Вернувшиеся разведчики подтверждают немногочисленность немецкой милитаризованной диаспоры. Но последняя пара, обошедшая деревню и станцию по кругу, приносит интересные новости.
– Командир, там, за сараями – наши! – Выдает старший группы с какой-то непонятной интонацией.
– Говори толком, какие наши? Откуда?
– Там… Короче, там барак с пленными и возле него три столба с перекладинами… На них наши распяты…
– Что?!!.. Еще раз!!!.. Наши солдаты, распятые на крестах?!!.. – Голос становится похожим на медвежий рык. – Ты точно все видел?!!..
Стоящие рядом бойцы подхватываются, стволы уже наизготовку. Сзади плечо сжимает чья-то сильная рука. Оборачиваюсь – Михалыч, смотрит прямо в глаза, и во взгляде – такое!..
– Всем тихо!.. Рассказывай, как там что расположено. – Вместо звериной ярости приходит ледяное хладнокровное бешенство. – Сколько гансов?
– Барак вот так стоит, рядом с путями. Перед ним – кресты, возле них часовой ходит. – Старший чертит на снегу палочкой. – Пока смотрели, двое, суки германские, одного отвязали, бревном так в снег и кинули. А на его место из барака другого нашего выволокли и привязали. В одной гимнастерке…
Так, немцев там около двух десятков, чинуш вообще не считаем. Десять человек заходит, минуя деревню, слева, двигается к бараку с пленными. Еще два десятка идут прямиком по «железке», берут станцию и поезд. Кто желает попасть в группу захвата даже спрашивать не нужно… Недовольный Анатоль Дольский со своими «драконами» и санями остается по поры – до времени здесь, а мы выдвигаемся вперед по пробитой разведчиками лыжне…
Незаметно, чуть ли не ползком подбираемся поближе, ежесекундно ожидая сигнала от обходящей группы. Чуть поодаль в серое небо торжествующе взлетает волчий вой, – они вышли на цель! Отвечаем такой же кровожадной звериной песней и несемся к вокзалу. Пара гансов на перроне скидывает винтовки с плеч, но прицелиться не успевают. Бахают несколько выстрелов и тушки в серых шинелях падают на утоптанный снег, украшая белизну красным… Еще трое выскакивают на крыльцо и тут же ложатся рядом… Навсегда… Двадцать шагов… Из окон пытаются отстреливаться оставшиеся внутри, но прицельно бить у них не получается. Перекаты в тройках давно отработаны до автоматизма – один бежит, двое прикрывают… Десять… Пять… Мимо меня молнией проскакивает Егорка, кубарем катится к стене, и тут же с его рук в окна улетают две гранаты. Три, два, раз… Взрыв, еще один… Паровозная бригада и чиновники уже лежат мордочками в снег, с руками, очень неудобно связанными за спиной. Пара бойцов, прикрывая друг друга, ныряет внутрь здания, слышится несколько выстрелов и чирик «Все в порядке». Со стороны бараков все тихо… Бегом заворачиваю за угол большого сарая-пакгауза и вижу, как мои бойцы отвязывают от заиндевелых бревен неподвижные, негнущиеся тела. Рядом несколько фигур в белом увлеченно месят сапогами лежащих зольдатенов. Не буду мешать людям, пусть отведут душу. Заскакиваю в сарай, в полумраке не сразу видно, сколько там народу. Несколько секунд, и глаза привыкают к скудному освещению, а в нос шибает тяжелый запах. На земляном полу слабо шевелятся, стараясь рассмотреть незваных гостей, человеческие тела, прикрытые кучей рваного тряпья. Затем с трудом поднимаются на ноги, помогая друг за другу… Одиннадцать человек… Рваные гимнастерки, дырявые сапоги… Шинели, если это можно назвать так, – только у четверых, остальные кутаются в рогожные мешки и какую-то рванину непонятного происхождения… Синие от холода руки, багровые пятна обморожения на скулах, лохматые нечесаные бороды, колтуны на головах…
– Вы кто… братцы?.. – Хриплым голосом задает вопрос самый смелый, видно, вожак.
– Свои мы, свои. – Чтобы окончательно прояснить обстановку, представляюсь. – Штабс-капитан Гуров.
Вожак пытается встать по стойке «Смирно», но его ведет в сторону, подхватываю за рукав, чтобы не упал.
– … Вашбродь… Унтер-офицер… Фесь… – Непослушные дрожащие губы не дают ему говорить. – Феськин… Спаси вас Господь, люди…
– Погоди, потом будем разговоры разговаривать! – Оборачиваюсь к стоящим сзади бойцам. – Свистните наших! Всех отсюда – в тепло, к печке. Быстро!
Изба рядом с вокзалом оказалась чем-то вроде конторы. Большое, хорошо протопленное помещение, три стола завалены какими-то бумагами, чугунная буржуйка раскалилась чуть ли не докрасна. Возле стены стоит, высоко подняв руки, какой-то немецкий чинуша, рядом, сидя на стуле, держит его под прицелом боец-конвоир. Завидев меня, вскакивает, от его резкого движения ганс встает аж на цыпочки, стараясь достать своими грабками до потолка.
– Ты откуда его выкопал? – Спрашиваю у бойца, пока народ помогает нашим пленным расположиться поближе к печке.
– В чулане прятался. Накрылся мешками, да в угол забился. Я как туда зашел, шевелить все начал, он и дернулся. Я с испугу ему с ноги и врезал. – Парень, широко улыбаясь, излагает свою версию произошедшего. Ага, так я и знал, что моих орлов в темном чулане можно испугать до смерти. Того, кто пугать надумал. Этот еще легко отделался, только под глазом фонарик светиться скоро будет…
Делаем ужасное выражение лица кровожадного русского варвара и начинаем разговор:
– Wer derart? (Кто такой) Daß ihr da machen? (Что вы здесь делаете) Antworten! (Отвечать)
– Intendanturrat Mogl! – Штафирка отклячивает филейную часть, пытаясь вытянуться во-фрунт с задранными лапками. Ага, интендант – это есть зер гут! Эта публика очень многое знает. Что, кому, куда и сколько. Но это – потом, а сейчас…
– Продукты, чтобы накормить пленных сюда! Бегом!
Складской крысеныш моментально уносится в чулан, понимая, что его самочувствие напрямую зависит от проворности. Киваю бойцу, чтобы присмотрел за ним.
Появляется Михалыч с докладом, что прибыл Дольский с остальными, посты расставлены, инвентаризация идет полным ходом. Затем вопросительно смотрит на меня и еле заметно кивает на отогревающихся. Так, сейчас мы вам, ребята, небольшой допинг устроим. Достаю свою карманную емкость для антишокового, протягиваю унтеру-вожаку.
– Давай, служивый, прими немного для сугрева.
Митяев тоже пускает свою фляжку по кругу, освобожденные пленники начинают оттаивать в прямом и переносном смысле, жмутся поближе к буржуйке, растирают руки, кто-то еле слышно стонет. Прискакавший обратно немец вываливает на один из столов консервные банки и пачки галет, взгромождает на печку большой чайник и преданными глазами дворняжки смотрит на меня. Показываю ему жестом, мол, открывай свои деликатесы. С большой опаской глядя на конвоира, ганс берет в руки консервный нож, напоминающий помесь двузубой вилки и миниатюрного серпа на деревянной ручке, и начинает накрывать на стол. А я слушаю унтера Феськина, который заплетающимся от водки и отходняка языком рассказывает о том, как они здесь очутились.
– … В плен попал под Вильной, германцы нас окружили, стали с пулеметов палить. Когда патроны у нас скончились, ротный и говорит, мол, сдавайтеся в плен, ребята, все одно лучше, чем за так погибать. А потым ушел за деревья и застрелился из револьверта… Кхе-хр… Гнали нас недалёко, тамочки же под Вильной, тока с другой стороны, лагерь был… Да, и какой там лагерь, – название одно. Столбы колючками своими обтянули, да часовые ихние ходить начали. Всучили одну железную миску на двоих и сказали, штоб мы ими землянки себе рыли. Жрать давали – совсем ничего. Две брюквины, чаще подгнивших, хлеб из опилков, да мучной болтушки немного, как скоту какому, и все. Спали на земле, тока кады снег лег, бараки из жердей построили. А погодя малость отобрали, значицца, самых сильных, да здоровых, и сюда загнали, дорогу ентую строить… Скока тут народу-то полегло, почитай, промеж пяти шпалов один расейский мужик лежит. Всё лопатами, да носилками делали. Поднимали нас с самой зарею и – до темна. Ежели норму за день не сделаешь, жрать не дадут, да ешо палками, аль плетками отходят, да так, што назавтрева и не подняться… Кха… Хргм…
– Ладно, друг любезный, иди-ка подкрепись малость, потом поговорим. – Прерываю зашедшегося в кашле унтера. – Вон, видишь, официант уже все приготовил.
Пленные, заполучив по вскрытой банке, пальцами жадно выковыривают мясо и проглатывают его, почти не жуя. Э, так дело не пойдет!
– Вы, братцы, не торопитесь, никто не заберет. А то наглотаетесь сейчас, потом все обратно полезет. Кстати… – Поворачиваюсь к немцу. – Я не понял, где чашки и ложки с вилками?
М-да, почти мировой рекорд! Метнулся, аж теплый ветерок по комнате загулял. Двадцать секунд, и все на столе, а ганс снова застывает в положении «Чего изволите?». От лицезрения этой картины меня отвлекает Анатоль.
– Денис, я с бойцами по пакгаузам прошелся. Снарядов нашли три десятка ящиков, консервы для железного пайка, ну да нам, скорее всего, ни то, ни то не пригодится. А вот немного сена для наших лошадок и патроны приказал погрузить в сани.
– Добро, если надо будет, пешком пройдемся, чай, не бояре…
Разговор прерывает появление нового персонажа. В сопровождении одного из бойцов в конторе появляется старый седой еврей в драном, таком же старом, как и он, пальто и в чем-то отдаленно напоминающем треух. Мельком глянув на жующих, он сдергивает шапку с головы, одновременно низко кланяясь, и обращается сразу к нам обоим, не сумев выделить самого большого начальника.
– Здгавствуйте, господа офицегы… Меня зовут Шмуль Нахамсон и таки я являюсь стагостой етого местечка.
– Здравствуйте, почтенный. Чем обязаны визиту? – Дольский, несмотря на некоторый комизм ситуации, полностью серьезен. – Что-то случилось?
– Господин офицег, слава Всевышнему, нет. Но мы очень опасаемся, что может случиться…
– Проходите сюда, садитесь, отдохните с дороги. – Оборачиваюсь к немцу. – Stuhl! (стул)
Тот со всей поспешностью, на какую способен, ставит поёрзанный венский стул перед удивленным до невозможности стариком. Несколько секунд на раздумье, потом осторожность старого еврея берет верх.
– Господин офицег, я очень благодаген, но лучше я постою… Таки я только хотел попгосить господ офицегов, чтобы ваши смелые солдаты не забигали у нас последнее. Эта зима была очень суговой и, несмотгя на то, что некотогые люди умегли на тяжелой габоте, еды осталось очень немного…