Помимо Полторашкиных в поселке жили две семьи молодоженов и три брата Крупениных, промышлявших тем же бортничеством и траперством.
Мэтьюз и Джурич уже поняли, что совершили ошибку, согласившись на путешествие в глубинку, и потому принялись убивать время, усевшись на длинной скамейке, тянущейся вдоль всей восточной стены избы. Сальяри ходил за Евсеем, пытаясь взять интервью о тяжелой жизни простого крестьянина. Нойштадт присел на бревно рядом с дедами, у которых выдался перекур, и втолковывал им, насколько выгодно будет потребовать у государства, то есть у губернатора, пенсию и отдыхать весь остаток жизни.
Дед Пантелей, тощий ехидный старик, выбил бейсболку о колено и прищурился.
— Это чего ж, на заднице всю остатнюю жисть сидеть? Так ведь сдохнешь с тоски! Человек жив, пока сила есть, а какая сила будет, если на печке лежать да в потолок плевать?
— Верно, — одобрил дед Макар, круглый, с выдающимся животиком и розовой лысиной.
— Вы свое отработали, господа, — торжественно заявил Нойштадт, — вы отдали долг обществу и государству. Теперь их обязанность позаботиться о вас.
— Был у меня на Двине знакомый бухгалтер, — вспомнил Пантелей, — тоже вот пенсии все дожидался. Дождался, милый. Сидел все на лавочке, пичужек считал. Да через год и помер. С тоски, да от безделья, да оттого, что ритм жизненный потерял — это мне знакомый врач сказал. Нет уж, милый человек, мы уж лучше по-своему: пахать будем, сеять будем. Вечерком водочки по сто пятьдесят, глядишь, и протянем еще годов… дцать.
— Правильно, — подтвердил Макар.
— Э! Старичье! Чего расселись? — рявкнула неожиданно появившаяся бабка Антонина — жена деда Пантелея, женщина дородная, крупная и горластая. — Мы там с Веркой пуп рвем, обед им готовим, а они тут сидят, красавчики, разговоры разговаривают! Поле непахано, забор не починен! А ты, лысый черт, чего уставился?
Дед Макар развел руками:
— Дык я… того…
— Вот я Верке скажу, какой из тебя работник. Она тебе ночью хрен на блюде поднесет, а не любовь свою супружескую проявит.
— Во, видал, — шепнул дед Пантелей, торопливо поднимаясь. — А ты говоришь — пенсия! Извини, друг, пора нам. А то без ста граммов оставят, голубицы наши. Чтоб им…
— А ты, гостюшка, заканчивай мужиков от работы отрывать. — Внезапно Антонина перевела внимание на Нойштадта. — Если тебе делать нечего, так это не значит, что и все должны лоботрясничать.
— Но позвольте!
— Я только мужу позволяю, да и то, если в настроении, — отрезала бабка Антонина и, подбоченившись, победно взглянула на Нойштадта.
Несколько ошарашенный отповедью, председатель комиссии не нашел, что возразить. Да уж, отношения полов здесь явно складывались… нестандартно.
Абигайль, осторожно переставляя ноги в открытых туфлях, заглянула в хлев. Аглая, сидя на табуретке, доила корову. Увидев гостью, она прервалась, зачерпнула из ведра кружкой и подала ей:
— Молочка парного. Тебя бы к нам, откормили бы. Ишь, какая тощая, на такую и мужик не взглянет.
Абигайль замерла, не зная, как отреагировать на подобное заявление, но затем решила не фиксироваться на этом. Ну что еще можно ожидать — примитивная культура, где основной жизненный приоритет любой женщины — удачно выйти замуж…
— Спасибо, — Абигайль благодарно кивнула и, приняв кружку, осторожно отхлебнула. Парное молоко она пила в далеком детстве на ферме у прабабушки и забыла, насколько прекрасен его вкус. Впрочем, ее больше заботило, как отреагирует желудок.
Ванька, стоявший тут же подле матери, заглянул в ведро, подхватил его обеими руками и поволок к двери.
— Дети у вас тоже работают, — заметила Абигайль. — А вы знаете, что в большинстве цивилизованных стран детский труд запрещен?
— Зато сызмальства к труду привыкают. Дармоеда вырастить не проблема, а мужик должен с пеленок понимать, что его работу никто не сделает. А женится, кто будет его семью кормить? Так жена и из дома выгнать может неумеху-то.
Мисс Клейн озадаченно нахмурилась. Хм, странно… Похоже, в этой культуре отношения полов переплетались очень причудливо и полной зависимостью женщин от мужчин не слишком пахло. Она попыталась вновь вернуть разговор в прежнее русло:
— Но это мужчина, а не мальчик. И девочка у вас тоже работает.
— Так не на дядю, на себя. А вырастет жена-белоручка, так муж несчастный сколько прутьев ей об спину изломает, прежде чем уму-разуму научит.
— Телесные наказания? — Абигайль даже поперхнулась. — Такое возможно?
— А как же! Он меня ремнем, если в доме разор, а я его скалкой, если шибко водочки переберет. Так и живем. — Аглая хитро прищурилась.
— Да вы шутите? — неуверенно предположила Абигайль.
— А то! — Аглая не удержалась и звонко рассмеялась. — Что ты, милая! Мы же не лесовики какие, не дикари. Совет да любовь в семье, а без этого никуда.
— Ну да, ну да, — поспешно кивнула Абигайль. — А девочка ваша где? Что-то ее давно не видно.
— Козу пошла искать. Сейчас придет — вечерять уж скоро. Бабки, наверное, уже и сготовили все. Вы как, с нами-то посидите? По-простому, по-крестьянски?
— Конечно, конечно, — согласилась Абигайль и удивленно взглянула в кружку. За разговором она и не заметила, как выпила все молоко.
— Давай-ка, я тебе еще налью. — Аглая протянула руку за кружкой, и тут со двора донесся детский крик.
Аглая взметнулась, одним движением оказалась у двери, подхватила вилы, стоящие возле стены, и выскочила из хлева. В уши ударил рев сирены, Абигайль рванулась к выходу — сирена напомнила ей учения по боевой подготовке в Даббл-Пойнте. Рев нарастал, прерывистый, сверлящий уши — возле сарая, почти повиснув на веревке, тянущейся к спусковому крючку сирены, прыгал Ванька. Он что-то кричал, показывая рукой в сторону леса. Посреди двора валялось опрокинутое ведро, пролитое молоко быстро впитывалось в сухую землю.
С пасеки, прыгая через ульи, к дому мчался Евсей, за ним, отмахиваясь от пчел, бежал Сальяри. Джурич, скучавший на скамейке возле избы с миской малины, выронил миску и оторопело озирался. Мэтьюз, стоя на крыльце, глядел из-под ладони в сторону леса, бледнея на глазах.
Абигайль бросилась за Аглаей, которая была уже у ворот.
— Куда, назад, — рявкнул Зазнобил, хватая ее за руку и отбрасывая в сторону, — в дом, быстрее.
Абигайль вырвалась, засветила Зазнобину пощечину и, оттолкнув замершего в недоумении Нойштадта, выскочила за ворота.
От леса, таща за собой блеющую козу, бежала Машка — дочка Аглаи и Евсея, а позади нее, стелясь над высокой травой, рвались из леса черные стремительные тени. Аглая уже бежала навстречу девочке, но видно было, что она не успеет — на бегу она переваливалась, неуклюже поддерживая живот.
Прошипел лучевик, и одна из теней с воем опрокинулась в траву — бабка Антонина с одной руки, в другой у нее был еще один лучевик, с крыльца била в настигающих Машку животных.
Зазнобин выругался, выдернул из колоды топор и рванулся вслед за Аглаей. Евсей перемахнул забор со стороны пасеки, бабка Антонина кинула ему лучевик, который он подхватил на бегу. С поля бежали деды с колами наперевес.
— Что это? — крикнула Абигайль.
— Волки, — выдохнул Евсей, выскакивая за ворота.
Абигайль подтянула юбку и кинулась за ним, даже не подумав, что с голыми руками она будет только обузой.
Аглая присела, держась за живот и ловя воздух разинутым ртом, Абигайль, пробегая мимо, выхватила у нее вилы.
Черное как смоль тело взметнулось над землей, падая на девочку, никак не желавшую отпустить упиравшуюся козу. Зазнобин, мчавшийся впереди, опаздывал и, видя это, зарычал от бешенства.
— Ложись! — крикнула Абигайль, отводя назад руку с вилами.
То ли девочка ее услышала, то ли силы оставили ее, но она рухнула на землю. Вилы просвистели над ней и ударили зверя в грудь, войдя в черную шкуру на длину зубьев.
Зазнобин набежал, ударил другого волка сбоку, с разворотом корпуса, вгоняя лезвие топора в оскаленную пасть. Едва он успел вырвать топор, как ему на грудь бросилось массивное тело, и он рухнул навзничь, успев сунуть топорище между зубов зверя. Они покатились по земле яростным рычащим комом.
Абигайль подхватила малышку, прижала к себе и кинулась к дому. Коза тащилась за ними, истошно блея. Навстречу бежали Пантелей с Макаром с кольями и бабка Антонина с лучевиком.
Евсей успел выстрелить несколько раз, когда на него бросились сразу два волка, и теперь он отмахивался прикладом, отступая шаг за шагом.
Оглянувшись, Абигайль увидела, как Зазнобин поднялся с земли, широко расставил ноги, держа перед собой топор, а напротив него, припадая к земле, скалились две черные бестии. Та тварь, с которой он сцепился, уже валялась за его спиной кучей пожухлого тряпья. От леса скользили все новые тени. Абигайль передала девочку бабке Антонине, выхватила у нее лучевик, автоматически проверила заряд батареи, вскинула его к плечу, но выстрелить не успела.
Посреди поля внезапно вырос султан огня и дыма. Затем еще один и еще. Взлетели комья земли, дерн, трава. Заряд плазмы разметал нападающих животных. Абигайль обернулась. Три незнакомых мужика, в одинаковых пятнистых куртках и брюках, били из плазмобоев, отсекая стаю от Зазнобина.
Через несколько минут все было кончено — остатки стаи скрылись в лесу, оставив среди травы черные неподвижные тела.
Евсей бросился к жене, медленно поднимавшейся с земли. Бабка Антонина унесла ревущую Машку в дом, мимо Абигайль проскочил Ванька, направляясь в поле, но дед Пантелей перехватил его, выдал подзатыльник и погнал назад. Дед Макар чесал лысую голову.
— Вот ведь мать иху так… средь дня прямо…
— Макар, ты трактор заглушил? — уставился на него Пантелей.
— Дык когда? Сюда ж побегли.
— Что ж ты, ядрена вошь! Там же овраг!
Переругиваясь, деды потрусили к пахотному полю.
— Что это было? — спросил, заикаясь, Нойштадт, который так и простоял в ступоре возле ворот.
— Волки местные, — пояснил Евсей, осторожно ведя Аглаю, — то ли прежние… как их… гетайры, развели. То ли уже жили здесь. Здоровые, хитрые и не боятся никого. Только стаей нападают. Но так, чтобы как сегодня, днем, в первый раз.