– Когда так говорят, имеют в виду как бы следующее: то, что ты сказал, для них хорошо, как-то им помогает, – говорит он, – но плюс я теперь тоже так люблю говорить, потому что, если подумать, это еще и значит, что хорошо иметь возможность слышать. Реально слышать, – он пытается неуловимо переводить взгляд с Эрдеди на Джоэль и обратно, будто обращается сразу к обоим. С этим у него не очень. Голова слишком большая для неуловимости. – Потому что, помню, где-то, наверное, первые шестьдесят дней я ни хрена не слышал. Ничего не слышал. Просто сидел и Сравнивал, и говорил себе, типа, «А у меня машины никогда не было», «От меня жена никогда не уходила», «У меня кровь из анального отверстия никогда не шла». Эухенио мне советовал просто приходить еще, и рано или поздно я научился бы и слушать, и слышать. Он сказал, что реально слышать – трудно. Вот только не объяснял, в чем разница между «слушать» и «слышать», это меня жутко бесило. Но через какоето время я научился реально слышать. И оказалось – может, только у меня так, – но оказалось, что слышать спикера – значит, внезапно понять, как, блин, одинаково он и я себя чувствовали, Там, на Дне, до того, как мы оба Пришли. Вместо того, чтобы сидеть тут и ненавидеть всех вокруг и думать, что у него шла кровь из анального отверстия, а у меня нет, и как это значит, что мне пока лучше, чем ему, и все еще можно вернуться Туда.
Одна из хитростей, как по-настоящему помогать новичкам, – не читать лекции и не подсказывать, а только рассказывать о личном опыте, и что тебе говорили, и что ты обнаружил сам, и делать это небрежно, но позитивно и ободряюще. Плюс надо стараться как можно сильнее Идентифицироваться с чувствами новичков. Грозный Фрэнсис Г. говорит, это один из вариантов, чем могут быть полезны люди с годом-двумя трезвой жизни: искренне Идентифицироваться с новенькими Больными и Страждущими. Грозный Фрэнсис говорил Гейтли, пока они протирали столы, что если Крокодил с десятками лет сухой жизни в АА попрежнему может искренне сопереживать и Идентифицироваться со вздрюченным пучеглазым проеденным Болезнью новичком, то значит, с реабилитацией Крокодила какой-то абзац, ек-макарек. Крокодилы с десятилетиями сухости живут в совершенно другой духовной галактике, внутри. Один из старожилов говорит, что у него будто целый новый уникальный внутренний духовный замок, внутри, и там он живет.
Отчасти эта самая новенькая Джоэль кажется Кену Эрдеди притягательной не из-за одной сексуальности ее тела, которая еще больше подчеркивается тем, как растянутый и заляпанный кофе синий свитер должен преуменьшить тему тела, без высокомерия и попыток его скрыть, – халтурная сексуальность притягивает Эрдеди, как освещенное окно – ухоженного светляка, – но еще и из-за вуали, загадки, что же за ужасный контраст с привлекательностью тела скрывается, распухший или перекошенный, под вуалью; от этого притягательность приобретает какой-то извращенный ракурс, из-за чего еще больше отвлекает, и Эрдеди наклоняет голову еще ниже и прищуривается, чтобы изобразить внимательный вид перед Гейтли еще усерднее. Он не подозревает, что из-за некоторой рассеянной дистанции во взгляде кажется, будто он скорее тщательно примеривается железной семеркой с песка на десятой дорожке; вид не транслирует то, чего, как ему кажется, хочет аудитория.
Лотерейный перерыв закругляется, когда все начинают мечтать о своей личной пепельнице. Из кухонных дверей за столиком с литературой выносят еще две капсулы с кофе. Эрдеди – наверное, второй по трясучести ногой в помещении, после Джоффри Д. А Джоэль в. Д. теперь говорит что-то очень странное. Очень странный моментец, прямо под конец лотерейного перерыва, и Гейтли позже обнаружит, что даже не знает, как его описать в Журнале вечерней смены. Здесь он впервые осознает, что голос Джоэль – искристый, глубокий и до странного полый, с акцентом чуть южным и со странным – как выяснится потом, кентуккийским – пропуском в произношении всех апикальных согласных, кроме «с», – какой-то отдаленно знакомый в том смысле, что он и знакомый, и все же Гейтли точно уверен, что ни разу с ней лично не встречался, Там. Она ненадолго склоняет плоскость вуали с синей каймой к кафельной плитке пола (ужасной плитке, цвета струпа, тошнотворной, самая худшая вещь в большом помещении), снова поднимает (в отличие от Эрдеди, она стоит, и в туфлях без каблуков ростом почти с сидящего Гейтли) и говорит, что ей особенно трудно стерпеть, когда эти искренние побитые жизнью люди на подиуме говорят, что они «Здесь Кабы Не Милость Божья», только странно еще не это, ведь когда Гейтли закивал и начал уже про «То же самое было…», и хотел пуститься в довольно стандартные агностически-толерантные рассуждения бостонских АА о том, что «Бог» в слогане – только сокращение для совершенно субъективной и личной «Высшей Силы», и АА только духовные, а не догматически религиозные – некая доброкачественная анархия субъективного духа, Джоэль обрывает его спич и говорит, что ее это беспокоит вот почему: «Кабы Не Милость Божья» – в сослагательном наклонении, контрфактическое придаточное, говорит она, и имеет смысл только в связке с условным предложением, например «Кабы Не Милость Божья, я бы умерла на полу ванной Молли Ноткин», так что употребление в изъявительном наклонении, вроде «Я здесь Кабы Не Милость Божья», говорит она, буквально бессмысленно, причем вне зависимости, реально слышит она спикера или нет, и что от энтузиазма с пеной у рта, с которым местные произносят то, что на деле ничего не значит, ей хочется засунуть голову в микроволновку «Рэдэрэйндж», то есть Вещества довели ее до такого состояния, когда приходится Слепо Верить в подобные выражения. Гейтли смотрит на окаймленный синим прямоугольник чистого льна, чьи мягкие колыхания практически не выдают черты лица, смотрит на нее и понятия вообще не имеет, серьезно это она или нет, или она с приветом, или, как доктор Джофф Дэй, с какой-то интеллектуальной показухой выстраивает фортификации Отрицания, и не знает, что сказать в ответ, во всей большой голове не находится абсолютно ничего, что поможет Идентифицироваться или за что можно зацепиться, или чем приободрить, и на миг кафетерий «Провидента» будто погружается в гробовую тишину, и сердце вдруг сжимает его, как ребенок – оградку манежа, и он чувствует, как накатывает старая и почти незнакомая паника, и на секунду кажется неизбежным, что рано или поздно он снова кайфанет и вернется обратно в клетку, ведь на секунду пустая белая вуаль перед глазами кажется экраном, на который вполне можно спроецировать желтый смайлик, с оскалом, и он чувствует, как все мышцы лица обмякают и сползают вниз; и этот миг повисает, растягивается, пока ноябрьский координатор лотереи «Белого флага» Гленн К. в алом велюровом плаще с подбоем, макияже и с канделябром со свечами такого же цвета, как кафельная плитка, не вспархивает за микрофон кафедры и не заканчивает официально пластмассовым молотком перерыв и призывает к тому, что тут сходит за порядок, пора тянуть билеты. Уотертаунец со средним количеством сухой жизни, который выигрывает «Большую книгу», публично предлагает ее любому желающему новичку, и Гейтли с удовольствием видит, как огромную руку поднимает Брюс Грин, и решает, что просто перевернет страницу, а потом спросит Грозного Фрэнсиса Г. насчет сослагательных наклонений и контрсексуалов, и ребенок внутри него отстает от оградки, и кратко всхлипывают пазы длинного стола, к которому прикреплен его стул, когда он устраивается поудобнее на вторую половину собрания с мысленной молитвой о помощи настроиться и реально слушать изо всех сил.
У гигантской статуи на острове Свободы в порту Нью-Нью-Йорка солнце-корона, что-то типа огромного фотоальбома под железной мышкой, а во второй руке, вознесенной ввысь, – продукт. Продукт меняется каждое 1 янв. смельчаками с кошками и кранами.
Но забавно, что им кажется забавным – аашникам на бостонских собраниях, пока они слушают. Следующий парень из «Продвинутых основ», которого вызывает блестяще лысый ковбойский председатель, кошмарно, до мозга костей несмешной: болезненно новенький, но притворяется, что в своей тарелке, тертый калач, отчаянно пытается развлечь и впечатлить. У парня какой-то профессиональный бэкграунд, он явно часто пытался впечатлить скопления людей. Ему до смерти хочется, чтобы его любили. Он выступает. Белофлаговцы все это понимают. Даже полные идиоты среди них видят его насквозь. Это не обычные слушатели. Бостонские АА очень чувствительны к проявлениям эго. Когда новый спикер представляется, делает ироничный жест и говорит: «Мне достался Дар Отчаяния. Теперь я ищу окошко для обмена», – это так очевидно неспонтанно, отрепетированно – плюс является незаметным, но тяжелым преступлением по отношению к Посланию из-за того, что упрекает он как будто Программу, а не Себя, – а потому в ответ доносится только пара вежливых смешков, и люди ерзают на стульях с легким, но многозначительным дискомфортом. Самое худшее наказание спикеру на Служении, которое видел Гейтли, – когда слушателям-хозяевам становится за него стыдно. Спикеры, которые привыкли работать с аудиторией и предоставлять то, что она хочет, быстро понимают: эта аудитория не хочет, чтобы ей предоставляли то, что, как может показаться другим, она хочет. Очередной ребус, на котором у Гейтли наконец кончился мозговой заряд. Важное условие для полной акклиматизации в бостонских АА – разрядить мозг полностью, когда дело доходит до таких ребусов. Потому что они буквально бессмысленные. Порядка двухсот человек наказывают одного тем, что им за него стыдно, убивают его тем, что умирают в сопереживании вместе с ним, за него, там, за кафедрой. В аплодисментах, когда парень заканчивает, чувствуется облегчение разжатых кулаков и пальцев ног, а крики «Приходи еще!» такие искрение, что почти больно слышать.
Но затем в равно парадоксальном контрасте взглянем, как следующий спикер «Продвинутых основ» – высокий расползшийся толстяк, тоже болезненно новенький, только этот бедолага совершенно и открыто на нервах: шатается по дороге на сцену, лицо блестит от пота, а речь полна замедлений и логических скачков, – рассказывает с ужасной застенчивой досадой, как пытался сохранить работу Там по мере того, как утренние похмелья становились все изнурительней и изнурительней, пока он не стал таким трясущимся и афатичным, что даже не смел появиться перед клиентами, которые приходили к порогу его отдела – он с 08:00 до 16:00 принимал жалобы покупателей в универмаге «Филен»…