Ночные звуки городской ночи: ветер с порта кружит по кривому асфальту, шорох и блеск проезжающих машин, смех ТП в квартирах, вой нетронутой кошачьей жизни. В порту заходятся гудки. Удаляющиеся сирены. Крики заблудившихся над сушей чаек. Где-то далеко – разбитое стекло. Сигналы машин в пробке, споры на разных языках, еще разбитое стекло, бегущие ботинки, женский то ли смех, то ли крик кто знает как далеко, из-за сетки улиц. Собаки охраняют свои собачьи дворы, когда они проходят мимо, гремящие цепи и шерсть дыбом на загривке. Ортопедические цокот и топот, видимое дыхание, хруст гравия, скрип кожи Грина, чик миллиона городских зажигалок, далекий туманный гул ATHSCME, направленных на самый что ни на есть север, лязг и звон брошенного в помойку мусора, и шелест оседающего мусора в помойках, и шуршанье ветра по острым краям помоек, и безошибочные лязг и звон помоечных археологов, копателей, выискивающих в контейнерах банки и бутылки, – районный пункт приема тары находится в Западном Брайтоне и даже гордо делит одну витрину с алкогольным магазином «Мир Алкоголя», так что копатели могут в один прием как бы и сдать, и поддать. Что Ленц находит отвратительным до максимума, и о чем делится своими чувствами с Грином. Ленц вслух замечает, как неизбывательно ироничны средства, через которые воплощаются в жизнь обещания «Вычистить наши урбанистические города» Славного Крунера.
Шумы паралаксируют по всей мигающей урбанистической сети, по ночам. Мохнатый смог всяческих монооксидов. И куда же без поганого вонючего ветра с Залива. Миниатюрные распятия навигационных огней приземляющихся самолетов, опережающих собственный рев. Вороны на деревьях. Куда же без всяческих стандартных сумеречных шорохов. Освещенные окна первых этажей набрасывают половички света на свои дворы. Лампы на крыльце, которые автоматически включаются, когда проходишь мимо. Элегия сирен где-то к северу от Чарльз. Голые деревья скрипят на ветру. Это государственная Птица Массачусетса, делится он с Грином, – полицейская сирена. Служить и Верещать. Плач и крики изза кто знает скольких кварталов, с кто знает какой целью. Иногда один крик кончается началом другого крика, высказывает мнение он. Видимое дыхание, радужные кольца уличных фонарей и фар в этом дыхании. Если только эти крики все-таки не смех. Мать самого Ленца смеялась так, будто ее жрут заживо.
Только – после, ну может, не больше пяти всосанных дорожек в исключительно медицинских, нерекреационных целях – только вместо того, чтобы заверить Грина, что, хотя он натуральная голубая фишка в активе Ленца, не мог бы он свалить, пожалуйста, на хер и дать Ленцу прогуляться домой в одиночку со своими мясным рулетом и делами, выясняется, что Ленц снова просчитался с эффектом гидролиза 232 Бинга – он-то всегда, типа, предпрогнозирует эффект как небрежное вербальное хладнокровие, а тут наоборот, Ленц на пути домой обнаруживает непреодолимое гидролитическое желание иметь Грина прямо тут, под рукой – ну или вообще любого, кто не может или не хочет уйти, – тут, под боком, и делиться с Грином – или любым соглашателем – практически всеми переживаниями и идеями своей жизни, придать каждому эпизоду из дела Р. Ленца словесную форму и видимое дыхание, пока вся его жизнь (и маленькая тележка) проносится над арктическим горизонтом его мысли, рассыпая фосфены.
Он рассказывает Грину, что его фобический страх часов произрастает от отчима, проводника поезда из «Амтрэк» с серьезными неразрешенными проблемами, из-за которых он заставлял Ленца заводить его карманные часы, ежедневно полировать брелок замшей и ежевечерне следить, чтобы отображаемое время на циферблате было точным вплоть до секунды, не то он вытягивал Рэнди по всему его метру с кепкой скрученным журналом «Рельсы и шпалы» – глянцевым и чертовски тяжелым периодическим изданием формата кофейного столика.
Ленц рассказывает Грину, насколько зрелищно ожирелой была его покойная мать, размашисто иллюстрируя руками упомянутые формы.
Дышит он после каждого третьего-четвертого факта, – эрго, приблизительно раз в квартал.
Ленц пересказывает Грину сюжеты нескольких книг, которые он читает, не без конфабуляции.
Ленц не замечает, как пустеет лицо Грина, когда Ленц затрагивает тему покойных матерей.
Ленц в эйфории рассказывает Грину, как ему однажды отрезало кончик левого мизинца цепью мопеда, и но как уже через пару дней интенсивной концентрации палец отрос и регенерировался, как хвост у ящерицы, поставив в тупик докторские консилии; Ленц говорит, что именно после этого казуса в подростковом возрасте он соприкоснулся со своей необычной жизненной силой и познал, и принял, что он не такой, как мирской люд, и начал принимать свою уникальность с вытекающей из нее gloria mudli.
Ленц разоблачает для Грина миф, что нильские крокодилы – самый страшный вид крокодилов, потому что для тех, кто разбирается, страшные устьевые крокодилы из ареала морских вод в миллиард раз страшнее.
Ленц предполагает, что его навязчивая потребность знать время с микротипической точностью – также следствие наказаний его дисфункциональным отчимом в связи с карманными часами и «Рельсами и шпалами». Эта тема выливается в анализ термина «дисфункциональный» и его ревелантностью к разным трактовкам в, скажем, психологии и естественной религии.
Ленц рассказывает, как однажды в Бэк-Бэй на Бойлстон у «Бонвитс» один наглый продавец протезов трепал ему нервы, предлагая ювелирный стеклянный глаз, и всколыхнул его внутренние проблемы, и потом, когда дальше по ряду продавцов протезов второй просто отказывался слышать «нет» в ответ на предложение флакона со слюнозаменителем «Ксеро-Луб», одобренным Стоматологической ассоциацией Америки и с конфабуляцией подписи Дж. Джентла, С. Крунера, Ленц употребил айкидо и разбил тому нос одним ударом, и еще вогнал осколки и фрагменты костей в мозг продавца неудержимым движением основания ладони – маневр, известный под тайным китайским названием, которое переводится как «Древний Двойной Удар», – стер на месте карту слюнного мужика, и так Ленц узнал о смертельности своего какой-тампосле-черного пояса в айкидо и смертельности его рук как оружия, если провоцировать его внутренние проблемы, и рассказывает Грину, как он там же принял обет, сверкая пятками по Бойлстон до остановки метро «Аудиториум», чтобы избежать преследования, дал обет никогда не применять свое смертельно-продвинутое акидо, кроме самых безвыходных ситуаций по защите невинных и/или слабых.
Ленц рассказывает Грину, как однажды был на хеллоуинской вечеринке, где на женщине-гидроцефалке было ожерелье из дохлых чаек.
Ленц делится своим повторяющимся сном, в котором он сидит под тропическим потолочным вентилятором в бамбуковом кресле в шляпе для сафари от «Л. Л. Бин» и держит на коленях плетеный саквояж, и все, это и есть весь повторяющийся сон.
У 400-го квартала Зап. Бикон, под 2202, Ленц демонстрирует Брюсу Грину тайный прием айкидо х2-удара, которым он картанул слюнного торгаша, разбивая движение на составные части в замедленном движении, чтобы поспевал ненаметанный глаз Грина. Он говорит, есть еще один повторяющийся кошмар, про часы, стрелки которых навечно застыли на 18:30, такой жуткий до перепачканных трусов, что он даже не станет нагружать хрупкую психологию Грина развернутым анализом.
Грин, зажигая сигареты для обоих, говорит, что либо не помнит свои сны, либо вообще их не видит.
Ленц поправляет белый парик и усы перед темной витриной аутлета «ИнтерЛейс», странно разминается в стиле тай-чи и сморкается в забитый сток Зап. Бикон по-европейски – по одной ноздре за раз, – выгибаясь, чтобы сохранить лацканы пальто от выбросов.
Грин из тех качков в алкоголичке, которые носят следующую сигу за ухом, отчего применение «Риджид» или других брендов качественных спреев для волос невозможно по той причине, что из-за их остатков на сигарете она может неожиданно вспыхнуть по всей длине. Теперь Ленц излагает Грину историю о том, как на хеллоуинской вечеринке с ожерельем из дохлых чаек был, как говорили, ребенок из Впадины, на вечеринке, в доме южнобостонского ортодонта, который толкал лидокаин дилерам Бинга по поддельным рецептам 233, обычного размера и недикий ребенок, но исключительно без черепа, – лежал на какой-то приподнятой платформе или сцене у камина с бесформенной и обесчерепленной областью головы на подставке и, типа (бр-р), в какой-то специальной пластмассовой коробке без крышки, голова, и с глубоко запавшими глазами на лице с консистенцией, типа, зыбучих песков, лицо, в смысле, и нос у него впал, и рот свисал по обеим бокам бескостного лица, и вообще голова, типа, приняла форму специальной коробки, в которой специально лежала, голова, и казалась почти квадратной по общему периметру, голова, а женщина с ожерельем из голов чаек и другие люди в костюмах употребляли галлюциногены, пили мескаль, подъедали червячков в мескале и где-то в 23:55 водили ритуальные хороводы вокруг коробки и платформы, поклоняясь ребенку, или, как они его называли, просто Ребенку, будто он был только Один.
Грин подсказывает Ленцу время с приблизительно двухминутным интервалом – наверное, раз в квартал – по своим дешевым, зато цифровым часам, если кардинальное жидкокристаллическое табло БББС заслоняет проходящий пейзаж городской ночи.
Ротовые корчи Ленца заметнее всего на дифтонгах со звуком «о».
Ленц раскрывает Грину, что АА/АН помогают, но без б это секта, они с Грином довели себя до такого состояния, что единственный выход из штопора зависимости – вступить в сраную секту и разрешить промывать свою жопу, и просто что первый, кто вручит Ленцу шафрановую рясу или тамбурин, станет очень несчастным кабельеро, он сразу предупреждает.
Ленц заявляет, что помнит некоторые случаи, которые, как он говорит, происходили с ним в угробе.
Ленц говорит, что выпускники Эннета, которые частенько возвращаются, занимают место в гостиной и сравнивают ужастики про религиозные секты, в которые вступали в попытках бросить наркотики и алкоголь, конечно, не без некоего шарма наивности, но, по сути, наивны. Ленц раскладывает по полочкам, что рясы, массовые свадьбы, бритье голов, брошюровка в аэропортах, продажа цветов на средних полосах, отказ от имущества, обед бодрствован