[619]. Предполагалось создание отдельных образований, состоящих из областей, «отличающихся особым бытом и национальным составом»[620], — при этом в конституции практически не употреблялся термин «право наций на самоопределение», а автономия мыслилась применительно к территориальным образованиям. В 1918 г. в составе РСФСР были созданы автономные Терская, Донецко-Криворожская, Кубано-Черноморская, Донская, Таврическая, Туркестанская Советские республики. Все они просуществовали меньше года и были упразднены в связи с распространением на этих территориях белого движения или захвата их интервентами.
Однако даже первые шаги большевиков заставили их убедиться в том, что теоретические построения не всегда имеют отношение к реальной жизни. Практически сразу оказалось, что социальные группы иных идеологических воззрений фактически и формально захватили власть в Поволжье, Крыму, Башкирии, Фергане. Как остроумно отмечал Э. Геллнер, «марксисты сочли, что дух истории… допустил ужасную ошибку. Спасительная весть была адресована классам, но по какой-то ужасной ошибке была доставлена нациям. Теперь революционерам необходимо убедить случайного получателя передать послание настоящему адресату, и нежелание выполнить такое требование вызывает у них раздражение»[621]. Мириться с национализмом большевики не собирались — практически сразу была начата борьба против Урало-Идельской республики, поддерживались радикальные финские социал-демократы, начавшие гражданскую войну в Финляндии, была свергнута республика крымских татар[622]. Особо ярко конфликт проявился на Украине, где в ноябре 1917 г. была провозглашена Украинская Народная Республика, в руководство которой вошли главным образом представители местных национальных партий, а также меньшевики и эсеры. Невзирая на то, что первоначально УНР формально заявляла об автономии в составе Российской республики, усилиями как местных, так и петроградских большевиков был созван Всеукраинский Съезд Советов, который открыл военные действия против УНР, закончившиеся поражением последней в феврале 1918 г.
Подписание Брестского мира в марте 1918 г. подвело черту под первой волной распада бывшей империи: Советская Россия вынуждена была признать независимость балтийских государств, Украины, вывести войска из Финляндии, Белоруссии, ряда районов Закавказья[623]. Договор этот В. Ленин называл «аннексионистским»[624] и «несчастным, безмерно тяжелым, бесконечно унизительным»[625]. Критикуя партийцев, предлагавших начать революционную войну с Германией, так как подобный договор «шельмует нас в глазах мирового пролетариата»[626], он пояснял суть своего подхода к решению проблем: «Положение дел с социалистической революцией в России должно быть положено в основу всякого определения международных задач нашей Советской власти»[627].
Необходимо отметить, что в истории с подписанием Брестского мира очень характерна позиция лидера большевиков: готовность тактически пожертвовать территориями во имя сохранения самого государства, которое впоследствии способно как продолжить собирание земель, так и нести дальше знамя мировой революции. Здесь В. Ленин действует, в сущности, с точки зрения государственного деятеля, убежденного, что без армии новое государство проиграет. Его же противники — прежде всего Н. Бухарин, лидер группы «левых коммунистов», — требовали немедленного развязывания революционной войны, не пытаясь сочетать тактики революционеров и государственников и надеясь на поддержку со стороны рабочих Германии и других европейских стран[628]. Заметим: заключение Брестского мира является не единственным примером обмена территорий на самосохранение. Весной 1919 г. в Москву прибыл У. Буллит, представитель президента США В. Вильсона. Целью его поездки было знакомство с реалиями Советской республики и подготовка условий для прекращения военных действий в России. У. Буллиту были переданы предложения большевиков, суть которых сводились к следующему: Советы в обмен на международное признание их власти готовы были признать правительства белых армий и национальные администрации почти на всех окраинах бывшей Российской империи. Сам У. Буллит писал: «…Ленин предложил ограничить коммунистическое правление Москвой и небольшой прилежащей к ней территорией плюс город, который сейчас известен как Ленинград, сводя коммунистическое государство к территории, немногим большей той, которая управлялась Иваном Грозным»[629]. Отчасти именно это и случилось на деле, хотя, скорее, стихийно, чем вследствие каких-то договоренностей: в результате военных действий нарождающегося белого движения и войск Антанты против большевиков к концу лета 1918 г. советские власти контролировали территорию, сравнимую с размерами Московии XVI века.
Однако в дальнейшем впечатляющие успехи большевиков в Гражданской войне принесли своеобразную реконкисту — восстановление контроля над территориями, которые, казалось, были уже навсегда утрачены. С конца 1918 г. большевистский режим выступает в роль восстановителя мощного централизованного государства[630]. В глазах многих представителей российского общества военные успехи большевиков выглядели как очередное собирание земель, отличающее их от белого движения. А один из представителей дома Романовых писал: «Какой бы ни казалось иронией, что единство государства Российского приходится защищать участникам III Интернационала, фактом остается то, что с того самого дня [начала советско-польской войны — А. А., В. И.] Советы вынуждены были проводить чисто национальную политику, которая есть не что иное, как многовековая политика, начатая Иваном Грозным, оформленная Петром Великим и достигшая вершины при Николае I: защищать рубежи своего отечества любой ценой и шаг за шагом пробиваться к естественным границам на западе»[631].
Очевидно, что важнейшую роль в успехах большевиков сыграли их декреты по национальному вопросу. Провозглашение права наций на самоопределение и относительно последовательное воплощение этого лозунга в жизнь способствовали победам Красной Армии, что неоднократно признавали лидеры Советской республики[632]. К концу 1922 г. центральная большевистская власть восстановила свой контроль над территориями большей части бывшей Российской империи. В результате разгрома белого движения и войск Антанты территория Сибири и Дальнего Востока, Центральная Азия, Закавказье стали советскими; при этом, однако, Советское государство утрачивало Западную Украину и Белоруссию[633], было вынуждено смириться с присоединением Бессарабии к Румынии и потерей Прибалтики и Финляндии, где так и не победил местный пролетариат[634]. В процессе «реконкисты» были сокрушены очаги не только идеологического сопротивления, олицетворявшиеся основными центрами белого движения в Сибири, на юге России и в Крыму, но и национального самоопределения: на Кавказе Красная Армия сначала разгромила войска Азербайджанской демократической республики, а затем подавила суверенную Грузинскую республику. Столкнувшись на Украине с махновским массовым повстанческим движением, большевики смогли его нейтрализовать и затем подавить, отменив в 1921 г. политику «военного коммунизма» и провозгласив переход к нэпу, что во многом лишило это движение социальной поддержки. В других районах большевики охотно шли на удовлетворение местных требований для получения хотя бы номинального контроля над территорией[635].
Период становления Советского государства ознаменовался крайне важным с точки зрения формирования его природы процессом: противостоянием того, что условно можно назвать коммунистическим максимализмом, и того, что выглядело как этатистский рационализм. Согласно классической марксистской теории, предпосылкой коммунистической революции выступало резкое противоречие между производительными силами и производственными отношениями, что делало логичным вывод о том, что такая революция должна была случиться в наиболее развитой капиталистической стране. К. Маркс, а после его кончины Ф. Энгельс неоднократно выражали свое скептическое отношение к самой возможности социалистического переворота в России[636]. Радикальное крыло российской социал-демократии опиралось на ленинскую теорию империализма и на концепцию «слабого звена» в мировой капиталистической системе — однако даже В. Ленин, Л. Троцкий и их сторонники не отрицали тезиса о том, что первая социалистическая революция, по сути, является не чем иным, как толчком к целой серии коммунистических переворотов[637]. Этот подход, никем из руководства большевистской партии не оспаривавшийся, обусловил огромные надежды на дальнейшее развитие революционных процессов в Европе в короткой перспективе после захвата власти в России. В Петрограде ждали практически немедленного начала социалистических революций в Европе, хорошо понимая их значение для только что возникшей республики: «Всю же надежду свою, — говорил Л. Троцкий еще на II Съезде Советов, — мы возлагаем на то, что наша революция развяжет европейскую революцию… Либо русская революция поднимет вихрь борьбы на Западе, либо капиталисты всех стран задушат нашу [страну]»