внутренний язычок, потому что свиста не было слышно. Она была примерно в двух метрах от Уэйна, лицом к нему, в почти шпагате на пушистом паласе, подняв одну руку, и делала вид, что свистит, а Уэйн низко рычал, как классический американский футболист. Пемулис, моргая, демонстративно сдвинул фуражку с деревенским козырьком, чтобы почесать в затылке. На него смотрела только миссис Инк.
– Я, наверное, не буду даже тратить наше с вами время на дурацкие вопросы, не помешал ли я, – сказал Пемулис.
Миссис Инк как будто остолбенела. Рука так и повисла в воздухе, с расставленными пальцами. Уэйн наклонил голову, чтобы взглянуть на Пемулиса из-под шлема, не меняя стартовой позиции. Футбольное рычание затихло. У Уэйна были узкий нос и близко посаженные ведьмовские глаза. Во рту – пластмассовая капа. Всем весом он опирался на кулаки, из-за чего четко обрисовывалась мускулатура ног и ягодиц. В кабинете как будто прошло куда больше времени, чем на самом деле.
– Я на секундочку отвлечь, если позволите, – сообщил Пемулис миссис Инк. Он стоял прямо, как школьник, кротко сложив руки на ширинке, – у Пемулиса эта поза получалась бесстыжей.
Уэйн выпрямился и направился к своей одежде, как будто нисколько не смущаясь. Его аккуратно сложенный спортивный костюм лежал на столе завуча в дальнем конце кабинета. Капа была приделана к забралу и так на нем и повисла, когда он вынул ее изо рта. На подбородочном ремне было несколько застежек, которые Уэйну пришлось отстегивать.
– Классный шлем, – заметил Пемулис.
Уэйн с силой просовывал ботинки через штанины и не ответил. Он был весь такой мускулистый, что резинка ракушки даже не врезалась в ягодицы.
Миссис Инканденца вынула изо рта немой свисток. Она все еще стояла в шпагате на полу. Пемулис демонстративно не опускал взгляд ниже ее лица. Она поджала губы, чтобы сдуть волосы с глаз.
– Предположу, что это займет не больше двух минут, – сказал Пемулис с улыбкой.
Среда, 11 ноября Год Впитывающего Белья для Взрослых «Депенд»
На Ленце камвольное пальто, темные брюки, бразильские лоферы с сиянием высокой мощности и маскировка, в которой он похож на загорелого Энди Уорхола. Брюс Грин – в дурацкой кожанке прет-а-порте из жесткой дешевой кожи, которая скрипит, когда он дышит.
– Вот тогда, чувак, тогда и показываешь свое настоящее, типа, нутро, когда им целятся в тебя тебя, и целится причем какой-то ебаный латинос с бешеными глазами митьках 230 в трех, и – странно – я вдруг совершенно спокойный, сечешь, и такой, говорю такой: «Пепито, – говорю, – Пепито, чувак, ты давай, конечно, вперед, делай как знаешь, чувак, шмаляй, но, чувак, уж лучше – и я, сука, серьезно, блядь, – уж лучше убей меня с первого раза, чувак, потому что второго у тебя уже не будет», – говорю. И даже не выеживаюсь, чувак, сечешь, я серьезно, сам удивился, что сам без б. Ты врубаешься? – Грин зажигает им обоим сигаретки. Ленц выдыхает с присвистом человека, которому не терпится что-то втолковать. – Ты врубаешься?
– Хз.
Стоит городской ноябрьский вечер: самые последние листья уже на земле, сухая серая трава щетиной, хрупкие кусты, беззубые деревья.
У встающей луны такой вид, будто ей нехорошо. Цоканье лоферов Ленца и хрусткий топот старых говнодавов с толстыми черными подошвами Грина. Знаки внимания и одобрения со стороны Грина. Он говорит, что его просто поломала жизнь, вот, собственно, и все, что ему есть сказать. Грина. Жизнь надрала ему зад, теперь он перегруппировывается. Он нравится Ленцу, а когда ему кто-то нравится, не обходится без такого легкого заусенца страха. Как будто в любой момент может случиться что-то ужасное. Не столько страх, сколько какое-то напряжение в области живота и задницы, будто все тело зажмуривается перед ударом. Решить рискнуть и счесть кого-нибудь надежным парнем: будто что-то выпускаешь из рук, добровольно отдаешь над чем-то всю власть: теперь стоишь, бессильный, и ждешь, когда это что-то упадет: остается только приготовиться и зажмуриться. Ленца как-то даже бесит, когда ему кто-то нравится. Грину вслух такое не скажешь. Уже за 22:00, и залежавшийся мясной рулет в пакетике стал темным и жестким, и давление использовать интервал ок. 22:16 для разрешения проблем возрастает до катастрофических показателей, но Ленц так и не может набраться духу попросить Грина хотя бы разок вернуться другой дорогой. Как это сделать, чтобы Грин по-прежнему считал его классным? Но нельзя же прямо взять и сказать кому-нибудь, что считаешь его классным. Когда это телка, которую хочешь отиксить, дело другое, все проще; но, типа, например, куда смотреть глазами-то, когда говоришь, что тебе кто-то нравится и это без б? На них смотреть нельзя, потому что, если они посмотрят на тебя, когда ты смотришь на них, и взгляды встретятся, и тут же между вами возникнет какое-то, типа, жуткое напряжение или энергия. Но и отвернуться нельзя, будто ты нервный пацан, который на свиданку приглашает. Нельзя так раскрываться перед людьми-то. Плюс понимание, что вся эта херня вообще не стоит такого зажмуривания и стресса: как же бесит. Вечером дня ранее около 16:10 Ленц брызнул мужским спреем для волос «Риджид» в морду одноглазой эннет-хаусовской бродячей кошке, которая на свою беду забрела в мужской на втором этаже, но итог – неудовлетворительный. Кошка просто сбежала вниз, всего один раз врезавшись в балясину. Потом Ленца пропоносило – это ему всегда противно, – и пришлось торчать в толкане, и открыть матовое окошко, и включить душ, пока все признаки в виде запаха не улетучились, и все это время Глинн, падла, колотил по двери и привлекал всеобщее внимание воплями, кто это там забивает кита, часом, не Ленц ли. И ну потом, как себя вести впредь с Грином, если сейчас отшить его и попросить дать дойти домой в одиночку? Как себя вести, если, типа, он как-то, типа, заденет Грина? Что ему впредь говорить, когда они с Грином столкнутся в проходе на «Посиделках субботним вечером» или оба разом потянутся за одним бутербродом на лотерейном перерыве в «Белом флаге», или окажутся в одной очереди в душ, полуголые, в полотенцах? Что, если он Грина, типа, заденет, а Грин потом переедет в трехместную спальню к Ленцу, пока Ленц еще там, и им придется жить в одной комнате и постоянно контактировать? А если Ленц подсластит обиду, признавшись Грину, что тот ему нравится, куда смотреть-то на хрен во время признания сраного? Если надо отиксить самочку – тут у Ленца нулло проблемо, куда смотреть. Без проблем заглянет сучке в глаза до самой души, да так искренне, будто весь умирает изнутри. Или, типа, убедить бразильца с плохой кожей, что он не разбавлял полкило Инозитолом 231 в трех отдельных случаях. Или под кайфом: ноль проблем. Под кайфом у него нет проблем сказать кому-нибудь, что он ему нравится, даже если правда нравится. Потому как это его подзаряжало напряжением, перевешивающим то нервирующее напряжение, которое может повиснуть в воздухе между людьми. Пара дорожечек – и никакого стресса в том, чтобы сказать Брюсу Г. со всем уважением свалить, заняться своими делами, пойти поиграть на проезжей части, пойти поиграть с бензопилой, пойти в сторонке покурить, что Ленц его всячески уважает, но ему надо отправиться в городскую ночь в одиночку. В общем, после инцидента с кошкой, поносом и парой крепких слов с Д. Р. Глинном, который сползал, держась за живот, по южной стене коридора на втором этаже, Ленц решает, что все, приехали, и идет, и отрывает квадратик фольги с промышленного рулона, который Дон Г. держит под эннетовской раковиной, и берет и достает полграмма, ну максимум грамм из НЗ в хранилище, которое он вырезал в «Принципах естественных лекций». Это вам не всяческие стандартные сценарии рецидива – Бинг является медицинской поддержкой для того, чтобы уверенно поделиться с Грином потребностью в прогулочном одиночестве, дабы решить проблемы ранней трезвости до того, как они во весь рост встанут на пути духовного роста, – Ленц примет кокаин как раз в интересах трезвости и роста.
Ну и в общем, типа, стратегически, в среду на собрании Бруклайнской молодежи на Бикон рядом с веткой на Ньютон, на лотерейном перерыве, в 21:09, Ленц тушит слюнявым пальцем бычок, и аккуратно убирает назад в пачку, и зевает, и потягивается, и быстренько проверяет пульс, и поднимается, и небрежно фланирует к туалету для инвалидов с дверью и замком, да здоровой такой какой-то колыбелью на сральнике, чтобы калекам проще было садиться, и занюхивает, типа, где-то две, ну может, три дорожки Бинга, насыпанных от души на крышку бачка, и протирает крышку влажными бумажными полотенцами и до, и после, иронически свернув тот самый хрустящий бакс, который принес для сегодняшнего сбора, и употребив, и тщательно прочистив затем пальцем, и растерев этим пальцем десны, и затем закинув голову перед зеркалом, чтобы поискать в почковидных ноздрях орлиного носа зацепившиеся в ухоженных волосках улики, и чувствуя горечь на задней стенке замерзшего горла, и развернув чистый свернутый бакс, и разровняв кулаком на краю раковины, и четко сложив ровно до половины предназначенного госказной размера, чтобы все улики, даже если кому-нибудь в голову придет свернуть бакс в трубочку, типа, уничтожить начисто. Затем профланировал назад с самым невинным видом, всегда зная, куда смотреть, и небрежно приподняв яйца перед тем, как сесть.
И потом, не считая время от времени гемиспазма рта и правого глаза, которые он скрывает за старыми темными очками и тактикой притворного кашля, вторая половина бесконечной болтологии собрания проходит, как сыр в масле, кажется ему, хотя он и выкурил почти всю дорогую пачку сиг за 34 минуты, и эти ханжиты из Молодежи АА справа, якобы на рядах для некурящих вдоль восточной стены, пометали в него взгляды неодобрительного содержания, когда он вдруг обнаружил, что одна сига догорает в маленькой жестяной пепельнице, а сразу две – дымят у него во рту, но Ленц сумел свести случай на нет с беспечным апломбом, сидя как ни в чем не бывало в авиаторах, скрестив ноги и раскинув руки в пальто на спинки пустых стульев по соседству.