зать, что у тебя там нет глаза или три сись… руки, или чего там, и чтобы тебя приняли те, кто тебя понимает, и, как говорят в АА, чтобы тебя любили, пока ты, главное, как бы, сам себя любишь и принимаешь, так что можно не волноваться, что там в тебе видят или думают остальные, и можешь наконец выйти из клетки и перестать скрываться.
– Это АА?
– Типа того. Примерно. Наверное.
– Что ж, мистер Гейтли, чего никто не понимает в радикальных обезображенности или травме – так это что желание скрываться натыкается на невероятный стыд из-за желания скрываться. Вот ты на студенческой вечеринке с дегустацией вин, и радикально обезображена, и ты притягиваешь взгляды, которые люди стараются прятать, им стыдно, что их тянет пялиться, и тебе хочется скрыться от этих взглядов украдкой, стереть отличие, заползти под скатерть или закрыть лицо руками, или молишься о коротком замыкании, и чтобы всех уравняла великая милосердная тьма, и от тебя остался только голос среди прочих голосов – невидимый, равный, такой же, скрытый.
– Это как та тема, которую все обсуждали, как люди ненавидели свои лица на видеофонах?
– Но, Дон, ты же все равно человек, ты хочешь жить, ты жаждешь общества и общения, умом ты понимаешь, что, несмотря на внешний вид, заслуживаешь общества и общения не меньше других, ты знаешь, что скрываться из-за страха взглядов – это поддаться ненужному стыду, который не даст тебе жить той жизнью, что ты заслуживаешь не меньше любой другой девушки, ты знаешь, что с тем, как ты выглядишь, ничего не поделать, но что-то можно поделать с тем, как ты относишься к тому, как выглядишь. Нужно иметь силу воли, чтобы взять под контроль свой позыв скрываться, и этого контроля хочется так отчаянно, что соглашаешься и на видимость контроля.
– Когда ты про эту хрень говоришь, у тебя голос меняется.
– И в итоге ты скрываешь свою глубокую потребность скрываться, и скрываешь из потребности показать другим людям, что у тебя хватает силы воли не волноваться, как ты выглядишь в глазах других. И вот на дегустации ты суешь свое обезображенное лицо в самый центр визуальной мясорубки, улыбаешься от уха до уха, и протягиваешь руку, и становишься сверхобщительной и отзывчивой, и с напряжением силы воли делаешь вид, что совершенно не замечаешь гримасы людей, которые стараются не морщиться, не пялиться и не выдать, что видят, насколько радикально ты обезображена. Ты симулируешь принятие собственного обезображивания. Ты лишь берешь свой позыв скрываться и прячешь его под маской принятия.
– Слишком много слов.
– Другими словами, ты скрываешь желание скрываться. И скрываешь из стыда, Дон: тебе стыдно, что ты хочешь скрыться от глаз. Тебе стыдно за то, что ты так неконтролируемо алчешь мрака. Первый Шаг УРОТа – признать бессилие над потребностью скрываться. УРОТ позволяет своим членам открыто говорить о первоочередной потребности в маске. Другими словами – мы облачаемся в вуаль. Мы облачаемся в вуаль, и носим вуаль гордо, и расправляем плечи, и отважно ступаем, куда бы ни звала душа, скрытые и в вуали, и но только теперь совершенно искренние и не стыдящиеся того, насколько сильно нас волнует, как мы выглядим перед другими, того, что мы желаем спасенья от чужих очей. УРОТ поддерживает нас в решении открыто скрыться.
– Ты как будто переключаешься на разные манеры речи. Иногда ты как будто нарочно не хочешь, чтобы я успевал за мыслью.
– Ну, у меня теперь новая жизнь, с пылу с жару, и вы сами все говорите, что к ней еще нужно привыкнуть.
– Короче, вас учат, как принять свое непринятие, в Унии, вот что ты говоришь.
– Ты за всем успел. Для тебя это вовсе не много слов. Если тебе интересно, мне кажется, ты думаешь, что не умен, но на самом деле нет.
– Нет? Не умен?
– Неудачно выразилась. Ты не не умен. То есть ты не прав, когда думаешь, что у тебя пусто на чердаке.
– Значит, это заниженная самооценка, всего за три дня ты меня, значит, насквозь увидела. У меня низкая самооценка и потому мне кажется, что для некоторых людей я недостаточно умен.
– И это нормально, как сказали бы в УРОТе, – чтобы проиллюстрировать подход УРОТа по сравнению с подходом АА. В УРОТе бы сказали, что нормально чувствовать себя неполноценным, стыдиться из-за того, что ты не так умен, как некоторые, но что круг замыкается, становится порочным, если начинаешь стыдиться того, что стыдишься неумности, если пытаешься скрыть, что ты умственно неполноценный, и потому на каждом углу шутишь про свою глупость и ведешь себя так, будто тебе безразлично, притворяешься, что тебя не волнует, считают тебя неумным остальные или нет.
– Как же у меня сейчас болит лоб, когда я пытаюсь успеть за твоей мыслью.
– Ну, ты же не спишь всю ночь.
– А теперь еще и на сраную вторую работу пора.
– Ты куда умнее, чем тебе кажется, Дон Г., хотя и сомневаюсь, что любые слова любого человека способны достучаться до того мрачного, страшного места, где находится твой страх, что ты несообразительный и глупый.
– И с чего это, по-твоему, мне кажется, что я не умный, – разве что – сама говоришь причем – всем вокруг очевидно, что я не умный?
– Я не хочу навязываться. Если не хочешь общаться об этом с человеком, которого едва знаешь, так и скажи.
– Ну все, это уже пошел сарказм над тем, что я сам говорил.
– Меня турнули из футбольной команды в десятом классе за то, что завалил английский.
– Ты играл в американский футбол?
– И отлично играл, пока не турнули. Мне даже репетитора дали, и все равно завалил.
– А я жонглировала жезлом в перерывах. Шесть лет подряд ездила в специальный лагерь.
– Но для многих форм ненависти к себе вуалей не бывает. УРОТ многих из нас научил быть благодарными, что для нашей формы хотя бы существует вуаль.
– Короче, вуаль – способ не скрываться.
– Вернее, скрываться открыто.
– Я уже заметила, как сильно это отличается от наркотической реабилитации, программ АА и АН.
– Можно спросить, как ты обезображена?
– Самая красота – когда солнце поднимается прямо сквозь снег, и все такое белое-белое.
– Я почти забыла, зачем пришла, что эта самая Кейт сказала, будто вчера вечером на уолтемском собрании АН какой-то сукин сын чуть не убил Кена Э., и они хотели попросить кого-нибудь передать Джонетт, чтобы она не заставляла их туда ходить опять, если им не хочется.
– Первое: у Кейт и Кена у самих язык есть, пусть сами говорят с Джонетт, и мне не надо навязываться, и уж конечно тебе не надо навязываться и кого-то там спасать. Второе: ты вдруг опять заговорила по-другому, и когда ты говоришь про вуаль, ты сама на себя не похожа. И третье: не пойму, чего ты вдруг скачешь по темам, когда я спросил, можно ли спросить, какую обезображенность ты не скрываешь, скрываясь под этой своей штукой. Сотрудник внутри меня хочет сказать: не хочешь отвечать, так и скажи, но не скачи по темам и не думай, что я забуду, о чем спрашивал.
– УРОТ во мне ответил бы, что ты заперт в стыде из-за стыда, и что из-за порочного круга стыда из тебя получается плохой сотрудник, Дон. Тебя больше волнует, что я считаю тебя неумным и забывчивым, чем неспособность жильца взять и открыто прибегнуть к праву отказаться отвечать на невероятно личный и не связанный с наркотиками вопрос.
– А теперь она опять тараторит, как, сука, училка английского. Но забей. Не суть. Просто заметь, как ты опять пытаешься увести наш диалог к стыду и ко мне, вместо того чтобы сказать «да» или «нет» на вопрос «Ответишь ты мне или нет, чего у тебя там не так под вуалью».
– О, а вы мастер скрывать, мистер Г., вы мастер. Стоит нам хотя бы затронуть какую-либо неполноценность, которой ты стыдишься, как ты раз – и прячешься за свою защитную маску сотрудника Хауса и начинаешь выпытывать у меня то, о чем, сам знаешь, я не могу заставить себя быть открытой – ведь сам только что уговорил меня пересказать всю философию УРОТа, – чтобы твое собственное чувство неполноценности либо позабылось, либо стало задним фоном, чтобы высветить мою неспособность быть открытой и откровенной. Лучшая защита – это нападение, не так ли, мистер Футболист.
– Все, где мой аспирин? Столько слов. Ты победила. Иди смотри на снег в другом месте.
– Но дело в том, мистер Сотрудник, что я уже совершенно открыла свой стыд и неспособность быть открытой и откровенной. Ты разоблачаешь то, что я и так уже продемонстрировала. Ты лишь хочешь заглушить собственный стыд по поводу стыда из-за того, что, как ты боишься, выглядит недостатком ума, заезженной до гладкости пластинкой моей обезображенности, в которую все тыкаешь иголкой.
– И за все это время ты так и не сказала прямо «да» или «нет» на «Можно спросить, что у тебя там, ты косоглазая или, типа, бородатая, или у тебя там больная кожа, хотя вообще-то в открытых местах кожа у тебя выглядит…»
– Как? Как выглядит моя нескрытая кожа?
– Видишь, опять ты пытаешься съехать вместо того, чтобы просто сказать «нет» на «Можно спросить». Просто скажи «нет». Попробуй. Это не страшно. Никто тебя не укусит. Просто возьми и прямо скажи.
– Совершенна. Ты хотел сказать, что все видимые участки моей кожи попросту нежное сногсшибательное совершенство.
– Господи, зачем я тебе вообще нужен? Может сама с собой побеседуешь, если ты и так знаешь все мои проблемы, стыды и вообще все, что я скажу? Почему бы не последовать совету сказать «нет»? Зачем приходить? Это я к тебе, что ли, пришел, поговорить? Разве это не я тут сидел, старался не отрубиться, и вести Журнал, и собирался убирать говно с фут-фетишистом, и не ты ли это вдруг вспорхнула, уселась и пришла ко мне?
– Дон, я совершенна. Я так красива, что любой, у кого есть нервная система, при взгляде на меня сходит к херам с ума. Стоит им меня увидеть, и они уже не могут больше ни о чем думать, ни на что смотреть, и забывают свои обычные дела, и верят, что если я буду с ними, то все тут же станет прекрасно. Все. Будто я решение их глубокой слюнявой потребности жить бок о бок с совершенством.