Отец стоял как вкопанный. Не помню, что делала мать. Казалось, в течение долгого периода времени отец всматривался в раскрытую раму. Период характеризовался тишиной и неподвижностью пыльных комнат, омытых солнечным светом. Я на секунду представил, как каждый предмет мебели в спальне накрыт тканью и комнатой не пользуются годами, пока солнце встает, плывет и заходит за окном, и дневной свет в комнате становится все более и более спертым. Я слышал слегка разнящиеся подвывания двух электрических газонокосилок дальше по улице нашего микрорайона. В прямом свете, льющемся из окна главной спальни, плыли подвижные колонны поднятой пыли. Я помню, мне казалось, что это идеальный момент, чтобы чихнуть.
На раме толстым слоем лежала пыль и даже свешивалась серой бахромой с опорной полки внутри рамы. Разглядеть болты на раме было невозможно.
Отец промокнул пот и влажный грим на лбу рукавом, который стал темно-оранжевым от грима.
– Господи, вы гляньте на эту жуть, – произнес он. Посмотрел на мать. – Господи.
Ковровое покрытие в спальне родителей было с глубоким ворсом и синего цвета – оттенка темнее, чем бледно-синий общего декора спальни. Я помню, ковер был скорее королевского синего, с уровнем насыщения где-то между средним и сильным. Прямоугольник ковра королевского синего цвета, который скрывался под кроватью, также был покрыт толстым слоем свалявшейся пыли. Прямоугольник пыли был серо-белым, толстым и неровным, и единственным свидетельством того, что под ним скрывался ковер, был слабый болезненный голубоватый оттенок пыльного слоя. Казалось, пыль не просто попадала под кровать и стелилась по ковру в пределах рамы, но что она, скорее, каким-то образом пустила корни и выросла на нем, поверх него, как пускает корни и постепенно покрывает испорченную еду плесень. Слой пыли и сам был похож на испорченную еду – просроченный творог. Зрелище было тошнотворным. Кое-где причиной неровной топографии слоя служили предметы мусорного и потерянного типа, которые оказались под кроватью, – мухобойка, журнал приблизительно формата Variety, несколько бутылочных крышек, три скомканных «Клинекса» и, кажется, носок, – и затем покрылись пылью, придав ей новые формы.
Также стоял слабый запашок, кислый и грибной, как от старого коврика для ванной.
– Господи, даже воняет, – сказал отец. Он театрально вдохнул через нос и скривил лицо. – Даже воняет, вашу ж мать, – он промокнул лоб, пощупал подбородок и сердито посмотрел на мать. Его приподнятое настроение испарилось. Настроение всегда окружало отца, как силовое поле, и меняло любое помещение, где он находился, как запах или определенный оттенок освещения.
– Когда здесь в последний раз чистили? – спросил отец.
Мать ничего не ответила. Она смотрела на него, пока он подвигал стальную раму ботинком, отчего в солнечный свет из окна поднялось еще больше пыли. Кроватная рама казалась очень легкой, бесшумно двигалась на погруженных колесиках в роликах. Отец часто рассеянно двигал легкие предметы ногой, как иные рисуют каракули или изучают заусенцы. Коврики, журналы, телефонные и электрические провода, собственный снятый ботинок. Это был один из способов отца размышлять, собраться с мыслями или взять свое настроение под конт роль.
– Под чьей администрацией в этой комнате последний раз проводили гребаную генеральную уборку, я стесняюсь, блин, спросить, – произнес отец.
Я посмотрел на мать в ожидании, скажет ли она что-нибудь в ответ.
– Знаешь, раз мы заговорили о скрипящих кроватях – моя тоже скрипит, – сказал я отцу.
Тот пытался присесть, чтобы поискать болты на раме, бормоча что-то себе под нос. Для равновесия он взялся за раму и едва не завалился ничком, когда рама откатилась под его весом.
– Но, кажется, я даже этого не замечал, пока мы не подняли эту тему, – сказал я. Посмотрел на мать. – Кажется, меня это не беспокоит, – сказал я. – На самом деле, кажется, мне это даже нравится. Кажется, я постепенно привык к скрипу, так что он стал даже уютным. На данный момент, – сказал я.
Мать посмотрела на меня.
– Я не жалуюсь, – сказал я. – Вспомнил об этом только из-за поднятой темы.
– О, да слышим мы твою кровать, – произнес отец. Он все еще пытался присесть, из-за чего корсет и край пиджака задрались и из-под белых брюк показалась верхняя часть ягодиц. Он слегка перенес вес, чтобы показать на потолок главной спальни. – Стоит тебе хоть чуть-чуть повернуться. Нам тут все слышно, – он взялся за свою сторону стального прямоугольника и энергично потряс раму, подняв пелену пыли. Кроватная рама в его руках словно ничего не весила. Мать поднесла палец к носу, словно изображая усы, чтобы удержаться от чиха.
Он снова потряс раму.
– Но это нас не бесит, в отличие от этого крысиного сукина сына.
Я заметил вслух, что, кажется, ни разу не слышал, как скрипит их кровать, сверху. Отец повернул ко мне голову, потому что я стоял у него за спиной. Но я сказал, что определенно слышал и могу подтвердить наличие скрипа в момент, когда он надавил на матрас, и могу подтвердить, что этот скрип не был плодом чьего-то воображения.
Отец поднял руку, обозначая жестом, чтобы я, пожалуйста, замолчал. Он все еще сидел на корточках, слегка покачиваясь на пятках, поддерживая равновесие с помощью рамы на колесиках. Верх его ягодиц и область между ними выдавались над брюками. Также сзади на шее, под ровным париком, были заметны глубокие красные складки, потому что он смотрел вверх, на мать, сидевшую на подоконнике, все еще с неглубокой пепельницей в руках.
– Как, пылесос принести не хочется? – спросил он. Мать поставила пепельницу на подоконник, прошла между мной и комодом со стопкой белья и вышла из спальни. – Если помнишь… если помнишь, где он! – крикнул отец ей вслед.
Я слышал, как мать пытается перебраться через «королевский» матрас, диагонально просевший поперек коридора.
Отец раскачивался на пятках все неистовей, и качка теперь проходила по двум осям, как на корабле в океане. Он едва не потерял равновесие, когда наклонился вправо за платком в кармане брюк и потянулся с ним смахнуть пыль с угла рамы. Через какое-то время он показал на что-то рядом с роликом.
– Болт, – сказал он, указывая на ролик. – Вот он, болт, – я наклонился над ним. Капли пота отца оставляли в пыли внутри рамы темные пятачки. На гладкой легковесной черной стальной поверхности, где он показывал, не было ничего, но слева от места, куда он показывал, я разглядел что-то вроде болта – небольшой сталактит свалявшейся пыли, свисающий с какой-то маленькой выпуклости. Руки у отца были широкие, а пальцы – толстые. Еще один возможный болт находился в нескольких дюймах справа от места, куда он показывал. Его палец сильно дрожал, и я уверен, причиной тому была нагрузка на мышцы больных коленей, которые не выдерживали перераспределения веса в течение длительного времени. Я услышал, как два раза прозвенел телефон. Повисла длительная пауза, в течение которой отец показывал между выпуклостями, а я наклонялся над ним.
Затем, не вставая с пяток, отец положил обе руки на раму и наклонился над прямоугольником пыли внутри, и сперва издал звук, похожий на приступ кашля. Передо мной были сгорбившаяся спина и поднятый зад, и я ничего не видел. Я помню, как решил, что рама не укатилась под давлением его рук, потому что отец навалился на нее всем весом, и что, возможно, реакцией нервной системы отца на поднятую пыль был рефлекс кашля, а не рефлекс чиха. Но плеск какой-то жидкости, падающей на пыль внутри прямоугольника, плюс поднявшийся запах дали мне понять, что отца охватил не кашель, а тошнота. Из-за сопутствующих спазмов спина поднималась и опадала, а зад под белыми рекламными брюками дрожал. Для моего отца тошнота по возвращении домой на отдых была обычным делом, но этот случай казался серьезнее. Чтобы не тревожить его, я перешел к ближайшей к окну стороне рамы, где был прямой свет и не чувствовался запах, и изучил другой ролик рамы. Отец между припадками тошноты шептал себе под нос бранные слова. Я легко присел, стер пыль в одном месте на раме и смахнул пыль с ковра у ног. На каждом креплении ролика к раме был небольшой болт с круглой головкой. Я встал на колени и пощупал один из них. Из-за круглой гладкой головки его было невозможно ни ослабить, ни затянуть. Приложив щеку к ковру и изучив дно горизонтальной полочки, приваренной к раме, я увидел, что болт, казалось, сидел в гнезде плотно, без зазоров, отчего версия о том, что это болты на каких-либо креплениях роликов издавали звуки, напоминавшие отцу грызунов, казалась очень сомнительной.
Именно в этот момент, как я помню, раздался громкий треск и мой край рамы неистово подскочил, потому что из-за тошноты отец потерял сознание, затем равновесие, упал ничком и заснул на своей стороне кроватной рамы, которая, как я заметил, откатившись от нее и поднявшись на колени, либо сломалась, либо сильно погнулась. Отец лежал лицом в смеси толстой пыли прямоугольника и жидкости, которую изверг его желудок из-за расстройства. Из-за падения поднялась очень плотная завеса пыли, которая ослабила солнечный свет, как если бы туча заслонила солнце в окне. Профессиональный парик отца отвалился и лежал скальпом вверх в смеси пыли и желудочной жидкости. Сперва я принял жидкость за кровь из пищевода, но потом вспомнил, что отец пил томатный сок. Отец лежал ничком, высоко задрав зад, поперек рамы, проломленной под его весом. Так я нашел объяснение громкому треску.
Я отошел от пыли и пыльного света из окна, ощупывал подбородок и издали изучал тело отца. Помню, его дыхание было размеренным и влажным, а пыльная смесь даже побулькивала. Именно тогда я осознал, что, когда поддерживал поднятый с кровати матрас грудью и лицом на первой фазе его переноски из спальни, двугранный треугольник, который в моем воображении составили матрас с пружинным матрасом и моим телом, на деле не был замкнутой фигурой: пружинный матрас и пол, на котором я стоял, не представляли собой непрерывную плоскость.
Затем я услышал, как мать в коридоре пытается перетащить через наклоненный «Симмонс Бьюти Рест» тяжелый контейнерный пылесос, и отправился ей на помощь. Ноги отца вытянулись на чистом голубом ковре между его стороной рамы и белым комодом матери. Туфли на его ногах лежали пятками вместе, носками врозь, а ягодицы раскрылись теперь до самого ануса, потому что из-за падения брюки задрались еще сильнее. Я осторожно перешагнул через его ноги.