— Давайте есть… То есть — давай есть.
— Давай.
Они ели, обмениваясь короткими замечаниями, изредка запивая еду шампанским. К концу еды с обеими бутылками было покончено.
Спрятав остатки еды и пустые бутылки в пакет, посмотрела на него:
— Все. Садимся в машину?
— Да.
Шагнула к машине. Он глядел ей вслед:
— Знаешь что…
— Что? — Обернулась.
— Ты мне нравишься.
— Да? В смысле, нравлюсь как работник твоего агентства?
— Нет. Ты нравишься мне, как может женщина нравиться мужчине.
— Интересно… Знаешь, ты ведь мне тоже нравишься — как мужчина может нравиться женщине.
Некоторое время они смотрели друг на друга. Наконец он спросил:
— Скажи, только честно, — ты все еще встречаешься с Луи?
Где-то наверху, в ветвях ели, зашумели белки. На край скамейки упала шелуха от шишек.
— С Луи? — Убрала со лба прядь волос. — Нет.
— Точно нет?
— Точно. С тех пор как он послал меня к тебе, я с ним не встречаюсь.
— Он послал тебя ко мне?
— Да. Он послал меня к тебе.
— Зачем?
— Не знаю. Послал специально.
— Но зачем?
— Говорю тебе, не знаю. Единственное, что я знаю, — о том, что он послал меня к тебе, ты знать не должен. Так он мне сказал.
— Но ты мне об этом сказала. Почему?
— Потому что… — Шагнула к нему. — Сказала — и что? Да, сказала, потому что захотела сказать. Я еще много чего хочу тебе сказать.
— Например?
— Например… Ну, вот ты, например, знаешь, что такое быть в рабстве?
— В рабстве? — Пожал плечами. — Личного опыта нет.
— Конечно, у тебя его нет. Ты вон весь какой упакованный, уверенный в себе, сильный. А я вот была в рабстве. Еще год назад я была рабыней. Здесь, в Москве.
— Почему?
— Почему… Сейчас я тебе объясню, почему. Потому что я родилась в городе Брусенец Вологодской области. Где три школы, один техникум и один Дворец культуры. В городе, где все безысходно. Где ближайший райцентр, Великий Устюг, считается столицей, а Вологда — чуть ли не Парижем. А Москва вообще находится где-то в заоблачных высях. Мне всегда нравилось возиться с тряпками, я еще девчонкой вбила себе в голову, что хочу стать модельером одежды. Но вскоре я поняла, что это все чушь, и лучшее, на что я могу рассчитывать, — устроиться медсестрой в рентгеновский кабинет городской поликлиники, где работает мама. Поэтому в один прекрасный день, получив в школе аттестат, я села на поезд в чем была и без билета доехала до Москвы. Да, конечно, я могла бы здесь не идти в рабство. Но тогда я просто умерла бы с голоду или замерзла. И ни за что не смогла бы брать уроки рисования, благодаря которым меня только и взяли в институт. Знаешь, где я ночевала первое время в Москве?
— Где?
— Здесь в некоторых домах есть большие лифты, длинные, где можно выпрямиться на полу во весь рост. Я набирала старых газет, входила попозже ночью в такой лифт, нажимала любую кнопку — а потом нажимала кнопку «стоп». Лифт останавливался, я расстилала газеты и спала. А рано утром, проснувшись, нажимала на первый этаж — и, спустившись вниз, уходила. Ну а потом… Потом я на все плюнула. И продалась в рабство.
Он молча смотрел на нее. Затем шагнул к ней, обнял.
На этот раз поцелуй был настоящим.
Когда они оторвались друг от друга, она, закинув голову, долго рассматривала плывущие по небу низкие облака. Сказала, не опуская головы:
— Давай поедем. Скорей.
— Куда?
Они сели в машину. Обняв его, она прижалась к его плечу. Прошептала:
— Ко мне.
Глава 37
Осторожно передвигая руками наружные ободья, Анри Балбоч подкатил кресло-каталку к самому окну. Не поворачивая головы, зашевелил губами. Луи пригнулся, спросил:
— Анри, вы что-то хотели сказать?
— Да… — Голос Балбоча был слаб, но он его слышал. — Кроме нас, здесь кто-то еще есть?
— Да.
— Кто?
— Медсестра. И Фрида, ваша секретарша.
— Пусть уйдут. Скажи, я чувствую себя лучше. Я хочу, чтобы мы были одни.
Луи сделал знак рукой. Медсестра и секретарша вышли. Балбоч скосил глаза:
— Ушли?
— Да.
— Мне в самом деле лучше. Хороший вид за окном. Красиво. Да?
Луи посмотрел в окно. То, что открывалось там, внизу, он при всем желании не мог бы назвать красивым. Отсюда лес, который подслеповато освещало предвечернее солнце, казался сплошной черной полосой, лишь изредка скрашиваемой темно-зелеными пятнами елей и сосен. Ничего привлекательного не представляли собой и серо-бурая земля с редкими островками снега, серая лента дороги, вороны, вяло кружащиеся над лесом и опушкой.
— Ведь красиво? — сказал Балбоч. — А?
Луи кивнул:
— Да, красиво. Очень красиво.
— Да… — Балбоч пожевал губами. — Когда мы с тобой первый раз встретились, ты был ведь совсем мальчиком? Правильно?
Не совсем, подумал Луи, мне было уже двадцать лет. Но вслух сказал:
— В общем, да. Мальчиком.
— Тебя ведь привел ко мне твой отец. И с тех пор мы не расстаемся. Так ведь?
— Да, так, Анри.
— То есть мы провели вместе всю жизнь.
— Получается.
— Здорово жить в этом лесу.
Если в этом, подумал Луи, то ведь Балбоч и сейчас в нем живет. На всякий случай переспросил:
— В этом лесу?
— Да… — Балбоч задумался. — Принеси-ка мне боржоми.
— Сейчас. — Подойдя к бару, Луи открыл бутылку боржоми. Налил воду в стакан, подошел к креслу-каталке. — Анри…
Не поворачиваясь. Балбоч спросил:
— Что?
— Вот ваш боржоми. Вы просили боржоми.
— А, боржоми… — Балбоч кивнул. — Спасибо. Поставь пока на подоконник.
Луи поставил стакан на подоконник. Откинувшись в кресле, Балбоч сказал:
— Знаешь, мне намного лучше.
Луи молчал. Некоторое время он пытался понять, что же так нравится его патрону в пейзаже за окном. Переведя взгляд на стакан, спросил:
— Подать вам боржоми?
Балбоч не ответил.
Повернувшись, Луи понял, почему он не отвечает. Глаза Балбоча были открыты, но он ничего не видел.
Нажал кнопку на пульте, дождался, пока в кабинет заглянет медсестра. Кивнул:
— Проверьте. Мне кажется, с патроном нехорошо.
Медсестра потрогала пульс, заглянула в широко открытые глаза. Покачала головой:
— Господи… Он мертв… Надо срочно позвать врача…
— Так позовите.
— Сейчас…
Медсестра почти тут же вернулась с врачом. Это был один из лучших врачей Москвы, известный кардиолог. Сразу же за ним два ассистента ввезли аппараты искусственного дыхания и искусственного кровообращения.
Остановившись рядом с Балбочем, врач пригнулся. Достал крохотный фонарик, приподнял веко покойного, посветил. Выпрямившись, покачал головой:
— Луи… Конечно, мы можем опять подключить его к аппаратам. Но я думаю, уже не стоит. Это все. Его сердце не способно уже ни на что. — Луи ничего не ответил, и врач спросил: — Что вы скажете? Я считаю, мы можем сделать только одно: констатировать естественную смерть.
— Значит, так и поступайте.
Подождав, пока врач и медсестра закончат процедуру осмотра тела и напишут заключение о смерти, он вышел в коридор. Сел в кресло. Подумал: интересно, изменилось ли что-то в нем после смерти Балбоча? Ведь и до смерти патрона он прекрасно знал, что он, Луи Феро, фактически может распоряжаться всем его многомиллиардным состоянием.
На стене перед ним висела любимая картина Анри Балбоча, «Веранда в лесу» Пьера Боннара. Буйное, безумное, немыслимое смешение красного, желтого, оранжевого, синего, зеленого, голубого, вольное извержение красок, которое лишь немного упорядочивали изображенная в углу полотна веранда и освещающий ее луч солнца. Он помнит, когда-то за «Веранду» Балбоч отдал почти миллион долларов. Сейчас, конечно же, картина стоит намного дороже. А сколько таких картин у Балбоча по всему миру…
Патрон любил живопись и скупал ее всюду. Теперь вся эта живопись принадлежит ему. «Веранда в лесу» — его картина. Его, Луи Феро.
Вот и все. Согласно завещанию Балбоча, которое лежит в двух сейфах, здесь и в Париже, он унаследовал все его состояние. Но наследство Балбоча — не только деньги. Это пароходы, самолеты, замки, сети всемирно известных магазинов. Огромная империя, во главе которой теперь уже официально стоит он, Луи Феро.
Все-таки что-то изменилось. Он стал владельцем этого состояния официально, на законных правах. А это — совсем другое ощущение.
Глава 38
Хайдаров оглядел лежащий перед ним на столе радиодатчик, посмотрел на Таллаева:
— Все прошло тихо?
— Да, все прошло тихо. В субботу Рахмонулло снял датчик и передал Пулату. После этого он сразу сел в поезд и уехал.
— Куда?
— Как вы сказали, в Хорог.
— Правильно. Что с датчиком?
— Уже через час датчик начали проверять в малой лаборатории. К вечеру у них уже был ответ, но, поскольку вам нужно было знать все точно, я решил дождаться понедельника, чтобы отдать эту штуку в большую лабораторию.
— И что?
— Они подтвердили то же, что установила малая лаборатория. Датчик вышел из строя, потому что через него прошел высоковольтный разряд.
— Высоковольтный разряд… — Хайдаров посидел, почесывая подбородок. — Интересно, где он мог попасть под высоковольтный разряд. В гараже?
— Не знаю, хозяин.
— В гараже, больше нигде. Выехав, они развернулись и поехали по Кутузовскому проспекту. Но на Кутузовском проспекте, внизу, у асфальта, никакого высоковольтного напряжения нет. Хорошо, на проспекте нет — но откуда оно взялось, это напряжение, в гараже?
Таллаев промолчал.
— Мне кажется, это липа, — сказал Хайдаров.
— Думаете, липа?
— Конечно. Ведь он к тому же изменил маршрут. Почему? — Покрутив датчик, отбросил его. — Ладно, хватит. Игру с датчиками кончаем.
— Кончаем?
— Да. Кто-то в его охране все раскусил и пропустил сквозь датчик разряд, рассчитывая, что мы поставим новый. Но мы его не поставим. Вообще мы забудем о датчике. И о снайперах. Мы сделаем вот что… Вот что… — Посмотрел на часы. — У нас пять вечера, значит, в Нью-Йорке сейчас одиннадцать утра. Мне нужен Лапик. Срочно.