– И близко не могу передать, какие звуки оттуда доносятся, – прямо как чайник без свистка, который Сам забывал снять, когда…
Из глубокого кармана в платье появилось яблоко.
– Волею случая у меня при себе оказалось «Грэнни Смит» – заморить червячка.
Увидев большое зеленое яблоко, он устало улыбнулся.
– Маман, оно твое. Случилось так, что я знаю: это единственное, что ты съешь между 12 и 23.
Аврил театрально махнула рукой.
– Обтрескалась. Плотный обед с группой родителей не далее как три часа назад. С той поры еле ноги волоку, – глядя на яблоко так, будто не представляла, откуда оно взялось. – Пожалуй, выкину прочь.
– Не выкинешь.
– Прошу, – поднимаясь с края стола как будто без всякого напряжения мускулов, протянув яблоко, будто это что-то противное, опустив сигарету к платью, где та прожгла бы дырку, будь зажжена. – Ты сделаешь нам обоим великое одолжение.
– Ты меня доводишь. Ведь знаешь, что доводишь.
Орин и Хэл звали этот обычай «вежливой рулеткой». Такая привычка Маман, из-за которой ненавидишь себя, когда говоришь ей правду про какую-нибудь проблему, из-за того, как это повлияет на нее. Рассказать ей о своих надобностях или трудностях, – все равно что ограбить. Орин и Хэл иногда разыгрывали такую сценку во время «Семейной викторины»: «Прошу, мне все равно не нужен этот кислород». – «Что, эта никчемная рука? Забирай. Только мешается. Забирай». – «Но это же роскошные экскременты, Марио, – коврику в гостиной как раз чего-то не хватало, и только теперь я вижу, чего». Этот особый ознобный холодок, когда одновременно считаешь себя виноватым и обязанным. Хэл всегда презирал то, как реагировал, – брал яблоко, притворялся, что притворяется, типа его колебания из-за того, что он съест весь ее ужин, – только притворство. Орин был уверен, что она все делала специально, – но это слишком простое объяснение. Он говорил, что она ходит, захватив свои чувства за шею, как живой щит, прижав девятимиллиметровый «Глок» к их виску, как террорист с заложником, берущий тебя на слабо.
Не двигаясь с места, Маман протянула Хэлу красную папку.
– Уже улучил момент взглянуть на новые раздаточные материалы Алисы?
Яблоко было кисло-сладким, но от него пахло духами после кармана платья, и оно стимулировало потоки слюны. В папке лежали неформальные и спортивные снимки со стен приемной и ксерокопии вырезок, уставы и путеводители академии на трех кольцах, отпечатанные готическим курсивом.
Хэл поднял глаза от папки, показав на кабинет Ч. Т. головой.
– Ты сама покажешь академию девочке?
– У нас не хватает рук, однако это только к лучшему, поскольку побуждает проявлять инициативу. Тьерри и Донни прошли квалификацию в Хартфорде, потому возвратятся нескоро, – она далеко наклонилась и заглянула к Ч. Т., чтобы он ее увидел. Улыбнулась.
Хэл проследил за ее взглядом.
– Девочку зовут Тина как-то там и она тебе до коленки в прыжке не достает.
– Эхт, – сказала Аврил, разглядывая что-то в распечатке.
Жуя, Хэл смотрел на нее.
– Она тебе уже не нравится?
– Тина Эхт. Потакет. Отец занимается бездрожжевым хлебопечением, мать – связями с общественностью для бейсбольной команды «Ред Сокс» лиги ААА там же.
Улыбнувшись, Хэл вытер подбородок.
– «Три А». Не надо говорить А-А-А.
Аврил наклонялась вперед, прижимая папку к груди, как женщины прижимают плоские предметы, все еще стараясь поймать взгляд ректора.
– Наконец кто-то бросил вызов Трельчу в области отвратительных фамилий, – сказал Хэл.
– Господи, какая же она кроха.
– Трудно представить, что ей больше, ну, пяти.
– Ох-ох, что ж, полюбопытничаем: возраст семь лет, высокий IQ, довольно невзрачные результаты по Миннесотскому опроснику, играла в Клубе тенниса и спа в Восточном Провиденсе. Тридцать первая строчка в рейтинге 12-летних Восточного побережья на июнь.
– Она же наверняка не выше своей ракетки, на корте. Штитт сколько ее здесь собирается продержать, двенадцать лет?
– Отец девочки подавал заявление на прием в течение последних двух лет, как говорил мне Чарльз.
– Он тут опять завел про разборку черепов, пока она не закричала «караул».
Расцвет смеха Аврил был пронзительный, тревожный и характерный, так что хотя бы теперь Ч. Т. точно поймет, что Маман пришла и ждет, и закруглится и, может, перейдет уже к Хэлу, чтобы Хэл поскорее освободился и мог пойти втихаря накуриться.
– Что ж, молодец, – сказала Аврил.
Траектория в форме приплюснутого эллипса пролегала за столом Алисы Мур. Каждый раз, ступая на левую ногу, он либо припадал, либо приподнимался на носок, напрягая лодыжку.
– Десять лет – и она сойдет с ума. Если начинать в семь, она или будет готова к Шоу уже в четырнадцать, или к четырнадцати у нее начнет появляться такой выгоревший вид, когда хочется помахать рукой перед глазами.
Правый «Нанн Буш» Тэвиса заскрипел от качания ногой быстрее, что означало завершение собеседования.
– Рискну предположить, что в таком возрасте, должно быть, трудно разглядеть в себе великого спортсмена, Тина, когда не можешь даже за сетку заглянуть, но, наверное, еще труднее разглядеть в себе потенциал предоставлять развлечение, целиком поглощать чужое внимание. Разглядеть в себе высокоскоростной объект, на который смогут спроецировать себя зрители, позабыв о собственных пределах в свете почти беспредельного потенциала, который представляет собой такая юная девочка, как ты.
Яблоко вызывало сильнейшее слюноотделение.
– А отправит ее в Шоу до месячных – снова появится шумиха и популярные картриджи с девочкой, которая не выше собственной ракетки, а громит косматых славянских лесбиянок, и к четырнадцати от нее опять же останется только старый уголек на дне дворового мангала, – в голове крутилась старая военная шутка про яблоки. «Яблоко наверни, косточки на хер пошли» [162]. Хэл не помнил, что это должно значить.
Маман беззвучно щелкала пальцами и морщила лоб.
– Существует какое-то слово, обозначающее угли, оставшиеся на дне мангала по использовании. Вертится на языке.
Хэл это ненавидит.
– Клинкер, – мгновенно отвечает он. – От klinker, нижненемецкий, и klinckaerd, староголландский, «звучать, звенеть», входит в употребление около 1769-го: твердая масса, образованная в результате горения землистых примесей, таких как уголь, железная руда, известняк, – ему ненавистна мысль, что она может хотя бы подумать, будто он поведется на афазические морщины и щелчки, а еще – что и сам всегда так рад подыграть. Выпендреж считается выпендрежем, если сам его ненавидишь?
– Клинкер.
– В мангале не может быть клинкера. Древесный уголь очищают, чтобы он сгорал дотла. Клинкер, кажется, что-то металлическое. Смотри, например, этимологию в части звон-слэш-звук.
– Мне нравится подозревать, что именно поэтому многим нашим ученикам постарше нравится представлять меня этаким цирковым зазывалой, у которого в глазах крутятся балансовые отчеты, – потому что я предельно откровенен с каждым прибавлением к нашей семье в вопросе, откуда берутся ресурсы для профессионального тенниса и североамериканской юниорской образовательной системы для одаренных детей, которые хотят покорять вершины профессиональной или университетской карьеры, а значит, в итоге и на значительные операционные расходы академии вроде нашей, и на стипендии, как та частичная, которую мы счастливы предложить твоим родителям.
– Что ж, возможно, ты присоединишься к нам на трапезе? Мы примем и мисс Эхт, если ей разрешают бодрствовать за полночь.
Огрызок издал очень приглушенный цимбальный звук о дно урны Латеральной Алисы.
– Мне нельзя отпрашиваться с трени. Сразу после обеда мы с Уэйном должны играть против Слободана 221 и Хартигана на каком-то корпоративно-показательном мероприятии в Оберндейле.
– Ты просил Барри передать Герхардту, что лодыжка не заживает?
– На грунте нормально. Штитт все знает про лодыжку.
– Что ж, ни пуха ни пера вам обоим, – сумочка Аврил больше похожа на мягкий саквояж, чем на сумочку. – Тогда позволь одолжить тебе ключ на кухню.
Когда Хэл ходит по круговой траектории, он смотрит всегда над левым плечом Маман, а его планы сформировались между предложениями Маман поддаться одному из жестов вежливости.
– Мы с Тьмой думали сгонять вниз и что-нибудь перехватить под холмом, если и когда я отсюда выберусь.
– А.
Затем он с ужасом задумался, что ей мог сказать Стайс, столкнувшись у приемной, относительно ужина.
– Может, и Пемулис, по-моему, Пемулис был не против.
– Что ж, ни за что, ни при каких обстоятельствах не веселись.
Эхт и Тэвис теперь оба стояли, в кабинете. Хэл взглянул на их рукопожатие, и на долю секунды ему показалось, будто Ч. Т. дрочит, а девочка вскинула руку в нацистском салюте. Хэл подумал, что, может, он сходит с ума. Даже мякоть «Грэнни Смит» пахла духами.
Три месяца спустя, чуть раньше сегодня, до нового вызова, у зубного во врачебном кабинете стоял какой-то странный, острый, чистый, сладкий запах – обонятельный эквивалент флуоресцентного освещения. Там Хэл почувствовал холодный укол в десну и как затем расползался мороз, его лицо раздулось до размера морозного кучевого облака на фоне синего, как лосьон после бритья, неба на обоях дантиста. У доктора стоматологии Зегарелли были сухие темно-зеленые глаза, которые выпучились над мятно-голубой маской, будто вместо глаз были оливки, когда он наклонился для операции – от стоматологического света у него над головой возник такой средневековый нимб с неровной перспективой, который как будто стоит на затылке. Даже в маске дыхание Зегарелли пользуется дурной славой – эташников, вынужденных впервые лечь перед Зегарелли на диспансеризации ЭТА, учат, как дышать: вдыхать, когда выдыхает Зегарелли, и выдыхать с ним же, чтобы избежать двойного страдания, как Хэл, как раз сегодня.
Чарльз Тэвис вам не шут гороховый. Среди лазури приемной так напряженно тихо потому, что Чарльзов Тэвисов по меньшей мере два, как известно трем ребятам постарше. Открыто-поперечная, импров-незамолкающая и из-за-перспективного-горизонта-машущая, мечущаяся, заламывающая руки личина Абсолютного Беспокойства – на самом деле тэвисовская версия самообладания при социализации, его метод с кем-либо поладить. Но спроси Майкла Пемулиса, который так часто стоял на ковре у Тэвиса, что его кроссовки оставили на клетчатом «Антро