из душа воды. Светлые волосы ее потемнели. Капельки воды скатывались по голой спине. Горячий дождь омывал лицо Кэри, ее закрытые глаза, прочищал дыхательные пути, влажный туман, от которого глянцевито поблескивала кожа ее обнаженных плеч, ее шеи, превращаясь в капли, стекал ниже, к влажной…
Ладно, хватит тебе, трещотка!
Зейн поднимался по лестнице, потряхивая белой кружкой.
— Я думал, это пост Рассела, — заметил мой приятель, подходя и глядя на меня сверху вниз.
— Был, — ответил я, продолжая сидеть и как можно небрежнее. — Но учитывая, что он все еще злится и что происходит там…
Я кивнул на дверь ванной.
— Зря беспокоишься, — сказал Зейн. — Она не его тип.
— Да, но прошло уже столько времени, и, если ты разлучен с тем, кого любишь…
«Бедный парень», — подумал я.
Вода по-прежнему шумела в душе.
— Как ты считаешь, она поверила в наши планы? — спросил я.
— Нет. Но придется взять ее с собой.
Зейн встряхнул посудину, которую держал на уровне моих глаз, причем раздался характерный звук — словно монетки перекатывались в кружке для сбора подаяний.
— Хейли отобрала эти для тебя, — кивнул он, и мы оба снова посмотрели на запертую дверь ванной.
В кружке лежали три разноцветные таблетки.
— Последняя доза каждому.
— Значит, потом…
— Верняк.
Я проглотил таблетки, запив их глотком воды из бутылки Зейна.
Душ выключился, по трубам пробежала дрожь.
Вода, булькая, стекала в сливное отверстие.
— Тебе стоит взглянуть, что мы нашли. — Зейн кивнул в сторону лестницы.
— Отлично, — сказал я. — Я… то есть мы сразу же спустимся. Давай вперед.
— О'кей. — Зейн прислонился к стене. — Я буду тут, поблизости. В случае чего прикрою тебя.
Он кивнул в сторону запертой двери.
Осторожнее. Она еще та штучка.
Я встал одновременно с тем, как замок щелкнул и дверь распахнулась.
На Кэри была синяя хлопчатобумажная рубашка из кладовки покойника, ее черные узкие брюки и его белые кроссовки на два размера больше. Она поправила сползшие наручники на своих голых руках.
— Чувствую себя клоуном, — сказала она.
— Все чувствуют, — произнес Зейн.
— Отлично выглядишь, — сказал я. — И пахнешь замечательно. Чистенькая. Свеженькая.
— Хорошо, что у парня оказалась запасная зубная щетка.
Шедшая за ней Хейли отошла в сторонку.
Я проверил стальные браслеты на Кэри. Связал ей лодыжки. Привязал свисавшую с наручников веревку к ножным путам.
Когда я закончил эту процедуру, Кэри заметила:
— Предпочитаю выглядеть естественно.
— Тем лучше для тебя, — одновременно произнес Зейн.
— И для меня тоже, — добавил я.
Хейли встряхнула головой.
— Теперь поручаю ее вам. Моя очередь принимать душ.
Мы, шаркая, по шажочку стали спускаться вслед за Кэри.
— Когда мы стали подсчитывать нашу наличность, сто двадцать три доллара, которые мы нашли здесь… — начал Зейн.
— Оставьте у него в бумажнике хоть пару баксов, — сказал я. — Когда копы его найдут, не хотелось бы, чтобы они подумали, что тут кто-то был и обчистил его.
— Кто-то — может быть, но не мы, — ответил Зейн. — Считая то, что мы взяли у напарников Кэри, выходит четыре тысячи сто плюс куча монет. Оружия не нашли.
— Что он был за американец? — спросила Кэри.
Мы посмотрели, как она ковыляет вниз по лестнице, одолевая за раз по одной ступеньке.
— Эрик нарыл достаточно еды, чтобы сварганить блюдо по-домашнему, — ответил Зейн. — Можно взять питьевую воду, мюсли, ореховое масло и желе для сэндвичей. Витамины.
— И у него не было валиума? Прозака, либриума, соната или…
— Нет.
— Что он был за американец? — эхом повторил я вопрос Кэри.
Когда мы спустились, Зейн показал Кэри, чтобы она шла направо. Мы проследовали за ней в небольшой кабинет. Напротив двери стояло старинное бюро.
Зейн поднял коробку из-под ботинок, в которой, судя по звуку, что-то лежало. Передал ее мне.
— У него куча таблеток от головной боли, а документы, которые я нашел в бюро, — копия тех, что в коробке.
Темные очки. Дюжины темных очков. Летные очки с зеркальными и просто черными линзами. Очки в массивных оправах эпохи битников и очки, какие используют сварщики. Коробки, забитые купленными на распродажах темными очками в коричневых, под черепаховую, и дешевых черных оправах. Круглые «бабушкины» оправы для мужчин, как у Джона Леннона. «Слепые» очки, какие оптометристы надевают на своих пациентов после обследования. Линзы со специальными зажимами, одна пара прицеплена к обычным темным очкам — для суперяркого освещения.
— У него было неспецифическое нарушение светового баланса.
— Что?
Зейн указал на бюро и хранящиеся в нем пачки бумаг.
— У него было состояние, которое называется ННСБ. Соответственно записям врачей, страховочным анкетам, результатам стационарных исследований… Все виделось ему либо черным, либо белым, либо смешением того и другого. Как день и ночь или этот китайский символ инь-ян, состоящий из двух слезинок, изогнутыми полукружиями слитый в единое целое.
— В тай-ши этому соответствует символ T'u, — сказал я, — каждая крайность содержит зародыш своей противоположности.
— Но только если у тебя не ННСБ. Умбра — это самая темная часть затененной площади. В твоих — наших — глазах это означает место, откуда приходит свет… и наступление этого света. Он терял свою умбру.
— То есть понемногу слеп?
— Да, но это было не погружение в темноту. С каждым днем свет становился для него все ярче. Скоро он вытеснил бы все остальные формы, все цвета. Он смог бы видеть только одно — ослепительно белое сияние.
Кэри переминалась с одной связанной ноги на другую. Следила за нами.
— Ослепленный светом, — сказал я. — Но тогда…
— Эй, ребята, — позвала Кэри. — Ничего, если я присяду?
Кивком головы она указала на деревянное инвалидное кресло, задвинутое под бюро.
Мы с Зейном переглянулись.
— Послушайте, я не очень-то выспалась за прошлую ночь.
Она сверкнула на меня глазами.
«Что, не помнишь? Ты же там был».
Я оглядел бюро — не прячется ли что-нибудь под пачками писем, прикрепленными к дощечкам рецептами, заключениями врачей и налоговыми формулярами. Пачка счетов эпохи американского президента Джорджа Буша-старшего лежала в тени под похожим на домик для детских игр бюро. Под этой кипой бумаг было скрыто нечто продолговатое.
Под счетами я обнаружил нож для вскрывания писем, какие дают владельцам станций обслуживания вроде нашего мертвого хозяина. Напоминавшее кинжал лезвие было медное, с тупыми кромками, хотя сильный удар мог бы вогнать его на шесть дюймов в мягкую ткань. На одной стороне рукоятки был слоган нефтяной компании: «Где бы вы ни были, обещаем железно — для вашей машины это полезно!» — обещание, смысл которого расширенно пояснялся второй строчкой: «А значит, полезно и для вас!» На другой стороне помещался логотип корпорации и дата «1963» — заря туманной юности «Битлз» и Ли Харви Освальда.
Я взвесил в руке нож; Кэри наблюдала.
— Пользы от этого было бы немного.
— Пользуешься тем, что попадает под руку.
Зейн положил нож в коробку с темными очками. Я вытащил кресло из-под бюро, усадил в него Кэри.
— Будь паинькой, — сказал я, когда она посмотрела на меня снизу вверх.
— Что у нас дальше по программе?
Зейн провел меня в другой конец комнаты, где огромная цветная карта Америки своими сорока восемью штатами заполняла пространство стены. Большие города и города поменьше — особенно поблизости от этого дома в Нью-Джерси — были проткнуты синими канцелярскими кнопками. Красные кнопки пронзили Сан-Франциско, Сиэтл, Чикаго, розовую полоску Аризоны, где, по моим предположениям, находился Большой каньон, и желтовато-коричневый уголок Монтаны, где, как сказал Зейн, располагался Национальный парк Гласье.
— Больше красного, чем синего, — заметил Зейн.
— Спорю, синее — это где он был, а красное — куда собирался. Но он понемногу слеп.
— День ото дня, — сказал Зейн. — Сдавал, как акселератор его «кадиллака».
— Он никогда не смог бы поехать в места, где никогда не бывал. Никогда их ему теперь не увидеть.
— Он видел их каждый день. — Зейн кивнул на карту: — Там.
Потом пожал плечами.
— Дороги всегда отпущено больше, чем времени.
Резкий скрип! Металла — о дерево, кресла — об пол.
Мы мгновенно обернулись: Кэри согнулась над бюро, закрыв лицо скованными руками, и в этот же момент раздалось громкое: «Ап-чхи!»
— Извините, — сказала она, посмотрев на нас.
Я дернул кресло с такой силой, что ее связанные ноги оторвались от дощатого пола.
— Эй-эй! — вскрикнула Кэри. — Спасибо, что прокатил, но когда кто-нибудь чихнет, принято говорить: «Будьте здоровы!» или…
— Встать!
Пустое кресло покатилось по полу.
Я схватил скованные руки Кэри — наручники были в порядке, веревка туго натянута. Ногой я ткнул веревку, связывавшую ее лодыжки (крепко), она качнулась вперед и упала бы на меня, если бы я жестко, ладонью не оттолкнул ее, ударив в грудную клетку, чтобы держалась подальше от моего пистолета. Потом засунул пальцы в карманы рубашки покойника, но почувствовал только мягкую припухлость и больше ничего.