В панике д’Орман несколько секунд в отчаянии крутился на месте, пытаясь посмотреть во все стороны сразу, увидеть что-нибудь в обступившей его темноте. Но все впустую. Но в ходе поисков он стал понимать, что же произошло.
Скорее всего, в ту секунду, когда платформа растворилась, его звездолет, не удерживаемый больше ее полем, устремился прочь со скоростью девяносто миллионов миль в секунду.
Он остался один в этом необъятном мраке, медленно дрейфующий в межгалактическом пространстве.
Это и есть изгнание.
Первые приступы страха поутихли, спрятавшись постепенно где-то глубоко в нем. И затем вызванные этим страхом мысли, расцвеченные всей гаммой переживаний, словно от усталости, опустились в самые дальние закоулки его сознания.
«Это всего лишь начало», — хмуро подумал д’Орман.
Теперь до того, как он окончательно не сойдет с ума, его будут ждать бесконечно повторяющиеся всплески ощущений и мыслей, которые в свою очередь будут постепенно исчезать. И ему не избавиться от образа этой молодой женщины.
Внезапно мысль д’Ормана оборвалась. Нахмурившись, он стал мотать головой в разные стороны и увидел, наконец, очертания ее фигуры, слабо вырисовывающиеся на фоне более далекой туманной галактики.
Она совсем близко, оценил он, всего в двенадцати футах. И их медленно сносит друг к другу, и скоро они, как и все остальные космические тела, будут вращаться друг вокруг друга по очень короткой орбите.
Но и этого будет достаточно, чтобы они смогли установить катодно-анодный контакт. И тогда, используя невообразимую энергию, он сможет обнаружить свой звездолет, добраться до него и сразу же проникнуть в него.
И это было концом ночи и концом одиночества.
Оказавшись в космическом корабле, д’Орман сразу же занялся определением своего местоположения. Он остро ощущал присутствие рядом с ним молодой женщины, но работа требовала всего его внимания. Первым делом он должен прибегнуть к методу проб и ошибок и определить свои новые галактические координаты, широту и долготу огромного маяка, каким является звезда Антарес. А уж тогда совсем просто будет определить положение ослепительной Миры в этом 3-х миллионном году новой эры.
Но Миры там не оказалось.
Д’Орман принялся сгибать пальцы в замешательстве, потом пожал плечами.
Для той же цели отлично подойдет и Бетельгейзе.
Но и Бетельгейзе не помогла. Он лишь увидел какую-то красную звезду таких же огромных размеров, но на расстоянии в 103 световых года ближе того места, где должен был находиться этот гигант. Но это же нелепо! Подобная вещь возможна лишь при обратном отсчете!
Д’Ормана охватила дрожь. Трясущейся рукой он начал рассчитывать положение Солнца, исходя из катастрофической вероятности, которая только что пришла ему в голову.
Его забросило вовсе не в будущее, а в прошлое. По всей видимости, сама машина времени была плохо настроена — он оказался примерно в 37 000 году до нашей эры.
В этом месте мысль д’Ормана надолго замерла. Были ли тогда люди?
С усилием д’Орман повернулся к молодой женщине. Он сидел, скрестив ноги, на полу и рукой пригласил ее встать на колени и взять его руки. Через мгновение они благодаря анодной энергии окажутся на корабле и перенесутся на Землю.
Но с удивлением он увидел, что девушка не сделала шага к нему. Ее карие глаза, различимые в этом рассеянном свете, холодно смотрели на него.
Она, казалось, не понимала, чего он хочет. Д’Орман вскочил на ноги, подошел к ней и, схватив за руку, стал тянуть ее вниз.
Девушка отскочила в сторону. Д’Орман в шоке уставился на нее. И в тот миг, когда в его сознание проникла мысль, что она решила никогда больше не становиться катодным элементом, она шагнула к нему, обняла и поцеловала.
Д’Орман оттолкнул ее. Потом, сам пораженный своей грубостью, погладил ее руку. Очень медленно повернувшись к креслу за приборами, он начал высчитывать орбиты, отклоняющее воздействие ближайших солнц и количество топлива, оставшееся в атомных приводах. Как выяснилось, путешествие займет семь месяцев, вполне достаточный срок, чтобы научить девушку основам речи…
Ее первое четко произнесенное слово было его имя, искаженное в ее устах, как Адорм, и это натолкнуло его на одну мысль. Теперь он знал, как назвать ее.
Когда они приземлились на огромной девственной планете, покрытой зелеными лесами, от страстности, звучавшей в ее запинающемся еще голосе, почти не был заметен ее акцент.
Ему легко было называть ее Евой, прародительницей всего человечества.
Эрзац-вечность
Грейсон снял наручники с запястий и ног своего товарища.
— Харт! — позвал он резко.
Молодой мужчина на койке не шевельнулся. Грейсон несколько секунд раздумывал, потом специально пнул его ногой.
— Черт бы тебя побрал, Харт, послушай меня! Я освободил тебя — но только на тот случай, если не вернусь.
Джон Харт не открыл глаз и никаким другим действием не показал, что почувствовал боль от удара, по-прежнему лежал не шевелясь. И единственным доказательством того, что он еще жив, было то, что тело у него было мягким, а не затвердевшим. Лицо его было бескровным, черные влажные волосы висели космами.
— Харт, я иду искать Малкинса, — нетерпеливо продолжал Грейсон. — Ты же помнишь, что уже четыре дня, как он ушел, хотя собирался отсутствовать не более двадцати четырех часов.
Когда ответа не последовало, более старший по возрасту Грейсон начал было отворачиваться, однако остановился и сказал:
— Харт, если я не вернусь, ты должен знать, куда мы сели. Это неизвестная еще планета, понимаешь. Здесь никто никогда не бывал раньше. Наш корабль попал в аварию, и мы трое смогли спуститься сюда на спасательной шлюпке. Но теперь нам нужно топливо. Поэтому Малкинс и вышел — поискать где-нибудь его, а теперь мне придется идти искать самого Малкинса.
Человек на койке по-прежнему не отвечал. И Грейсон без особой охоты прошел к дверям и выбрался наружу. Он не особо надеялся, что ему удастся найти пропавшего Малкинса среди этих холмов.
Трое их опустилось на планету, находившуюся бог знает где… и один из них — буйно помешанный.
Он шел и время от времени оглядывался вокруг с удивлением. Ну вроде бы совершенно земная местность: деревья, кусты, трава и далекие горы, подернутые голубой туманной дымкой. Немного странно. Когда они садились, то и ему, и Малкинсу показалось, что они совершают посадку на пустынную планету без атмосферы и жизни.
Тихий ветерок щекотал щеки. В воздухе запахло цветами. Грейсон увидел птиц, порхающих над деревьями, и тут же услышал песню, поразительно напоминающую трель жаворонка.
Он шел весь день, но так и не заметил никаких следов Малкинса. Не было и никаких свидетельств того, что на этой планете была разумная жизнь. Однако перед наступлением вечера он услышал, как его по имени позвала какая-то женщина.
Грейсон, вздрогнув, повернулся и увидел свою мать, которая выглядела намного моложе, чем в гробу восемь лет назад. Она подошла к нему и строго сказала ему:
— Билли, не забудь надеть галоши.
Глаза Грейсона повылазили из орбит, когда он в неверии уставился на нее. Потом он специально, чтобы убедиться в реальности происходящего, подошел к ней и прикоснулся. Мать схватила его за руку; пальцы ее были теплыми, наполненные жизнью.
— Я хочу, чтобы ты пошел и сказал своему отцу, что обед уже готов, — сказала она.
Грейсон высвободил руку и пошел прямо в сгущающиеся сумерки. Когда он оглянулся, то никого не увидел. Но вскоре рядом с ним оказался один мальчуган. Сначала Грейсон не обращал на него внимания, но украдкой взглянул на своего попутчика.
Это был он сам в возрасте пятнадцати лет.
Прежде чем темнота не сгустилась так, что невозможно было ничего рассмотреть, он заметил, что рядом с первым мальчишкой шагает еще один. Тоже он, Грейсон, но в возрасте одиннадцати лет.
«Целых три Билла Грейсона», — подумал космонавт и начал хохотать, как безумец.
Успокоившись, он бросился бежать. Когда Грейсон оглянулся, рядом с ним никого не было. Тяжело дыша, он перешел на шаг и почти тут же услышал смех детей где-то в темноте. Такой знакомый смех, но все же слышать его было для Грейсона шоком.
— Эй вы, Грейсоны разного возраста, — крикнул он им. — Убирайтесь прочь! Я знаю, вы только галлюцинации.
Когда у него не осталось совсем сил, когда его голос был не громче шепота, он подумал: «В самом ли деле только галлюцинации? Ты уверен?»
Чувствуя невыразимую подавленность и истощение, он слабым голосом произнес вслух:
— Харт и я, мы все попали в один и тот же сумасшедший дом.
Наступил холодный рассвет, а вместе с ним пришла и надежда, что с восходом солнца наступит конец безумию ночи. Когда постепенно свет заполонил все вокруг, Грейсон в замешательстве огляделся. Он лежал на холме, а ниже простирался его родной город Калипсо, штат Огайо.
Он, не веря, смотрел на него, но город выглядел таким настоящим, как сама жизнь, что он бросился бежать к нему.
Да, это был Калипсо, но таким, каким был в его детстве. Он направился к своему дому. А вот и он сам, десятилетний. Грейсон позвал себя младшего, но тот, бросив на него один взгляд, повернулся и убежал в дом.
Грейсон лег на лужайку перед домом и прикрыл рукой глаза.
— Кто-то, — сказал он себе, — вернее, что-то выкрадывает у меня воспоминания и показывает их мне.
Ему показалось, что если он еще надеется сохранить свой рассудок и остаться живым, ему нужно держаться этой мысли.
Пошел шестой день после ухода Грейсона. Лежа на койке на борту спасательной шлюпки Джон Харт шевельнулся и открыл глаза.
— Я голоден, — сказал он вслух ни к кому особо не обращаясь.
Несколько секунд он подождал, сам не зная, чего, а потом медленно приподнялся и, соскользнув с койки, прошел в камбуз. Поев, он направился к шлюзу и долгое время простоял возле входного люка с иллюминатором, глядя на земной пейзаж, простиравшийся перед ним. Его настроение немного улучшилось.