В июне он Соприкоснулся с воспоминанием о том, что их ступеньки перед дверью в Беверли были из щербатого цемента, ровно раскрашенного красным, даже в щербинах. Почтовый ящик был в сотах ящиков всего района типовой застройки, на таком маленьком столбике из полированной стали и серых, с почтовым орлом. Чтобы достать почту, нужен был крохотный ключик, и долгое время он читал надпись на нем как «Почта НАША», а не «Почта США». Волосы у мамы были сухие и светлые, с темными корнями, которые ни росли, ни исчезали. Когда говорят, что у тебя цирроз, никто не говорит, что однажды пойдет горлом кровь. Это называется внутреннее кровотечение при циррозе. Печень больше не может обрабатывать кровь и типа «шунтирует» ее, и та несется под высоким давлением в горло, как ему объясняли, вот почему он сперва решил, что это военный полицейский вернулся и зарезал мамку, когда сам только пришел домой после футбола, в свой последний сезон, в семнадцать лет. Диагноз ей поставили за годы до этого. Она походила пару недель на Собрания 179, потом пила на диване, молча, предупредив его, что если телефон позвонит, то ее нет дома. После пары недель в таком духе она целый день прорыдала и колотила себя, будто тушила огонь. Затем на какое-то время вернулась на Собрания. В конце концов ее лицо стало одутловатым, глазки – поросячьими, большие груди указывали в пол, а лицо приобрело желтушный оттенок хорошей тыквы. Это все из-за Диагноза. Сперва Гейтли просто не мог поехать в место долгосрочного ухода, не мог ее там видеть. Не выдержал бы. Затем не мог поехать потому, что не смог бы, глядя ей в лицо, объяснить, почему столько времени не приезжал. Так прошло десять с гаком лет. Гейтли, наверное, три года о ней не вспоминал, до АА.
Сразу после того, как их соседку миссис Уэйт обнаружил мертвой работник ЖКХ, – стало быть, Дону было девять, когда мамке впервые поставили Диагноз, – в голове у Дона Диагноз смешался с королем Артуром. Он скакал на швабре-коне и размахивал крышкой мусорки и пластмассовым лазерным мечом без батареек, и говорил соседским детям, что он – сэр Оз из Печени, самый грозный, преданный и яростный из восталов Артура. Все это лето, протирая шваброй полы Шаттакского приюта, он слышит в голове «цок-цок-цок», как щелкал большим квадратным языком, когда был сэром Озом в пути, на коне.
А во сне поздно ночью, после Служения в Брейнтри и Боба Смерти, он, кажется, попадает в какое-то море, на ужасную глубину – вода вокруг немая, темная и температуры тела.
Самый конец октября ГВБВД
Хэлу Инканденце опять приснился этот новый кошмарный повторяющийся сон, где у него выпадают зубы, становятся как сланец и крошатся, когда он жует, и расслаиваются, и толкутся в мелкую пыль во рту; в этом сне он ходил, сжимая мяч, сплевывая крошку и пыль, пока с одной стороны его все больше мучил голод, а с другой – страх. Все разъела великая оральная гниль, на которую Тедди Шахт из кошмара даже смотреть отказался, сославшись, что опаздывает на какую-то встречу, и вообще все, кого Хэл встречал, увидев его крошащиеся зубы, смотрели на часы и исчезали с нелепыми оправданиями – общая атмосфера гниющих зубов служила симптомом чего-то более страшного и омерзительного, с чем никто не желал лишний раз сталкиваться. Проснулся он в момент, когда приценивался к вставным челюстям. До утренних тренировок оставался еще час. Ключи валялись на полу у кровати рядом с книжками по подготовке к госам. Большая железная кровать Марио была уже пуста и туго заправлена, все пять подушек – ровно одна на другой. В последнее время Марио ночевал в ДР, спал на надувном матрасе в гостиной перед тэвисовским приемником «Тацуока», слушал до петухов WYYY-109, необъяснимо взбудораженный из-за не объявленного заранее отпуска Мадам Психоз с полуночных «60 минут +/-», где она, судя по всему, бессменно присутствовала с пн по пт уже много лет. WYYY по этому поводу всячески уклонялось от ответа. Два дня заполнить пустоту пыталась какая-то аспирантка с альтом, представляясь как Мисс Диагноз и читая Хоркхаймера и Адорно под замедленную до анестезированной какофонии тему из «Семейки Партриджей». За все время никто с руководящим голосом или тембром не упоминал Мадам Психоз или что за история с ней приключилась, или дату ее ожидаемого возвращения. Хэл говорил Марио, что молчание – позитивный знак, ведь если бы она ушла из эфира навсегда, станция бы точно что-то да сообщила. Странное настроение Марио заметили и Хэл, и тренер Штитт, и Маман. Обычно Марио попросту невозможно взбудоражить 180.
Теперь WYYY ставит «Более-менее шестьдесят минут» без ведущего. Последние ночи Марио лежал в саркофагоподобном зауженном спальном мешке из гортекса и волокнистого наполнителя, слушал, как на радио гоняют странные статичные эмбиентовые треки, которые Мадам Психоз ставила фоном, но теперь без какого-либо голоса; и статичная, некинетическая музыка как субъект, а не среда, почему-то вызывает жуткие неприятные ощущения: Хэл послушал пару минут и сказал брату, что наверняка именно так шуршит шифер, когда у человека навсегда съезжает крыша.
9 ноября Год Впитывающего Белья для Взрослых «Депенд»
Энфилдская теннисная академия имеет аккредитацию на 148 юниоров – из которых 80 должны быть мужского пола, – но по состоянию на осень ГВБВД, сейчас, по тем или иным причинам, реальное население академии – 95 платных студентов и 41 стипендиат, т. е. 136, из которых 72 – девушки, а значит, что, хотя еще есть место для двенадцати (предпочтительно – платных) юниоров, в идеале должно быть на шестнадцать игроков-юношей больше, чем есть, а значит, Чарльз Тэвис и Ко желают заполнить двенадцать свободных мест юношами – плюс, как шушукается народ, они были бы совсем не против, если бы шесть или около того девушек получше выпустились пораньше и попробовали силы в Шоу, просто потому что иметь на содержании больше 68 девушек – значит поселить некоторых в мужских общежитиях, а значит – трения и проблемы с лицензией и консервативными родителями, учитывая, что общие ванные комнаты в коридорах – не лучшая идея при бушующих подростковых гормонах.
Также это значит, что, раз проректоров-мужчин в два раза больше, чем женщин, утренние тренировки приходится сложно чередовать: юноши в два приема по 32 человека, девушки – в три по 24, а значит – проблемы с началом уроков для девушек из команды С, которые выходят на тренировку последними.
Зачисление, гендерные квоты, рекрутинг, финансовая помощь, распределение комнат в общежитиях, время приемов пищи, рейтинг, расписание уроков и тренировок, наем проректоров, внесение изменений в расписание тренировок в связи с движением игрока вниз или вверх по рейтингу в команде. Все это неинтересно, если только не ты за это отвечаешь, а в таком случае все это сложно и влияет на уровень холестерина. Стресс из-за сортировки и взвешивания сложностей и приоритетов поднимает Чарльза Тэвиса по утрам из кровати в Доме ректора в безбожно ранние часы, его заспанное лицо подергивается от рокировок возможностей. Он стоит в кожаных тапочках у окна гостиной, глядит над Западными и Центральными кортами на построение игроков команды А, сбредающихся в сером свете, с экипировкой и с понурыми головами, кто-то еще спит на ходу, глядит на кромку солнца, что только выглядывает над короткой чертой города далеко позади них, на алюминиевые проблески реки и моря, на востоке, – руки Тэвиса нервно сжимают кофе без кофеина, но с фундуком, пар струится ему в лицо, волосы в беспорядке и свисают с одной стороны, высокий лоб прижат к стеклу окна, чтобы почувствовать злой холод рассвета по ту сторону, губы медленно и беззвучно двигаются, существо, которое, вполне вероятно, он породил, спит рядом со звуковой системой, сложив свои клешни на груди и на четырех подушках из-за подверженного брадипноэ дыхания, которое звучит, как будто оно мягко повторяет слово «скит» или «скис», пока Тэвис не шумит зря, не желая будить существо, чтобы не пришлось общаться и чтобы оно не смотрело на него снизу вверх с раздражающим спокойствием и смиренным знанием, хотя те, вполне возможно, только плоды воображения Тэвиса, так что его губы двигаются беззвучно – только дыхание, и еще пар из кружки расползаются по стеклу, и маленькие сосульки вчерашнего снега свисают с анодированных желобов водостока прямо над окном и кажутся Тэвису похожими на далекий перевернутый горизонт. Кажется, что в светлеющем небе туда-сюда, как часовые, ходят одни и те же два-три облака. С отдаленным «вух» находит волна жара и стекло подо лбом слегка дрожит. Белый шум из динамика, который существо не выключило перед сном. Построение команды А в ожидании Штитта расползается и сливается. Возможности сложностей.
Тэвис смотрит, как мальчики потягиваются и болтают, отпивает из чашки в обеих руках, пока заботы дня сходятся в некую древовидную схему беспокойства. Чарльз Тэвис знает, что Джеймса Инканденцу подобные вопросы не тяготили: ключ к успешному управлению высокорейтинговой юниорской теннисной академией – в культивировании некоего обратного буддизма, состояния Абсолютного Беспокойства.
В общем, особая привилегия лучших игроков ЭТА – их вытаскивают из постели на заре, еще бледных ото сна и со слипшимися веками, тренироваться в первую смену.
Утренние тренировки, понятно, проходят на свежем воздухе, пока не поставят и не надуют Легкое, – Хэл Инканденца надеется, что уже скоро. Из-за табака и/или марихуаны у него плохая циркуляция крови, и даже в теплых трениках с надписью «Данлоп» на обеих штанинах снизу вверх, водолазке и толстой старой белой теннисной куртке из альпаки – еще отцовской, потому приходится подворачивать рукава, – ему хреново и холодно, Хэлу, а когда они четыре раза пробегают вверх-вниз по холму ЭТА предразминочные спринты, безумно размахивая палками во всех направлениях и (по команде О. Делинта) вяло выкрикивая какието боевые кличи, Хэлу еще и холодно и мокро, и кроссовки хлюпают от росы, пока он скачет на месте и глядит на свое дыхание, морщась, когда зябкий воздух добирается до больного зуба.