[208]. Иначе говоря, русские учились от монголов не только управлению обширными территориями, но и их элементарному обустройству, причем с использованием очень ограниченных ресурсов или даже за счет местных покоренных/вассальных народов. Значение этого «знакомства с пространством» для последующей экспансии на восток сложно переоценить.
В-третьих, взаимодействие с монголами изменило отношение к религии и к ее роли как инструменту доминирования/вовлечения. Монголы существенно отличались от большинства прочих средневековых завоевателей своей веротерпимостью. Поклоняясь богам Неба и Земли, не чуждые идолопоклонничеству и шаманизму[209], они вплоть до принятия прилегающим к Руси улусом Джучи ислама в первой половине XIV века строили свою идентичность на принадлежности не к религиозной, а к племенной и государственной общности. В каждой из покоренных территорий монголы пытались превратить местное духовенство в важнейшего проводника своей политики, нигде не ограничивая ни свободу вероисповедания, ни права священнослужителей; главным принципом было сохранение у покоренных народов их прежних верований и пресечение преследований на основании религиозных предпочтений[210]. Прекрасным примером могут служить государства Средней Азии и Ближнего Востока, где монголы не только не притесняли ислам (несмотря на упорное сопротивление части мусульманских государств), но и с конца XIII века начали принимать эту религию как свою собственную, начиная с хана Берке и его братьев[211]. Русь не стала исключением: после ее подчинения монголам новые власти подтвердили практику взимания с местного населения церковной десятины; освободили храмы и приходы от любых видов налогов и дани, а священнослужителей и монахов — от обязательных повинностей; гарантировали неприкосновенность церковной собственности и владений[212]. Все эти привилегии обеспечивались специальными ярлыками, выдававшимися ханами или от их имени митрополитам и епископам (наиболее известными являются ярлыки от 1267 г. митрополиту Кириллу, от 1357 г. митрополиту Алексию, а также от 1379 г. епископу Михаилу[213], хотя на деле таковых, вероятно, насчитывались десятки и сотни), а платой за лояльность выступало поминовение монгольских владык в ежедневных молитвах и утверждение их божественной власти. Можно по-разному относиться к роли русской церкви в эпоху монгольского ига, однако нельзя отрицать того факта, что именно в этот период, видимо, оказались заложены основы русской религиозной терпимости, которая проявилась позже как одна из особенностей российского имперского проекта, никогда не знавшего религиозных войн или геноцида по признаку религии.
Таким образом, все три отмеченных момента оказались очень значимыми для формирования нового восприятия русскими внешнего мира; отрезанная от Европы и находившаяся под властью чуждых сил, Русь потратила почти два столетия на «привыкание» к открывшимся на востоке пространствам и к самой мысли об овладении ими (которая, разумеется, произрастала из осознания необходимости дать отпор захватчикам, но далеко этим не ограничивалась). Как писал в свое время Н. Трубецкой, «татарская государственная идея была неприемлема, поскольку она была чужой и вражеской. Но это была великая идея, обладающая неотразимой притягательной силой. Следовательно, надо было во что бы то ни стало упразднить ее неприемлемость, состоящую в ее чуждости и враждебности; другими словами, надо было отделить ее от монгольства, связать ее с православием и объявить ее своей, русской»[214].
Это было не слишком сложно, учитывая влияние монголов на политическую систему и социальные отношения вассальной Руси.
Во-первых, превращение Руси в территорию, находившуюся, если так можно сказать, «под внешним управлением», существенно изменило всю систему властных отношений в русских землях. С одной стороны, легитимность князей отныне определялась не их родовитостью или поддержкой со стороны местных жителей или веча, а полученным в Орде ярлыком на княжение; именно монголы все чаще решали споры о власти, периодически возникавшие на Руси[215]. По мере того, как сами монголы перенимали китайскую бюрократическую систему управления, насаждаемые ими на Руси порядки также становились более строгими, а степень самостоятельности местных князей снижалась (по крайней мере, в период до 1340-х гг.[216]). Система власти и подчинения быстро реплицировалась и на местном уровне: возникала система кормления, создававшаяся для упрощения сбора дани и по предназначению схожая с западноевропейской системой вассалитетов, но радикально отличавшаяся от нее тем, что выстраивалась сверху вниз, а не снизу вверх[217]. Если утверждение о том, что пресловутая «вертикаль власти» начала складываться на Руси именно во времена монгольского доминирования, и является преувеличением, то, на наш взгляд, не слишком большим. Так или иначе, но к моменту свержения ига Русь пришла обществом, в котором были полностью искоренены вечевые традиции[218], а консолидация власти в руках московских князей и расширение общей территории единого государства лишь увеличивали глубину и сложность жестких отношений власти и подчинения. С другой стороны, как само монгольское нашествие, так и изменения в системе организации власти положили конец типично норманно-русскому институту дружины, которая в эпоху Киевской Руси представляла собой средоточие политической и военной власти, выступая не только профессиональным вооруженным отрядом, но своего рода коллективом советников и личных друзей князя, в рамках которого происходило принятие важных решений (тут следует вспомнить, например, что решение о заключении договора с Византией князь Святослав принимает после совета с дружиной[219] и что князь Игорь, подчиняясь воле дружины, предпринимает второй сбор дани с древлян, что нарушало существовавшие нормы и привело к гибели самого князя[220]). Во второй половине XV века дружину окончательно сменила профессиональная армия, ядро которой составила поместная конница[221], выстроенная, как и у монголов, на принципах жесткого подчинения приказу командиров. Иначе говоря, во всех аспектах единоличная власть князя в этот период серьезно усилилась, начав приобретать деспотические элементы.
Во-вторых, это выстраивание иерархической системы власти с минимальным количеством сдержек и противовесов дополнялось и особенностями монгольской системы права (которая может быть названа таковой с большой степенью условности). В ее основе лежала так называемая Великая Яса (Ясак) — свод правил, якобы разработанный Чингисханом и определявший порядок общежития монголов и устанавливавший наказания за проступки и преступления. Полного текста этого документа не существует, но имеются многочисленные свидетельства персидских и среднеазиатских ученых и летописцев, утверждавших, что он существовал[222]. Судя по всему, Яса не столько представляла собой кодекс, сколько описывала основные правила жизни монголов и устанавливала систему управления; ее фундаментальной чертой некоторые исследователи (например, Д. Морган) считают то, что она вообще не затрагивала и не регулировала отношений собственности[223]. Недоступность Ясы для простых смертных, жесткие наказания за неповиновение власти и возможность тотального распоряжения суверена имуществом подданных — все это создавало новый порядок, который, если выражаться современным языком, характеризовался доминированием закона (каковым выступала воля хана) над правом как системой норм, предполагающей универсальное применение, но допускающей разнообразные трактовки. Перенесение монгольской системы, в которой между чингизидами и их подданными существовала невообразимая пропасть, на русскую почву стало мощным стимулом для укрепления деспотической власти великих князей, превращения боярского сословия в более богатое, но столь же бесправное, как и низшие слои общества, и к подчеркнутому распространению ощущения холопства, или состояния полного бесправия, которое превратилось из прежней юридической категории, близкой к рабскому статусу[224], в общее обозначение подданства представителей низших социальных слоев[225]. Многие современные авторы подчеркивают, что именно монгольское влияние стало важнейшим инструментом формирования русского абсолютизма: становясь «служебниками ханов, русские князья поневоле впитывали дух империи: беспрекословную покорность подданных и безграничную власть правителей»[226], и с таким подходом можно согласиться (имея при этом в виду, что новая система централизованного правления стала одной из важнейших предпосылок подъема русского государства и формирования им имперских структур).
В-третьих, очень важным последствием монгольского ига стала своего рода десакрализация церкви как института даже при формальном усилении значения религии и религиозности. Хотя русское общество XIV–XVI веков и не стало менее приверженным православию, можно констатировать, что церковь как институт полностью оказалась в подчинении светской власти и в значительной мере инструментализировалась. История установления на Руси патриаршества выглядит в полной мере историей создания государством дополняющего его власть института; отмена патриаршества и переход к синодальной системе лишь подтверждает этот новый статус церкви