Кассир погасил окурок о прилавок.
— О чем, собственно, речь?
— Что наверху? — спросил я.
— Кладовая. Старый стол, пара стульев. Коробки со всяким дерьмом. Сортир.
— Шикарно, — сказал я.
— Теперь там будем мы, — добавил Зейн. — Столько, сколько потребуется.
— И никто не должен знать, что мы там, — припечатала Кэри. — Ни твои вонючие клиенты, ни твой босс, ни тот, кто владеет этой шарашкой на бумаге, ни настоящие владельцы, ни управляющий супермаркетом. У нас большая команда. Так что лучше тебе про нас навсегда забыть. Никто не должен знать, что мы здесь, даже ты.
— А если мне пописать припрет?
— Поднимешь руку, — ответил Зейн.
— Копы херовы, — проворчал кассир. — Все вы одинаковы.
— Какой у тебя рабочий день? — спросил я.
— Прихожу задолго до одиннадцати, когда народ повалит на ланч. Закрываюсь почти сразу, как отвалит вечерняя смена. Если проголодаюсь, всегда могу договориться с ребятами, которые доставляют пиццу, или с закусочной, они тут, поблизости. Вас я кормить не обязан.
— Мы будем приносить еду с собой, — сказал я. — Поэтому нам нужны ключи и коды сигнализации.
— Ключи денег стоят.
Я бросил на прилавок двадцатидолларовую бумажку.
Бумажка перекочевала к нему в карман в обмен на ключи.
Под диктовку кассира Кэри записала коды сигнализации на обороте арендной квитанции.
— И еще одно, — сказал я.
— С такими парнями, как вы, всегда «и еще одно».
— Красивая вывеска, — продолжил я, — но почему «КОЙОТЫ»?
— Вроде сокращения: На-Кой-Ты-Мне-Сдался?
— Вроде, — сказал я.
Парень снова щелкнул «Зиппо» и засмолил очередную цигарку.
— Похоже, вам это знакомо.
Он выпустил облако ядовитого дыма, и мы поспешили отчалить.
— До чего же приятно встретиться с честным человеком, — сказал я, когда мы поднялись наверх, в кладовую порномагазина. — Тут точь-в-точь так же дерьмово, как он говорил.
— Но ты был прав, — заметил Зейн, когда мы разгребли коробки, вытащили два складных металлических стула из-за исцарапанного железного стола и придвинули их поближе к окнам. — Пусть они и немытые, но даже через такие стекла все прекрасно видно.
Зейн стоял возле окна, наводя окуляры бинокля, взятого из бронежилета, на другую сторону Джорджия-авеню, над потоком мчащихся машин, на «Почту для вас!».
— Я почти могу читать по губам Триш, когда она говорит по своему мобильнику, — сказал он.
— Я тоже, — ответил я, ощупывая глазами Кэри. — Сейчас она говорит «такая».
Зейн кивнул.
— Столько людей в этом реальном мире говорят о себе так, словно они герои какого-то фильма.
— Каждому нужна в жизни какая-то опора, — сказал я.
— А какая опора у нас? — спросил Зейн.
Внезапно снизу донесся вибрирующий, усиленный электроникой женский голос: «Вот уж никогда не ждала не гадала, что два таких симпатичных жеребчика поселятся рядом! Заходите».
Наше трио вздрогнуло.
— Ничего, я его заставлю выключить, — сказал Зейн.
— Прикрытие есть прикрытие, — вздохнула Кэри. — При такой громкости эти уроды снизу не смогут нас услышать.
«Я как раз собиралась в душ. Не хотите присоединиться?»
Поднеся поближе к губам сотовый телефон, я набрал номер, запрограммированный для «Беты». Рассел ответил, и я сказал:
— Мы на позиции. Давай.
— Да-да, конечно.
Через пять минут посыльный в коричневой форме проследовал по Джорджия-авеню. На правом плече он нес картонную трубу длиной пять футов. Коричневая картонная труба была как бы случайно перевязана белой лентой; мысля логически и рационально, для каких-то иных целей, чем просто служить отличительной чертой.
— Большая картонная труба — идеальное оружие шпионажа, — прокомментировал я, когда мы увидели Рассела, направляющегося к «Почте для вас!», — взвалите ее себе на плечо, и у вас появится причина быть где угодно, идти куда угодно. Дьявол, согни колени, когда идешь, чтобы показать, что труба тяжелая, и охранник тебе тогда сам откроет.
— Не надейтесь, что Триш оторвет свою задницу от стула, — ухмыльнулся Зейн, настроив бинокль и наведя его на почтовое отделение. — Думаешь, она не вспомнит, что я только что купил эту трубу и наклейку у них?
— Исключено, — ответил я.
М-м-м. Теперь моя очередь.
— Вошел и вышел, — произнес Зейн, пересказывая нам все, что видит в бинокль. — Давай, Рассел! Что ты делаешь? Триш замечательно припрятала трубу, наклеила ярлык и прислонила к правой стене, откуда мы сможем ее видеть, опустила розовую бумажку в почтовый ящик… Что ты… Нет! Не разговаривай с менеджером.
Уф-ф.
Через четыре минуты Рассел вышел из «Почты для вас!». Остановился перед витриной лицом к Джорджия-авеню и нашему наблюдательному посту на другой стороне, делая вид, что проверяет часы. Наконец скрылся.
Через пару минут после этого он позвонил мне на сотовый, сидя в белом «кэдди» с Хейли и Эриком. Я нажал на кнопку.
«О бэби, сделай это для меня».
— Вик, — сказал Рассел, — что я слышу?
— Не обращай внимания! Что ты там делал? Тебе же сказали: вошел и вышел!
«О бэби!»
— А, ты про это… Да ладно, зато одним разом убил двух зайцев. Я сказал менеджеру, что оставил свой пикап возле какого-то мотеля на Джорджия-авеню, но забыл записать, возле какого именно. Он назвал мне все мотели в двух милях по дороге в округ Колумбия. И похоже, он меня больше никогда не увидит. А если и увидит… Кто помнит рассыльных?
«Это так здорово».
— О'кей, — ответил я. — Проверь их, прикинь, где можно лучше всего спрятать «кэдди». Закажи две… нет, три комнаты и зарегистрируй нас как членов семьи Гарри Мартина. Попроси Эрика разработать расписание смен так, чтобы… ну…
— Так, чтобы блондинка никогда постоянно не оставалась только с одним из нас, — закончил Рассел.
«О да! Уф-уф! Я никогда еще такого не делал!»
Звонок Рассела.
— Эй, Вик, чем бы ты там ни занимался, я не могу ждать своей очереди.
46
Мы сидели на складных металлических стульях возле окна на втором этаже порномагазина и в бинокль наблюдали за всеми, кто входил в помещение «Почты для вас!».
— Сколько времени? — спросил Зейн, окидывая взглядом нашу засаду.
— Четыре сорок две, — ответил я, мельком взглянув на часы.
Кэри посмотрела вниз, на поток проезжавших мимо машин.
— Час пик. Счастливые люди, домой едут.
— И мы поедем, — пообещал я ей.
— А что, если никто не заберет твою трубу?
— Черт! — сказал Зейн. — А что, если кто-нибудь заберет ее? Такси тут не ездит. Машина, на которой мы могли бы вести преследование, в каком-то мотеле в двадцати минутах отсюда. Ну хорошо, мы его заметим, но самое большее, на что мы способны, — это вести визуальное наблюдение за парнем или записать номер его машины. Даже если он сядет в автобус или решит прокатиться на метро, мы не сможем пойти за ним или схватить его.
— Что есть, то есть, — согласился я.
Кэри сняла свой черный блейзер, накинула его на спинку складного стула. На ней был кашемировый пуловер Хейли. Сидевший в обтяжку красный свитер только подчеркивал торчащие груди Кэри, не носившей лифчика, и при виде их я даже как-то не подумал о пяти глазах сестры Смерть или искусственных секс-бомбах на экране телевизора прямо у нас под ногами. За поясом у нее был заткнут незаряженный «вальтер» сестры Смерть — бутафорское оружие для подставной роли федерального агента.
Она пятерней расчесала короткие светлые волосы, потянулась — могла бы использовать это движение как подготовку к атаке, но не стала. Из сортира повеяло зловонным запахом мочи. Кэри посмотрела на меня, я ответил ей утешительной улыбкой.
Зейн приложил бинокль к глазам, наблюдая за почтой.
— Посетитель, — сообщил он через четыре минуты. — Подошел к своему ящику. Пусто. Ушел.
— Я так никогда не знаю — радоваться мне или горевать, когда у меня в почтовом ящике пусто, — сказала Кэри.
— Это мог быть разведчик, — предположил я.
— В претенденты я еще, пожалуй, гожусь, — ехидно перефразировал Зейн фразу Марлона Брандо из фильма, где он играл боксера.
От Кэри не скрылось, что мы с Зейном обменялись улыбками.
— А что чувствуешь, когда ты псих? — спросила она.
— То же, что и ты, — ответил Зейн. — У всех это по-разному. Но в каком-то смысле одно и то же.
— Быть психом — это лихо, — пошутил я.
— В том-то весь и вопрос: кто псих, а кто нет, — настаивала Кэри.
— Нет, — возразил я. — Ставить вопрос «или — или» — значит игнорировать реальность. В жизни все перемешано, все неоднозначно. Безумие и гений могут уживаться в одном человеке, как и еще бог весть что. Картина, роман или фильм, настоящий, великий фильм, могут одновременно быть смешными и страшными, сексуальными и тревожными, все в них сплавлено воедино, если это идет от сердца, если суть их правдива.
— А в чем суть того, что вы затеяли? — решила поддразнить нас Кэри.
— Суть не в том, чтобы выжить, — начал Зейн. — Смывшись из засекреченной психушки ЦРУ, мы мгновенно оказались в мире, где стреляют без предупреждения. Мы все знали это с самого начала.
— Но должны были сделать это, иначе перестали бы быть собой, — поддержал его я. — Мы все отдали свои жизни, став шпионами, посвятили все тому, чтобы узнать, что же творится на самом деле, и что-то предпринять соответственно этому. И шпионили не просто для того, чтобы узнать и зафиксировать полученную информацию. Мы делали это и для того, чтобы не отступаться от своей сути, быть собой. Каждый шпион живет в мире, сотканном из лжи. Ты можешь выжить, живя во лжи, но если изолгалось само твое сердце, ты — ничто.
— Но все равно вы психи.
— Быть психом — значит жить как бы в некоем сне, — пояснил я. — Но быть может, все окружающее — это сон, и только псих видит вещи такими, какие они есть. Важно, на что ты способен.
— Плюс то, что делает тебя счастливым, — добавил Зейн.
— Счастливым? — переспросила Кэри. — Выходит, счастье — это торчать по углам? Счастье, когда тебя запирают в обитой войлоком палате?