Затем, слава богу, на седьмом корте физически нетребовательные упражнения на тактику. Укороченные удары, укороченные удары на разные углы, крученые свечи, острые углы, укороченные удары на острые углы, затем передышка с микротеннисом – теннисом в пределах линий подач, очень мягким и точным, где чем радикальнее углы, тем лучше. В микротеннисе Хэлу нет равных в плане касаний и мастерства. К этому времени водолазка под курткой из альпаки промокла насквозь, и наконец сменить ее на толстовку из сумки – немалое облегчение. Если ветер и дует, то с юга. Температура сейчас, наверное, ниже 10 градусов по Цельсию; солнце в небе уже час, и почти видно, как тени фонарного столба и насеста медленно поворачиваются на северо-запад. Дым из труб «Санстренд» висит прямо в форме сигарет, даже не расползаясь на верхушке; небо становится прозрачно-синим.
На последнем корте мячи не нужны (только шары, и покрепче). Рваный бег. Наверное, о нем чем меньше, тем лучше. Потом еще по «Гаторейду», которым Койл и Хэл не могут насладиться из-за одышки, пока Штитт медленно спускается с насеста. Он не торопится. Слышно, как по железным ступенькам отдается каждый шаг его подкованных сапог. Есть что-то жуткое в очень поджаром старике, не говоря уже о ботфортах и шелковом спортивном костюме «Фила» бордового цвета. Он идет сюда, руки за спиной, указка торчит в сторону. Ежик и лицо Штитта, когда он движется на восток в желтеющем утреннем свете, отливают перламутром. Это как бы сигнал всем квартетам собраться на Шоу-кортах. Позади них девушки все еще бьют с отскока в барочных комбинациях – много пронзительного оханья и безжизненных «чанг» холодных мячей. Трех 14-летних отрядили собрать агрессивно тающий снег назад, в кучи мороженых листьев вдоль забора. На горизонте к северу с каждым часом растет конусообразная куча пикриновых туч – похоже, гигантские эффектуаторы вдоль границы Метуэн – Андовер выдувают оксиды с севера Массачусетса против какого-то сопротивления верхних слоев воздуха. За заборами 6–9 в мерзлом снегу до сих пор поблескивает разбитое стекло монитора и один-два округлых осколка дискеты, и зрелище это не из приятных, при том что Пенн отсутствует на фоне неприятных слухов о ноге, Полтергейст ходит с двумя фингалами и носом, заклеенным горизонтальными пластырями, которые уже начали отклеиваться и загибаться по краям от пота, а Отис П. Господ, предположительно, выписался вчера вечером из отделения скорой помощи в больнице Святой Елизаветы с монитором «Хитачи» на голове, по-прежнему, – его удаление из-за острых осколков разбитого стекла экрана, торчащих у ключевых областей горла Господа, оказывается, требует той особой медицинской экспертизы, ради которой тебя отправляют на частном медицинском самолете, говорит Аксфорд.
Все собираются у трех шатров «Гаторейда», согнувшись или присев, хватая воздух, пока Штитт стоит по стойке вольно, по-парадному, с указкой за спиной, и делится с игроками общими впечатлениями о проделанной утренней работе. Некоторые игроки заслуживают особого упоминания или унижения. Затем снова рваный бег. Затем краткая лекция Корбетта Торпа о том, что подготовительный удар с отскока по линии – не всегда лучшая тактика, и почему. Торп – великий теннисный ум, но так сильно заикается, что всем неловко, и потому слушать его очень непросто 181.
Вся первая смена выходит на восьмой корт для завершающих кондиционных упражнений 182. Сперва – «звездочка». Около дюжины ребят по обе стороны сетки, за задними линиями. Встать в шеренгу. Выходить по одному. Пошел: пробежать по боковой линии, коснуться сетки палкой; затем задом наперед к внешнему углу квадрата подачи, потом опять вперед – коснуться сетки; назад в середину квадрата подачи – вперед к сетке; задом наперед под язычок у задней линии – к сетке; другой внешний угол квадрата подачи – сетка, угол задней линии – сетка, затем развернуться и стремглав в угол, с которого начал. У Штитта секундомер. У финиша в парном коридоре стоит ведро уборщиков 183, на случай потенциальных переутомлений. Каждый пробегает «звездочку» три раза. У Хэла 41 секунда, 38 и 48, это средний показатель и для него, и для любого семнадцатилетнего с пульсом в покое под 60. Меньше чем за 33 Джон Уэйн успевает на третьей «звездочке», а на финише просто останавливается и всегда так стоит, как ни в чем не бывало, ни сгибается, ни растрясывает ноги. Стайс делает 29 и все оживляются, пока Штитт не говорит, что не успел вовремя включить секундомер: артрит большого пальца. Все, кроме Уэйна и Стайса, пользуются рвотным ведром практически как для проформы. Шестнадцатилетний Петрополис Кан, он же Шэм, от «Шерстистого мамонта», потому что такой он волосатый, делает 60, потом 59, а потом падает ничком на твердое покрытие корта и больше не двигается. Тони Нванги велит его обходить.
Сердечно-сосудистый финал – «боковушки», придуманные ван дер Меером в 60-х до э. с., демонические в своей простоте. Снова по четыре игрока на восьми кортах. У лучших 18-летних проректор Р. Дункель у сетки с пригоршней мячей в руке и кучей в корзине накидывает по мячу в левый угол и правый угол, потом дальше в левый угол, дальше в правый, и еще, и еще. И еще. От Хэла Инканденцы ожидают, что он хотя бы достанет каждый мяч; для Стайса и Уэйна ожидания выше. Очень неприятное упражнение в плане утомляемости, а для Хэла – и в плане лодыжки, из-за остановок и поворотов. На левой лодыжке Хэла, которую он бреет чаще, чем верхнюю губу, две повязки. Поверх повязок надевается надувной голеностопный ортез «Эйр-Стиррап», он очень легкий, но выглядит как средневековый испанский сапог. Из-за остановки и поворота, как на «боковушках» 184, Хэл и порвал мягкую ткань левой лодыжки в пятнадцать лет, на Пасхальном Кубке Атланты, в третьем круге, который все равно проигрывал. Хэлу Дункель подает в щадящем режиме, по крайней мере на первых двух пробежках, из-за лодыжки.
На Пригласительном турнире «Вотабургер» через пару недель Хэла посеют минимум четвертым, и горе тому проректору, который не уследит за Хэлом так же, как Хэл вчера не уследил за своими Младшими товарищами.
Вот что потенциально демонического в «боковушках»: продолжительность упражнения, скорость и угол набросов, за которыми надо бегать из угла в угол, – все это целиком на усмотрение проректора. Проректор Рик Дункель, когда-то завоевавший серебро на юниорском Уимблдоне среди 16-летних в парном разряде и в целом достойный парень, – сын какого-то магната систем пластиковых упаковок с Южного побережья, который идет в паре с Торпом, если речь о самых умных проректорах (более-менее по умолчанию), и считается каким-то мистиком, потому что иногда направляет людей к Лайлу и был замечен на различных собраниях ЭТА сидящим с закрытыми глазами, но не спящим… но суть в том, что в целом он достойный парень, но как-то глуховат к мольбам о пощаде. В этот раз он, похоже, получил указания помучить Орто Стайса, и к третьей пробежке Стайс уже пытается плакать без воздуха и, скуля, зовет своих тетушек 185. Но так или иначе все проходят через «боковушки» по три раза. Даже Петрополис Кан их пережил, а его после «звездочки» пришлось почти волочить Стефану Вагенкнехту и Джеффу Воксу, пока его «Найки» царапали землю, а голова свободно болталась на шее, и с размаху втолкнуть на корт. Хэлу жалко Кана, который не толстый, но шахтовского телосложения, очень плотный и грузный, только еще с дополнительным весом волос на ногах и спине, он всегда быстро устает в любых условиях тренировок. Через «боковушки» Кан проплетается, но после третьего раза еще долго нависает над ведром для переутомлений, уставившись в него, так и стоит, пока остальные снимают взопревшие нижние слои одежды, берут чистые полотенца у черной девушки из «дома на полпути», которая на полставки катает тележку с полотенцами, и собирают мячи 186.
На часах 07:20, и все закончили с активной частью утренних тренировок. Нванги на краю холма подзывает свистом для пробежки следующую смену. Штитт разбирает полеты, пока поденщики на МРОТе раздают «Клинексы» и бумажные стаканчики. Визгливый голосок Нванги разносится далеко; он сообщает бэшкам, что не желает видеть на спринтах ничего, кроме пяток, локтей и задниц. Хэлу неясно, что это может означать. Ашки снова выстроились в неровные шеренги позади задней линии, и Штитт расхаживает перед ними.
– Йа видель лодырен тренировку от лодырей. Не хочу оскорбляйт. Это есть факт. Бездумен движения. Усилия чут-чут минимал. Холод, да? Холодные руки и нос с соплей? Мысли о финиш, дом, горячий душ, очень горятший кипяток. Еда. Мысли только о комфортен финиш. Слишком холодно, чтобы требовайт абсолют, да? Мастер Чу, слишком холодно для теннис высокен уровен, да?
Чу:
– Правда довольно холодно, сэр.
– Ах, – шагая взад-вперед с разворотами на 180 градусов на каждом десятом шаге, на шее секундомер, в руках за спиной трубка, кисет и указка, кивая себе, явно мечтая о третьей руке, чтобы поглаживать белый подбородок в деланых размышлениях. Каждое утро, по сути, – одно и то же, кроме случаев, когда Штитт берет девушек, а парней пропесочивает Делинт. Глаза парней постарше затуманились от повторений. На каждый вдох зуб Хэла откликается ударом тока, и вообще ему нехорошо. Если слегка повернуть голову, вдоль противоположного забора тошнотворно пляшет и плывет блеск стеклянных осколков из монитора.
– Ах, – сухой разворот к ученикам, краткий взгляд в небеса. – А когда жар? Слишком довольно жар для абсолютный «Я» на корте? Другой конец спектра? Акх. Всегда есть «слишком». Мастер Инканденца, который не успевайт за свечен дугу, чтобы вложийт весь вес в оверхенд 187, говорийт нам свой мнений: всегда слишком жар или холод, да?
Слабая улыбка.
– К такому консенсусу мы тут приходим, сэр.
– И што же тогда, тогда што же, Мастер Чу, из регион калифорниен температурен?
Чу отнял платок от носа.
– Наверное, надо учиться приспосабливаться к любым условиям, сэр, как я понимаю, вы это хотите сказать.
Полный резкий полуповорот к мальчикам.