— Многое подзабылось. Помню лишь, что собрал он их множество, а когда появились конкуренты, решил уничтожить, сделав для себя микрофотографии, чтобы спрятать было легче. А чтобы вконец запутать возможных соперников, с каждой карты делал два снимка — один представлял собой микрофотографию, другая же часть — просто снимок, уменьшенный в сколько-то там раз. Тут у него накладка вышла. Рассказывал мне, как хитро придумал спрятать снимок в портрете, был у него знакомый художник, который рисовал портреты выезжающим за границу...
— О портрете с приклеенной фотографией мне все известно, — перебила я Бартека, — знаю, что произошла путаница и снимок остался в Польше. Интересно знать, кто же его припрятал?
— Его мать, Мундя сам мне рассказывал. Командировка у него получилась неожиданная, надо было срочно уезжать, он сам не успел захватить, вот и попросил мать хорошенько запрятать. Мать обожала сыночка, все для него делала.
— И спрятала очень хорошо, надо отдать ей должное. А кто забрал вторую часть?
— Он сказал — не знает. Очень был зол, говорил — несколько лет жизни псу под хвост! Что-то невнятно бормотал, будто вынужден был сам отдать, от этого зависела его загранкомандировка, но все было так обставлено, что он не видел человека, которому отдал.
— С таким запутанным делом в жизни не сталкивалась! — сердито заметила я. — Узнаю все новые данные, а они лишь еще больше усложняют дело!
Бартек с сочувствием произнес:
— Из того, что ты мне рассказала, следует — история продолжается. Неужели до сих пор где-то в наших лесах лежат запрятанные немцами богатства? Неужели до сих пор их не раскопали?
— Наверняка многие раскопали, и не обязательно с помощью немецких карт, и не обязательно мошенники из преступных шаек. Натыкались на них случайно. Но уверена — еще много осталось в тайниках. Например, золото в болотце, что тот адъютант припрятал. Вряд ли такое удалось бы вытащить втихую. А из клада под Хоэнвальде вы все выгребли?
— Выгребали много, но не уверен, что все. Я тебе сказал, действовали мы втроем...
— Кто был третьим?
— Как же его звали?.. Погоди, дай вспомнить... Нет, не припомню. Один из сообщников, к тому времени у него их немного осталось. Клад мы на три части поделили. А спрятан он был не в Земле, а в доме. Часть в подвале, часть в сейфе за шкафом, часть на чердаке среди всевозможного хлама, но Мундя знал — в двух сундуках, на самом дне, а больше всего под полом в маленькой сторожке при въезде в поместье. Третий наш сообщник взял в основном картины, нам с Мундей их было бы труднее вывезти. Мундя забрал драгоценности, да я тебе уже говорил. А сколько в доме этого шкопа было старинной мебели! Знаешь, я до сих пор помню напольные старинные часы, очень старые, я думал — сломанные. Так мы их завели, и они пошли! И куранты били, поразительно чистый звук...
— А ты мог бы подробно описать, что тебе досталось? То, что потом ты распродавал?
— Одна вещь у меня до сих пор осталась, — сказал Бартек, с удивлением глядя на кучу мусора, вытряхнутую мною из сумки на стол.
Разыскав наконец нужный снимок, я показала его Бартеку, вернее, сунула под нос. Алицины родственники в интерьере.
— На людей не смотри, все внимание на сервант на заднем плане. Нет ли чего знакомого?
Внимательно рассмотрев сервант, Бартек, ни слова не говоря, поднялся и вышел из комнаты. Вернулся он через три минуты и поставил на стол фарфоровый предмет.
— Вот это я оставил себе на память. Удалось получить наконец работу, и я решил не продавать последнюю оставшуюся вещь, пока нужда не заставит. Слава Богу, до сих пор не заставила.
Быстренько вытащив из косметички лупу, я стала сравнивать фарфоровое изделие с предметом на фотографии. Потом вручила лупу Бартеку, потом отобрала и снова принялась разглядывать. Сомнений не осталось — на столе стоял соусник Алиции!
— Он! — озадаченно подтвердил и Бартек. — Он самый, правда, цвета не разберешь, но узор и форма... Ты хочешь сказать, у него есть хозяин?
Я тяжело вздохнула.
— Ничего не поделаешь, есть. Срок давности истек, но Алиция не признает сроков давности.
— Значит, надо ей это вернуть. Ты возьмешься? И скажи, что вор очень извиняется.
— А тебе не жалко?
— Нет. Теперь я понимаю то, чего не понимал мальчишкой. И вижу, как глупые мальчишеские выходки негодяи используют в своих целях. Ты думаешь, я смогу спокойно смотреть на него и любоваться? А часы? Что с часами?
— Часы мне так просто не отдадут, у собственных родичей пришлось бы их когтями выцарапывать. Они их купили на законном основании, и самым разумным было бы выкупить их у Эльжбеты за денежки Мунди. Ты не знаешь, где он сейчас?
— Понятия не имею. Стой, вспомнил, как звали третьего! Фредя, ну конечно же Фредя!
— Что?!
— Альфред Козловский, но Мундя называл его Фредей. Он был старше нас лет на десять, не меньше. Тоже собирался удрать из Польши, не знаю, что с ним сейчас.
В голове завертелись самые разные предположения: Фредя каким-то образом раздвоился, Фредя просто очень хорошо сохранился, у Фреди был брат... Нет, глупости, никто не дает братьям одинаковые имена.
— А у этого Козловского были дети, не помнишь?
Бартек задумался.
— Кажется, была у него жена и двое детей. И теперь, когда я могу спокойно все припомнить, сдается мне, что не Мундя был главарем, а тот Фредя. Но это лишь мои домыслы, уверенности нет. Неприятный был тип, не любил я его.
Бартек предложил мне остановиться у него, я поблагодарила и отказалась. Меня ждали у Тересы, да и вообще через две недели я собиралась возвращаться в Польшу. Он не стал настаивать и пообещал позвонить, если еще что припомнит.
А потом сел за пианино и стал играть. Играл для меня, как это делал много лет назад. Снова слышала я знакомые мелодии, снова была пятнадцатилетней девчонкой на тощих ножках, с косичками, закрученными вокруг головы. А за пианино сидел веснушчатый влюбленный мальчишка. В бархатном небе над заливом Святого Лаврентия горели и переливались звезды, и у меня сжалось сердце, когда я подумала о том, что этот мальчишка навсегда останется здесь...
— Твой? — спросила я Алицию, поставив соусник перед ней на стол.
— Не может быть! — воскликнула Алиция, схватив в руки обретенную фамильную реликвию и с недоверием ее разглядывая. — С ума сойти! Мой, точно. Откуда он у тебя? То есть не мой, а моей тетки. Откуда?!
— От вора. Очень просил извинить его. Поставив на стол драгоценный антикварный предмет, Алиция с недоумением взглянула на меня.
— Ты шутишь? Мундя просил извинить?
— При чем тут Мундя, Мундю я и в глаза не видела, а очень жаль. Его сообщник, которым оказался мой давний поклонник. Представь, я некоторым образом оказалась причастной к похищению ваших фамильных ценностей.
Алиция потребовала разъяснений, и я рассказала ей обо всем приключившемся со мной в Канаде. И о Финетке, и о подозрениях относительно Гати, и о несчастном Михалеке. Последний произвел впечатление, хотя, может быть, не такое сильное, как соусник.
— Жаль, что шлепнули не Мундю, — задумчиво протянула Алиция. — Михалека мне даже немного жаль. А ты уверена, что шлепнули?
— Уверена.
— Но ведь свидетели уверяют, что он сам прыгал, прыгал и допрыгался.
— Кто уверяет? Финетка? Так ведь ей ничего не стоит показать под присягой, что сам допрыгался, даже если бы она стала свидетельницей, как тому перерезали горло. Ты что, Финетку не знаешь?
— А почему его прикончили?
— Боюсь, из-за меня. Разглядели рекламу вместо карты, в шайке возникли трения, вот его и заподозрили в каких-то махинациях со скорняком.
— Тогда уж скорее заподозрили бы Финетку.
— Могли и заподозрить, но ни один мужик не поднимет на нее руку. Разве что поручили бы прикончить ее бабе, любая баба с наслаждением бы ее пришила.
— Она и в самом деле ничуть не изменилась за эти годы?
— Нет, изменилась, стала еще краше. Пробормотав что-то нечленораздельное, Алиция принялась снова рассматривать свою обретенную собственность. Я сообщила, что намерена немедленно съездить в Мальмо без шведской визы. Алиция пожала плечами — подумаешь, большое дело, туда все ездят без визы.
— Пожалуй, и я с тобой отправлюсь, куплю что-нибудь. А зачем тебе туда? Насколько я понимаю, у тебя уже все в наличии: оба снимка, пусть даже и разного формата. Отдай кому положено или спрячь...
— ...и дожидайся, когда и тебя пришьют? — подхватила я.
Перестав любоваться соусником, Алиция с тревогой взглянула на меня.
— Ты думаешь, это так опасно?
— Еще бы, до сих пор убивали всякого, так или иначе причастного к этим маленьким финтифлюш-кам. Не хочу быть следующей на очереди.
— Тогда отдай этому, как его, Матеушу.
— Он до сих пор пребывает в Испании.
— Тогда в соответствующий отдел министерства культуры, тем, кто по долгу службы занимается охраной народного достояния.
— Ну уж нет, слишком дорого они мне достались, а многое говорит о том, что кто-то из министерских компетентных сотрудников связан со всеми этими бесконечными шайками.
— Ты не преувеличиваешь?
— Даже если допустить, что преувеличиваю, обращение в министерство привлечет внимание к проблеме, дело получит широкую огласку, а каждая огласка опасна. Узнает шайка о том, что в одном из министерских сейфов хранятся драгоценные карты, и сделает все, чтобы их раздобыть. И раздобудут, не сомневайся! Пока наши чиновники станут согласовывать, организовывать, выяснять и утрясать, те давно все приберут к рукам. А я хочу, чтобы прибрало мое несчастное, глупое отечество. Скажешь, и я глупая? Пусть так, но пока могу, сделаю все, чтобы никакая посторонняя сила не помешала моей стране действовать с умом и добиться цели.
— С чего вдруг тебе в голову такие мысли пришли?
— Ты живешь за границей, а я каждый день слышу по радио, в газетах читаю о том, что такой-то министр попался на взятке, что Сейм не может нормально работать, так как депутаты сплошь коррумпированы, что вся промышленность в стране парализована, а всему виной некие посторонние силы. У нас ведь во всем винят посторонние силы.