тив демонстрантов бросили не сопливых деревенских Ванек, а спаянных железной дисциплиной фронтовиков, слезоточивый газ также оказался очень неприятным сюрпризом, рассеивающем сколь угодно агрессивную толпу практически без кровопролития. Помимо всего прочего в Петрограде оперативно распространялись прокламации, отпечатанные в типографиях предателя Сытина, адресованные как к обывателям, так и к восставшим. Причем симпатии горожан явно были на стороне келлеровцев, ибо там куда ступала их нога, воцарялся порядок, а отпечатанные и развешенные на афишных тумбах фото неумолимого наказания душегубов в виде расстрела, или повешения, с обязательным указанием даты, места и сути преступления вызывали горячее одобрение у большей части населения…
Попытка покушения на Великого Князя Михаила с треском провалилась. В автомобиле Регента погибли только его супруга графиня Брасова и семилетний сын Георгий.
– Идиоты! – Продолжал вести беззвучный монолог Терещенко. – Павлины, любующиеся своим красноречием! И не могущие организовать вообще ничего! Теперь у Михаила устранена причина, лишающая его права на наследование трона, а желание отомстить за смерть жены и сына делает его вдвойне опасным и непредсказуемым!..
Келлер подавлял уже последние очаги сопротивления, все пути бегства из Петрограда были блокированы. Слава Богу, верный человек сумел предупредить, что и с этой квартиры надо убраться. И он, один из богатейших людей России, превратился в загнанного зверя, изгоя, пугающегося троих-четверых мальчишек с погонами юнкеров на плечах…
– Ну нет-с, господа, так просто меня не взять! – Бормотал под нос Терещенко, приближаясь к заветной цели своего путешествия – зданию яхт-клуба, где его должен был ждать Николай Евгеньевич Фельтен. Имя этого неординарного человека, горячего поклонника яхт и не менее ярого приверженца Льва Толстого, с тысяча девятьсот седьмого по тысяча девятьсот девятый годы часто появлялась на страницах либеральных газет.
Он прославился своими рейдами летом – на яхте, а зимой – на буере в Финляндию, где печатались запрещенные в Империи брошюры без сомнения великого писателя, но увы, на закате жизни возомнившего себя не менее великим политиком. Ему удалось сделать немало контрабандных рейсов, оставляя с носом Пограничную стражу. Но в итоге, Николай Евгеньевич, всё же, отсидел почти полгода в крепости и был выпущен под весьма внушительный залог в пять тысяч рублей внесенный кем-то из его влиятельных покровителей, но с запретом покидать территорию Санкт-Петербургской и сопредельных губерний.
Естественно, что Фельтен сохранил неприязненное отношение к полиции, которое постепенно перенёс на государство в целом, и за это был весьма популярен в среде либеральной интеллигенции – писателей, артистов и прочей богемной публики. Именно здесь, уже после августа четырнадцатого с ним и познакомился Терещенко. Взаимная любовь к парусам позволила им сойтись покороче, а если учесть, что предусмотрительный миллионер выделил достаточно кругленькую сумму на строительство яхты и буера, – вполне объяснимо, что у них сложились доверительные и дружеские отношения…
Уже из здания яхт-клуба Михаилу Ивановичу удалось сделать короткий телефонный звонок доктору Хавкину и попросить прислать санитарный автомобиль. Именно в нём, Терещенко и Фельтен, переодевшись в санитаров, сумели добраться до Стрельни. Расчёт на то, что санитарка с номерами военного ведомства не вызовет подозрений, вполне оправдался.
Именно там, в мастерских яхт-клуба и находился заветный ледовый буер, носящий символичное имя "L'espoir" ("Надежда"). Остаток ночи прошёл без происшествий. Сидя возле печки в буфетной, Михаил Иванович сумел ясно и доходчиво объяснить Фельтену, что он просто обязан спасти не столько самого Терещенко, но в его лице надежду на победу угнетённого народа над царским режимом. В его трактовке Регент Михаил был фантасмагорической реинкарнацией Ивана Грозного, Петра и Николая Первых одновременно, действия генерала Келлера – точной копией зверств карательного отряда генерала Меллер-Закомельского в тысяча девятьсот пятом. В общем, семена упали на подготовленную почву, и рано утром тепло одетые Терещенко и Фельтен уже сидели в буере, который его друзья-яхтсмены Стрельнинского парусного клуба перетянули на лёд Финского залива.
– Ну-с, с Богом! Поехали!..
Буер, не спеша двинувшись, постепенно набирал ход. Паруса упруго натянулись и даже, казалось, слегка позванивали. Когда они отдалились от причала уже на сотни две шагов, там началась какая-то неразбериха, появились военные, и прозвучало несколько выстрелов.
– Опоздали, господа жандармы! – Весело оскалившись, прокричал Фельтон. – Нас вам уже не достать!.. Скоро наберём узлов двадцать. Обедать, Мишель, будем уже в Великом Княжестве Финляндском. Вот только отойдем подальше от берега – там лед получше, и понесёмся стрелой.
Терещенко, с облегчением откинулся на спинку сидения и, прикрыв глаза, предался прерванным размышлениям, сильный вымпельный ветер не позволял погрузиться в дрёму.
– Чухонцы не выдадут. – Думал Михаил Иванович, – Нужным людям уже намекнули, что после свержения царя в княжество вернут все привилегии, а в будущем, возможно обсуждение вопроса и о полной независимости от России.
На пристани, между тем, неразбериха улеглась, закончившись пуском трёх красных ракет. А через несколько минут одновременно с обоих сторон раздался всё усиливающийся характерный треск, напоминающий работу двигателя аэроплана. Терещенко и Фельтен, не сговариваясь обшаривали взглядами небо в поисках возможной угрозы. Сброшенная бомба или несколько горстей флешетт могли уничтожить ледовую яхту вместе с пассажирами.
Черт, возьми! Не летают аэропланы в таких облаках! – Прокричал Фельтен. И, действительно, в небе никого не оказалось. Вместо этого, стремясь взять буер "в клещи", сзади мчалась пара аэросаней. Пока казалось, что судьба благоволит беглецам, их "L'espoir" набирала скорость и вот-вот должна была вырваться из захвата. Николай Евгеньевич, выкрикивая ругательства и угрозы в сторону погони, даже ухитрился управляя одной правой рукой, левой продемонстрировать едущим сзади кукиш…
Жирную точку, а точнее – многоточие на надежде спастись, поставила пулемётная очередь, которая почти перебила мачту и разлохматила парус. Буер зашёл в крутой вираж, оторвался левым полозом ото льда и перевернулся на бок.
Последним, что сохранилось в памяти теряющего сознание Терещенко, был стихнувший треск мотора, скрип снега под ногами подходивших людей и брошенная кем-то непонятная фраза: "Ну, Пашка, молоток. С первой очереди попал. Вашбродь, что – пакуем голубчиков?"…
– Рад, что Вы наконец-то появились, Денис Анатольевич. – Келлер выглядел уставшим, однако от этого не менее "суровым, но справедливым". – Кстати, у меня два вопроса. Просто так, из чистого любопытства… Что Вам, господин капитан, строжайше было приказано и куда Вы вместо этого так внезапно и загадочно исчезли?
– Появилась информация, которую надо было срочно проверить.
– Да? И настолько важная?
– Вероятное местонахождение Терещенко. Барановский сдал…
– И где он? – Генерал тут же забывает про своё ехидство.
– Ушёл за где-то полчаса до нашего приезда. Осторожный, сволочь! Нюх у него на опасность.
– А где обитал?
– Сначала у Мережковского с Гиппиус, потом съехал к какому-то рифмоплёту-наркоману.
– Почему сами не остались и не послали кого-нибудь другого?
– Потому, что Котяра… прапорщик Ермошин и поручик Стефанов отсутствовали, вели бой на Литейном мосту. Мне надо было старшего унтер-офицера Паньшина отправить? Чтобы он там дров наломал? Я его здесь оставил за старшего с тремя "пятёрками" резерва. Как вести бой в городе он знает, а вот как разговаривать с людьми искусства – нет.
– Угу-м, а Вы знаете… Они живы хоть, эти гении?
– Кто?.. А, да. У Мережковского руки завтра-послезавтра перестанут трястись, а вот мадам Гиппиус теперь декламировать свои стихи будет с лёгким заиканием. А насчёт пиита – когда мы его взяли, он уже под кайфом был. Перепутал нас с гигантскими тараканами, вылезающими прямо из пола и стен.
– … Ладно, признаю действия верными. – Генерал с силой провёл ладонями по лицу, будто стараясь стереть усталость, затем крикнул своего неразлучного денщика. – Прохор, будь добр, свари нам с господином капитаном кофейку, только покрепче… Устал что-то…
– Фёдор Артурович, новости из Москвы есть?
– Есть. Начну по степени важности. Ваша семья и Институт в целости и сохранности. Были, есть и будут. Нападение планировалось, но до ворот эти энтузиасты не дошли. Подробности узнаете завтра… Точнее – сегодня утром. От своего Михалыча…
От кого?!.. От Михалыча?!.. Та-ак!.. Это значит, что?.. Что у нас будут гости! Да ещё какие!..
– Судя по выражению лица – уже догадались, что приезжает Великий князь Михаил. – Констатирует очевидный факт Келлер. – По просьбе Вдовствующей императрицы и Николая. Будут хоронить Аликс. Пока шли бои, не до того было. Забальзамировали, запаяли в цинк и в домовой церкви оставили.
– Что так?
– Не так всё просто, Денис Анатольевич. Необходимо создать "Печальную комиссию", тщательно обговорить всю церемонию, пошить специальные траурные одежды… Это у простых людей на третий день похороны с поминками. А тут ещё даже не решили, где Её Величество должна упокоится.
– Насколько я знаю, тут в крепости собор-усыпальница ещё со времён Петра Великого…
– Да, только Вы же знаете, как относились все эти "родственники" к супруге Императора. Кто-то ещё осенью высказался, что в случае кончины она должна быть похоронена в Александро-Невской Лавре.
– Там же только попы и министры!.. Титул "Ея Величества" носила? Носила. Значит – Петропавловка… А кто не согласен, того можно и в Лавре закопать. А то и под забором. За сортиром.
– В том-то и дело, что им положено быть закопанными здесь, но в другой усыпальнице… А если серьёзно, то в Семье наступает раскол. С очень возможным кровопролитием… Ладно, об этом позже…