[581], а «Союз Михаила Архангела», во многом повторяя эти пункты, отдельно уточнял, что «никакого различия между великороссами, белорусами, малороссами и червоноруссами не признает»[582].
Примечательно, что обе либеральные партии — октябристы и кадеты — в своих программах оставались на позиции «единой и неделимой России», не очень значительно отличаясь друг от друга и не оппонируя заметным образом правительству. Обе партии выступали с точки зрения восстановления статус-кво, настаивая на особом статусе Финляндии, которая нуждается в воссоздании ее автономии и сейма[583], а кадеты выдвигали тезис фактического восстановления Царства Польского также с сеймом при «условии сохранения государственного единства и участии в центральном представительстве на одинаковых с прочими частями империи основаниях»[584]. Следует заметить, что отошедший к 1912 г. от партии кадетов П. Струве в статье «Великая Россия и Святая Русь» прямо называл Россию государством национальным и будущее страны видел в постепенном, благодаря медленному воздействию культуры, «обрусении инородцев» и становлении государства-империи, основанного на национальном единстве[585].
Между тем у властей не было никакой стратегии подобной трансформации (как, мы бы сказали, и вообще какого-либо перспективного плана реформирования плохо структурированной империи). Силой подавив революционное движение в 1905–1907 гг. и пойдя при этом на минимальные компромиссы, правительство предпочло снова ограничить избирательные права многих групп населения в новом избирательном законе от 3 июня 1907 г.[586], предпочитая после этого «передохнуть». Политике реформ, направленной на дальнейшую модернизацию империи, она предпочла своего рода политику памяти, пышно отмечая различные юбилеи, пришедшиеся на это время: годовщины Полтавской битвы, Бородинского сражения и особенно трехсотлетия дома Романовых. Современники охотно обращались к событиям Смутного времени, закончившегося выбором на представительном Земском соборе первого царя новой династии, а власть пользовалась предоставившимся поводом для подчеркивания безусловной связи и неразделимости царя и земли, монарха и нации[587]. Время успокоения было предсказуемо недолгим. С 1912 г. вновь нарастает рабочее движение, казалось бы послушная IV Государственная дума все чаще начинает требовать ответственного перед ней правительства. И хотя все это внешне не казалось критическим (экономика развивалась динамично, урожаи несколько лет были неплохими и крестьянство было спокойным), Первая мировая война, в которую Россия вступила с надеждами и планами дальнейшего расширения территории империи[588], оказалась гораздо более тяжелым испытанием для народных масс, чем это можно было предполагать, и привела к стремительному крушению самодержавной власти[589] и распаду имперских структур.
Прежде чем переходить к оценке потрясений 1917 г. и последовавших за ними событий, стоит отметить, что как трудности, которые переживала Российская империя на рубеже веков, так и способ, которым она пыталась разрешить возникавшие проблемы, позволяют сравнить ее с близкими ей в географическом и типологическом плане империями — Австро-Венгерской и Османской.
Первая, едва пережив свою «весну народов» в 1848–1849 гг. и попытавшись возглавить борьбу за создание единого германского государства, потерпела знаковое поражение в войне с Пруссией в 1866 г. Этот проигрыш, хотя и не повлек за собой территориальных или каких-либо иных потерь, был воспринят в Австрии близко к сердцу — элиты сложносоставной империи сочли, что она нуждается в серьезном лечении на основе компромисса между австрийской и венгерской политическими верхушками. В соответствии с австро-венгерским соглашением 1867 г. империя делилась на две части, каждая из которых обладала суверенитетом, выражавшимся в наличии собственных парламентов, судебных систем и органов административной власти. В единое целое Австрию и Венгрию связывала фигура императора, являвшегося и императором Австрии, и королем Венгрии. Ему подчинялись три общеимперских министерства — военное, иностранных дел и финансов, которые, в отличие от других ведомств, не были подотчетны парламентам двух составных частей государства. В том же 1867 г. император Франц Иосиф короновался в Будапеште, и его Австрийская империя превратилась в дуалистическую монархию, просуществовавшую до 1918 г.[590] Очевидно, что австро-венгерский компромисс 1867 г. продлил на некоторый срок существование империи, сохранив старые проблемы. В начале XX века австрийские немцы и венгры совместно составляли 42 % населения империи (около 22 млн человек), тогда как славянские народы — 45 % (чуть более 23 млн)[591]. К тому же в самой Австрии немцы, которых там в этот период проживало не более 35 %, оказывались окружены славянами, чьи интересы (прежде всего чехов, требовавших коронации императора и как чешского короля) не были в должной мере учтены в 1867 г.[592]
Другим источником непрочности новой имперской конструкции была заметная разница в национальной политике самих Австрии и Венгрии. Если в Австрии закон гарантировал каждому народу равные права на использование родного языка во всех сферах жизни, то венгры пошли по другому пути — ассимиляции славянских народов и превращения Венгрии в сугубо национальное государство[593]. Подобный дисбаланс, безусловно, ослаблял империю, и потому неудивительно, что накануне Первой мировой войны в императорском доме существовала точка зрения, что соглашение 1867 г. исчерпало свой потенциал. Наследник трона, печально известный эрцгерцог Франц Фердинанд всерьез думал о переформатировании империи, которое должно было выразиться во введении в Венгрии всеобщего избирательного права, что в перспективе гарантировало бы этническим меньшинствам региона возможность эффективного самоуправления[594]. В отличие от Санкт-Петербурга, в Вене серьезно задумывались о реформах, но опять-таки мировая война (поводом к которой, как известно, стало убийство наследника престола) поставила крест и на этих проектах, и на самой империи.
Вторая империя, Османская, медленно стагнировавшая еще со второй половины XVIII века, испытывала во многом схожие проблемы — те, которые не может не испытывать централизованное полиэтничное государство в эпоху подъема национальных движений. Особенностью турецкой ситуации было то, что за этносами, готовыми выступить против власти султана, стояли европейские державы, превосходившие Османское государство в военно-экономическом отношении. Определенная попытка найти решение этой проблемы была предпринята в эпоху Танзимата[595], когда были проведены реформы модернизационного характера. Немусульмане и представители иных вер были уравнены в допуске на государственную службу и в армию; все население империи провозглашено османскими гражданами без конфессионально-этнической дифференциации и обрело пусть и урезанные, гражданские права. Несмотря на то, что потенциал данных реформ был ограниченным и они оказались довольно быстро свернуты во второй половине XIX века[596], даже их начало открывало Османской империи шанс продлить свое существование, формулируя идею османизма — фактическое выстраивание гражданской нации из разномастных подданных султана[597].
В начале XX столетия, после младотурецкой революции 1908 г. и восстановления конституции, принятой еще в 1870-х гг., власть султана была ограничена, и вожди младотурок испытывали оптимизм, проистекавший именно из концепции османизма: «Деспотия исчезла. Мы все — братья. В Турции больше нет болгар, греков, сербов, румын, мусульман, евреев. Мы все находимся под одним и тем же голубым небом и гордимся тем, что являемся турками»[598]. Однако последовавшие вскоре внешнеполитические провалы, потеря Османской империей почти всех территорий в Европе, Африке и на островах Средиземного моря[599], а также растущее социальное напряжение оттолкнули младотурок от османизма в сторону пантюркизма[600], который в итоге привел Османскую империю к участию в Первой мировой войне на стороне Германии, а затем и к катастрофическому поражению, за которым последовал ее распад.
Все эти сравнения дают основание утверждать, что империи-соседки пытались по-разному решить проблему соотношения имперского и национального. Империи, на протяжении столетий значительно расширившиеся за пределы своего исторического ядра не за счет контроля над заморскими колониями, а вследствие «органического» роста, к началу ХХ века оказались в тупике, пытаясь найти оптимальную систему управления формально единой территорией. Первая мировая война стала настолько жестоким испытанием прежних политических форм на прочность, что ни одна из территориально единых и не разделенных на метрополию и колонии империй не смогла сохраниться. Однако важнейшим отличием России от Австро-Венгрии и Османской империи стало то, что она сумела довольно быстро возродиться — причем в совершенно новом формате.