Разумеется, «теоретическая» часть исследования не может не быть дополнена и «прогностической» частью, посвященной как текущему моменту, так и возможным перспективам. Эти вопросы мы относим в заключительную, четвертую главу, посвященную становлению и развитию постсоветской России (называть ее «постимперской» мы пока не рискуем). Основным трендом в этой части книги мы называем новую, своего рода внутреннюю, «реконкисту», которая обращена уже не столько на собирание территорий бывшей империи (пример Крыма, с которого мы начали, отражает соответствующие стремления кремлевских вождей, но не указывает на возможность дальнейших приращений), сколько на воссоздание имперских социальных, политических и идеологических структур в относительно узких границах того, что скорее соответствует расширенной Московии, чем России в том смысле, какой вкладывался в это слово, скажем, в петровскую эпоху. Главной проблемой, с которой, на наш взгляд, сталкивается сегодня Россия, становится все более разительное несоответствие возрождаемых ею практик тем стереотипам поведения, которые сегодня распространяются в остальном мире, — в результате страна, которая на протяжении своей многовековой истории выступала окраиной нескольких цивилизационных центров, каждый из которых она затем опережала в своем развитии или по крайней мере становилась с ним вровень, сегодня стремительно превращается в глобальную периферию, которая с каждым годом внушает остальному миру все большие ужас и недоверие.
Завершая эту затянувшуюся вводную часть, мы хотим повторить основной посыл нашей книги, поясняющий ее название. Мы полагаем, что Советский Союз не был «последней империей» — даже последней из тех, что пришли к нам из Нового времени и впоследствии вернулись в естественные исторические границы европейских метрополий. Скорее Россия являлась и является своего рода бесконечной империей — как до своего формального провозглашения, так и многие десятилетия после своей, казалось бы, окончательной деструкции, она воспроизводит имперские стратегии и тактики поведения, оставаясь угрозой для соседей и продолжая подавлять ростки федерализма и самоуправления внутри самой себя. «Вертикаль власти» внутри и воображаемый «русский мир» снаружи — прямые продукты российской имперской истории, отказаться от которых она, судя по всему, в ближайшее время не сможет (в том числе и потому, что подобные структуры и представления не только насаждаются элитами, но и не отвергаются населением). Конечно, сегодняшняя Российская Федерация по причине как ограниченности собственных возможностей, так и изменившегося баланса сил в мире не может провести «реконкисту», сравнимую с осуществленной в 1920-е гг. Советской Россией, но у нас нет сомнений в том, что она без колебаний попыталась бы это сделать, изменись внешние обстоятельства.
Россия сложилась как империя во многом раньше своего времени, и, как только появились благоприятные условия для империалистической экспансии, она не упустила своего шанса. Она прожила гораздо более долгую жизнь, чем то было позволено историей остальным европейским империям, благодаря многочисленным и интенсивным «мутациям», которые с ней происходили. Она не мертва и сейчас, хотя экономически слаба, идеологически бессодержательна и геополитически изолирована. Ее (и наша) проблема состоит в том, что она не может восстановить свои прежние очертания в виде империи, но в то же время не способна и переродиться в нечто более современное — конвульсии последней четверти века показывают это совершенно ясно. Какое будущее ожидает эту империю в чуждом ей мире? Именно к этому вопросу нам придется обращаться практически на каждой странице книги, которая, мы убеждены, будет очень нескучной.
Глава первая. «Окраинный» центр
На протяжении столетий европейцы относились к России как к периферийным стране и обществу; ее отставание от европейских наций казалось очевидным, а гигантские пространства ассоциировались с чем-то неизвестным и непознаваемым. Многочисленные заметки о России, оставленные европейскими путешественниками[77], схожи по стилю с описаниями других далеких стран — от Монголии до Китая[78]. Даже тот факт, что Россия была страной христианской, не изменял отношения к ней как к чему-то не вполне европейскому — и оно сохранялось как минимум до XVIII века, а в некоторых смыслах не изжито и по сей день. Однако для нашего исследования важно не столько отношение европейцев к России как к «окраине» цивилизованного мира, сколько сам статус сначала Руси, а потом и Московии как исторического core современной России — статус, который также во многом изначально определялся ее окраинным характером.
Формирование «великой окраины»
В современной исторической и социологической литературе нередко можно встретить утверждение о том, что Древняя Русь (о том, что это такое, мы подробнее поговорим позже) возникла и сформировалась как «фронтирное» общество и государство[79], географически располагаясь на границе Европы и открытых степных пространств Евразии, населенных кочевыми племенами[80], которые на протяжении столетий — с конца IV до середины XIII века — подчас угрожали самому существованию европейской цивилизации. Идея «фронтира», вошедшая в оборот в связи с описанием последовательного проникновения народа одной культуры в пространство обитания народов других культур[81], в последнее время получила широкое распространение в том числе и в связи с политической конъюнктурой, благоволящей подчеркиванию как «неевропейской» природы России, так и особой миссии современной Украины, которая якобы «защищает Европу от варварства, тирании, терроризма, агрессии и милитаризма»[82]. Между тем, на наш взгляд, этот концепт уводит исследователей в сторону от понимания специфики процесса формирования Древней Руси и ее последующего развития.
Дискуссия об истоках Руси, ее названия, населения и традиций продолжается на протяжении многих десятилетий. Сегодня наиболее распространенной выглядит версия о том, что большинство ее жителей составляли наследники балтославянской общности, представители которой с давних времен жили в районе, с запада ограниченном Вислой и верховьями Днестра, на востоке — верхним течением Западной Двины и Оки, а на юге доходившем до Верхнего Поднепровья[83]. «Традиционно эти племена увязывались с собирательным понятием венеды, упоминаемым выдающимися историками древности — от Плиния Старшего и Тацита[84] до Птолемея и Страбона[85], и были практически последними, кого римляне определенно знали в качестве жителей территорий, отстоящих на северо-восток от имперских границ»[86]. На протяжении VI–IX веков славяне значительно расширили зону своего расселения, включив в нее территории от южного побережья Балтики до Балкан, от междуречья Одера и Вислы до Волги, Оки и Дона; сегодня некоторые исследователи считают этот процесс завершающим этапом великого переселения народов середины I тысячелетия н. э.[87]
Исторически славяне соседствовали с другими этносами: германцами, литовцами, финнами, уграми — и постоянно испытывали на себе культурные влияния еще более отдаленных соседей[88]. Равнинный регион, в котором они жили, был открыт к северу, к берегам Балтийского моря, к востоку, лесам Приволжья и степям юго-запада, и к югу — вплоть до Черного моря. Западные его рубежи, очерченные Карпатами, Днестром, Дунаем и непроходимыми в то время лесами нынешней Восточной Польши, выступали неким естественным пределом огромной малоосвоенной территории. По краям великой равнины постоянно ощущалось присутствие других цивилизаций: еще в VI–V веках до н. э. греки основали несколько своих колоний на северном берегу Черного и на побережье Азовского морей (Ольбию, Херсонес, Пантикапею и Танаис)[89]. Позже их освоили римляне, которые прочно закрепились также на западном берегу Черного моря, во Фракии и Дакии[90]. В IV–VI веках н. э. через южную часть равнины прошли массы готов, аланов и аваров, позже осевших на имперских территориях после крушения Рима, а в IX веке с востока на запад проследовали угры, позднее поселившиеся в срединном течении Дуная[91]. В IХ — XI веках здесь кочевали хазары, печенеги, кипчаки и куманы. С севера чувствовалось присутствие викингов, к VII веку освоивших почти все берега Балтийского моря[92]. В то же время византийцы, после побед над болгарами вернувшие контроль над западным черноморским побережьем, рассматривали огромные северные просторы и как источник угроз, и как потенциальное пространство для распространения собственного влияния.
Историки сходятся во мнении, что формирование государственности в этих местах началось в VIII–IX веках в среднем течении Днепра, вокруг современного Киева, где издревле жило племя полян[93], но куда оказался направлен главный поток славянских переселенцев с севера[94]. Само название «Русь» («Рус») применительно к этой местности встречается уже в середине IX века и фиксируется во многих письменных документах, в том числе и в «Бертинских анналах»: «В лето от Воплощения Господня 839-е… Прибыли также греческие послы… с ними император прислал еще неких, утверждавших, что они, то есть народ их, называются рос и что король их, именуемый хаканом, направил их ради дружбы»