Хэл необычно мало времени и энергии посвящает мыслям о людях в его семье как о членах семьи. Иногда, когда он болтает с кем-нибудь в бесконечной очереди на регистрацию в турнире, или на послеигровых танцах, или еще где, и этот кто-то спрашивает что-нибудь вроде «Как там Аврил поживает?», или «Видал тут на прошлой неделе на картридже спортивных событий недели от ONANFL, как Орин херачит по мячам», наступает странный напряженный момент, когда разум Хэла пустеет, рот обмякает и раскрывается без звука, как будто имена – слова, которые так и вертятся на кончике языка. Не считая Марио, про которого Хэл все уши прожужжит, чтобы хотя бы подумать о близких членах семьи как о своих непосредственных родственниках, ему словно приходится раскочегаривать кряхтящий громоздкий механизм. Возможно, поэтому Хэл избегает доктора Долорес Раск, которой вечно неймется поговорить с ним о вопросах пространства, самоопределения и того, что она зовет «коатликуэвским комплексом» 216.
Сводный дядя Хэла по матери Чарльз Тэвис в своих резких, хотя и не порожденных нерешительностью скачках в резюме между спортом и строгой наукой отчасти напоминает покойного Самого. Бакалавр, доктор инженерных наук и магистр управления спортом – в профессиональной юности Тэвис совместил их в роли инженера-строителя, со специализацией в аккомодации давления через паттерновое рассредоточение, т. е. распределении веса гаргантюанских толп зрителей на спортивных мероприятиях. Т. е., скажет он, имел дело с многочисленной живой публикой; он в некотором роде один из первопроходцев в мире усиленного полимеризированного цемента и подвижных точек опоры. Он участвовал в проектных группах стадионов, общественных центров, трибун и микологическиобразных суперкуполов. Он сразу признает, что как инженер куда лучше играл в команде, чем купался в свете архитектурных софитов на первых ролях. Он не единожды попросит прощения за то, что ты не поймешь, в чем смысл этого предложения, и скажет, что, вполне возможно, заумь была подсознательно намеренной, от какого-то стыда за первую и последнюю «софитную» архитектурную должность, в Онтарио, до прихода онанской Взаимозависимости, когда он проектировал инновационный и расхваленный спортивный и отельный комплекс «Скайдом» торонтовских «Блю Джейс». Потому что это Тэвису досталась львиная доля грязи, когда оказалось, что зрителям «Блю Джейс» на трибунах – многие из них были невинными детьми в кепках, стучавшими кулачками в перчатки кэтчеров, которые они принесли, не ожидая ничего экзотичней фал-бола, – что зрителям в огорчительных количествах с различных точек вдоль обеих лицевых линий были видны в окнах гости, которые занимались разнообразным и часто экзотичным сексом в спальнях отеля над стеной у центральной зоны. Основной приступ жажды тэвисовской крови наступил, расскажет он, когда оператор, ответственный за Табло Повторов «Скайдома», то ли из какой-то обиды, то ли из профессиональных суицидальных наклонностей, то ли от того и другого одновременно, стал наводить камеру на окна спален и направлять итоговые коитальные образы сплетающихся конечностей на 75-метровое табло, и т. д. Иногда в замедленном действии и с неоднократными повторами, и т. д. Тэвис признается в неохоте распространяться об этом событии, до сих пор, даже по прошествии времени. Он откроет, что в его резюме с указанием предыдущих занятостей указано только, что он специализировался на спортивных помещениях, где могли безопасно и удобно рассаживаться огромные количества живых зрителей, и что рынок его услуг пошел ко дну, когда все больше и больше событий стали предназначаться для распространения на картриджах и домашнего просмотра, что, как он укажет, формально не ложь, а просто не до конца открыто и откровенно.
Латеральная Алиса Мур распечатывает RSVP «Вотабургера». Ее Intel 972 – передовая технология, но при этом она цепляется за жуткий древний матричный принтер, который отказывается заменять, пока Дэйв Пал еще может поддерживать в нем жизнь. То же самое с интеркомом и антикварной железной микрофонной стойкой, которую Трельч называет оскорблением всей журналистской профессии. У Латеральной Алисы бывают эксцентричные всплески непримиримости и луддизма – возможно, вследствие аварии вертолета и неврологических дефицитов. Тонкий визг принтера заполняет приемную. Хэл обнаруживает, что совершенно уверен в симметрии лица и слюноотделении только тогда, когда сидит, положив левую щеку на правую ладонь. Каждый проход каретки у Алисы напоминает разрыв какой-то предположительно нервущейся ткани, снова и снова, стоматологический и гибельный звук.
Главная претензия Хэла к дяде по материнской линии – что Тэвис ужасно застенчив и старается это скрыть, будучи очень открытым, несдержанным, многословным и прямым, и поэтому быть рядом с ним попросту мучительно. Точка зрения же Марио – что Тэвис очень открытый, несдержанный и многословный, но так явно использует эти качества как защиту, что выдает свои страх и уязвимость, которым невозможно не сочувствовать. Так или иначе, Чарльз Тэвис действительно способен выбить из колеи, потому что он, возможно, самый открытый человек в истории. Орин же и Марлон Бэйн считали, что Ч. Т. не столько человек, сколько поперечное сечение человека. Даже Маман, вспоминает Хэл, рассказывала о курьезах, как в подростковом возрасте, когда она водила маленького Ч. Т. или была с ним на всяких квебекских собраниях или мероприятиях, куда приходили другие дети, Ч. Т. был слишком застенчивым и неловким, чтобы тут же присоединиться к какой-либо группке детей в игре или разговорах, и в итоге, говорила Аврил, она видела, как он бродил от компании к компании, шастал с краю, слушал, но при этом всегда говорил, громко, на фоне беседы, что-нибудь вроде: «Боюсь, я слишком застенчивый, чтобы к вам присоединиться, так что просто пошастаю с краю и послушаю, если вы не против, просто чтобы вы знали», и т. п.
Но, короче говоря, суть в том, что Тэвис – странный и чувствительный тип, в роли ректора одновременно и неэффективный, и во многом устрашающий, и родственные связи не гарантируют никаких экспертных прогнозов или пощады, если только не пользоваться влиянием матери, а мысль об этом буквально не приходит в голову Хэлу. Такой необычный пробел в голове на месте семьи может быть одним из способов выживания в условиях, при которых профессиональные и домашние авторитеты как бы сливаются друг с другом. Хэл сжимает мяч как ненормальный, слушая визг принтера, приложив правую руку к щеке и закрыв локтем рот, и готов многое отдать, чтобы сейчас оказаться в насосной, а затем энергично почистить зубы портативной складной «Орал-Би». Щепотка «Кадьяка» сейчас тоже не вариант, по многим причинам.
В этом году Хэла официально вызывали в приемную ректора только один раз, в конце августа, сразу перед Общим сбором, во время Ориентации, когда прибывали первокурсники ГВБВД и блуждали беспомощные и перепуганные, и т. д., и Тэвис хотел попросить Хэла взять под крыло девятилетнего паренька откуда-то из Фило, Иллинойс, который, судя по всему, был слепым, – паренек, – и страдал от каких-то заболеваний черепа, будучи одним из детей – выходцев из Тикондероги, Нью-НьюЙорк, которые не успели эвакуироваться вовремя, и мог похвастаться несколькими глазами на разных стадиях эволюционного развития, при этом технически был слеп, но все равно играл на высоком уровне, что само по себе долгая история, к тому же оказывается, у его черепа была консистенция панциря чесапикского голубого краба, зато сама голова такая огромная, что Бубу по сравнению с ним тянул на микроцефала, и, в общем, оказывается, он играл на корте только с одной руки, потому что второй таскал за собой такую стойку на колесиках, как с капельницей, но без капельницы, а с металлической нимбообразной подпоркой на высоте головы, чтобы окружать и поддерживать голову; но, короче говоря, Текс Уотсон и Торп уломали Ч. Т. принять и оплатить обучение паренька, и теперь Ч. Т. пришел к выводу, что пареньку понадобится, скажем, хотя бы какая-то минимальная помощь с Ориентацией (буквально), и он хотел, чтобы именно Хэл поводил его под ручку по академии (опять же буквально). Пару дней спустя оказалось, что у паренька дома, на выселках Иллинойса, какой-то то ли семейный, то ли спинно-мозговой форс-мажор, и до весеннего семестра он на академе. Но тогда, в августе, Хэл сидел в том самом кресле, где теперь клюет носом Тревор Аксфорд, очень поздно, где-то уже в сумерках, после неформальной дневной «выставки» в три бодрых сета с гостем – профи из латвийского сателлита, так что пропустил фаршированный перец миссис К. на ужин, и живот из области поперечно-ободочной кишки по-своему ворчал «Где же еда»; ждал, в одиночестве в синей комнате, задумчиво дрыгаясь на кресле, когда Латеральная Алиса Мур уже ушла домой в свою ньютонскую длинную квартиру с комнатами в 2 м шириной, а ее Intel и консоль интеркома были плотно обернуты в полупрозрачную целлофановую штуку от пыли, на плашке с «ОПАСНО: ТРЕТИЙ РЕЛЬС» не горел красный диод, и вообще единственным источником света, кроме слабого и сумеречного за окном, были палящие 105 В подглядывающей журнальной лампы в синем абажуре на его кресле, плюс множество ламп в кабинете Чарльза Тэвиса (у него фобия насчет верхнего освещения), где Тэвис проводил позднее собеседование на прием с фантастически крохотной малышкой Тиной Эхт, которая зачислялась как раз этой осенью в возрасте семи лет. Двери у него были открыты, потому что стоял жестокий август и Д. К. Н. Пал сделал с кондиционером в приемной что-то такое, отчего тот старался вовсю. Наружная дверь кабинета директора открывалась наружу, а внутренняя – внутрь, отчего в распахнутом виде его междверный предбанник приобретал челюстной вид.
В августе ГВБВД хроническая левая лодыжка Хэла болела сильнее всего, после кипучей, но изнурительной летней мясорубки тура, где он пытался добраться минимум до четвертьфинала практически везде, а в основном на асфальте 217, и он даже чувствовал пульс в сосудах натруженных связок лодыжки, пока перелистывал страницы новенького «Мирового тенниса» и наблюдал, как выпадают и планируют на пол рекламные листовки; но все же он не мог не воспользоваться открыточелюстным видом на значительную часть Чарльза Тэвиса в кабинете за столом – как обычно, странно перспективно сокращенного и маленького, и сложившего руки на просторном столе напротив частично видимой в профиль девочки, которой на вид нельзя было дать больше пяти-шести, слушавшей Тэвиса в ожидании получения документов на прием. Родителей или опекунов Эхт поблизости не было. Некоторых детей просто подкидывают. Иногда машины родителей даже не останавливаются, просто замедляются, затем расшвыривают гравий и уносятся прочь. У ящиков в столе Тэвиса скрипучие направляющие. «Линкольн» предков Джима