вым загаром от уличной жизни. Вместо одеял у них куртки и скатки, а для банок и бутылок – старые сумки с веревочными ручками и мешки «Радость». Еще здоровые туристические рюкзаки, без какого-либо цвета. Иначе говоря, одежда и принадлежности – того же цвета, что и их хозяева. У некоторых стальные тележки из супермаркетов с пожитками, подпертые на склоне телами владельцев. Одного из владельцев тележек стошнило во сне, и рвота лавой движется в направлении свернувшегося тела другого человека, что ютится ниже по холму. У одной из тележек, из дорогого «Хлеба & Зрелищ», на ручке для удобства остроумно приделан калькулятор, чтобы шопперы подводили промежуточные итоги во время покупок. Ногти лежащих – цвета сепии, а рты – какие-то беззубые, неважно, есть у них зубы или нет. Время от времени среди них приземляется фрисби. Над ними и позади раздается тряпичный звук ног, бьющих по мягкому мячу. Поближе к инженеру спустились два тощих мальчика в вязаных шапках, тихо клянча «закурить», игнорируя прочие тела, которые, любому понятно, не могут похвастаться достаточным для приобретения «закурить» оборотным капиталом. Когда глаза инженера открыты, он единственный на склоне видит круглые брюшки поднимающихся ввысь уток, которые ловят термический поток с холма и заворачивают налево, к югу. Его футболка с надписью «WYYY-109», ингалятор, очки, «М. Физзи» и лежащая переплетом вверх «Металлургия кольцевых изотопов» – за краем отражающего одеяла. Его торс бледный и ребристый, грудь покрыта твердыми кнопками шрамов от угрей. Трава на холме еще подает признаки жизни. Рядом с одним-двумя из разбросанных тел – черные банки выгоревшего керосина «Стерно». Поляна частично отражается в витринах, офисных окнах и стеклах проезжающих машин на Арлингтон. Оттуда сворачивает и впечатляюще параллельно паркуется у подножия холма заурядный белый фургон модели то ли «додж», то ли «шеви» Слева снизу от инженера на четвереньках стоит человек в древней шерстяной шинели со складов НАТО, его тошнит. Нитки химуса свисают изо рта и отказываются отделяться. В них кровавые прожилки. В его позе на неровном склоне есть что-то собачье. У ближайшей к инженеру свернувшейся фигуры, бессознательно подпирающей передние колеса тележки, ботинок только один, и тот без шнурков. Носок на босой ноге – пепельного цвета. Не считая надписи «Инвалид» на номерах, единственные незаурядные детали фургона, стоящего на холостом ходу у обочины далеко внизу, – тонированные окна и тот факт, что фургон чист и навощен примерно до половины филенчатого бока, но выше этой линии – грязный, ржавый и позорно заброшенный. Инженер поворачивает голову туда-сюда, чтобы загар ровно лег на весь подбородок. Фургон у обочины стоит далеко внизу, между его пяток. Некоторые тела на холме свернулись вокруг бутылок и трубок. Вокруг них стоит аромат – крепкий и агрокультурный. Аспирант-инженер обычно не загорает и обветривается одновременно, но в последнее время возможности обветриться представлялись редко: с тех пор как Мадам Психоз с «60 + /-» неожиданно исчезла на больничном, аспиранту-инженеру ни разу не хватало духу выбраться на бороздчатую крышу Союза и мониторить заменяющие передачи.
Инженер поворачивает задранное лицо то так, то этак. Сперва Мадам заменила аспирантка с Масс-медиа, которая в роли Мисс Диагноз оказалась сокрушительным разочарованием; затем руководство публично признало Мадам незаменимой, и теперь инженеру платили только за то, чтобы он включал ее фоновую музыку, а потом мониторил включенный микрофон 60 беззвучных минут, т. е. должен был сидеть в будке и поддерживать громкость включенного микрофона на нуле безвылазно, и не мог подняться с приемником и сигаретами, даже если бы захотел. Главред студенческой станции выдал инженеру письменные инструкции, что говорить, если в этот час позвонят с вопросами или пожеланиями Психоз скорого выздоровления от ее неизвестного недуга. Одновременно отрицать и поощрять слухи о суициде, госпитализации, духовном кризисе, отшельничестве, паломничестве на заснеженный Восток. Исчезновение человека, который был только голосом, отчего-то переживается еще хуже. Ужасная тишина в ночь по будням. Совсем не такая, как тишина радиомолчания, занимавшая больше половины ее передачи. Может, тут вопрос тишины присутствия / тишины отсутствия. Тишина на записи хуже всего. Некоторые слушатели даже приходили и спускались через кору мозга в саму холодную розовую студию, с вопросами. Кто-то – подтвердить свое твердое убеждение, что Мадам на самом деле до сих пор приходит и сидит за микрофоном, просто ничего не говорит. Другой спящий неподалеку который раз бьет во сне с размаха воздух. Почти все личные вопросы в ранние часы – от слушателей обязательно с какиминибудь уродствами, инвалидностью, дефектами речи, пустыми ухмылками, какими-то да проблемами. Из тех, у кого очки склеены изолентой. Застенчивые вопросы. Извинения, что помешали, хотя ведь сами видят, что мешать некому. До письменных инструкций главреда аспирант-инженер молча направлял их внимание на ширму-триптих Мадам с отсутствующим силуэтом. Еще один белый фургон «Додж», такой же неравномерно чистый и непрозрачный, появился над рассыпанными на склоне телами. Он не отбрасывает видимой тени. От чистой решетки радиатора рикошетит кольцо-фрисби. Он на холостом ходу, его боковая дверь выходит на откос и боковую дверь второго фургона далеко внизу. У одного мерзкого мелкого вопрошателя на голове была шляпа с объективом и он чуть не падал инженеру на колени. Его сопровождающий интересовался адресом, куда можно послать что-нибудь ободрительное и цветочное. Микронизированное алюминоидное покрытие одеяла НАСА должно отражать все УФ-лучи до единого на голую кожу студента-инженера. Инженер знает про скорую, Бригэм, реанимацию в Женской и пять дней в палате реабилитации от смуглой толстушки Ноткин, которая как-то поздно ночью спустилась в студию на базилярном лифте в дурацкой шляпе и со студенческим с факультета кино, чтобы забрать несколько старых записей передачи для личного пользования Мадам, как она сказала, и могла похвастаться тем, что знала Мадам в личной жизни, как она сказала. Это все Лечение – Мадам Психоз на длительном Лечении в некоем, как смутно объяснила бородатая девушка в аспидной шляпе, доме где-то на полдороги, в каком-то невероятно неприятном и дешевом районе метрополии. Это абсолютно все, что знает инженер WYYY. Вскоре у него будет повод пожалеть, что он не знает намного больше. См. рифленый стальной пандус, который опускается из-за отодвинувшейся со скрипом филенчатой двери фургона на хребте над ним. См. непроглядную тьму в фургоне на холостом ходу у обочины Арлингтон-ст., у которого тоже изнутри открывается дверь. Юго-западный склон – без копов: взвод Органов ОКМ [172] Общественного сада в своих тюнингованных гольф-картах у осушенного пруда, бросает изогнутые части глазированных пончиков уткам в кусты и говорит и без того по большей части рассосавшейся толпе, пожалуйста, проходить дальше. Фрисби и футбэги с хребта вдруг пропали; воцарилась жуткая неподвижность, как на рифе, когда мимо проплывает акула; пустующий зев фургона на хребте – раскрытый и черный, с серебристым языком.
См. также инвалидную коляску, которая вдруг вылетает с пандуса фургона на холме безумно скрипящим размазанным пятном латунного цвета, с приваренным спереди плугом, как у снегоочистителя, скользящим по земле и разбрасывающим ошметки срезанной травы, на ужасной скорости, без тормозов, безногую фигуру на накачанных культях в коляске во флерделисовой маске с мечом, вытянувшуюся далеко вперед ради чистой скорости лыжника, ютящиеся тела на холме, которые слаломом объезжает несущаяся коляска, тусклые проблески подготовки для приема в глубине фургона на обочине у подножия крутого спуска, инженера, выгибающего шею, чтобы поймать лучи солнца рябыми впадинами под подбородком, тележку с калькулятором, задетую под углом резиновым колесом и покатившуюся с дребезжанием по склону, рассыпая пожитки, осиротевший ботинок, к которому она была привязана веревкой, скачущий вслед за ней, и ныне босого бессознательного владельца тележки, который только вяло машет руками перед лицом во сне, будто в кошмаре от «белочки» про потерянные ботинок и имущество, вычислительную тележку, вмазавшую в бок блюющему человеку на четвереньках и перевернувшуюся несколько раз, и блюющего человека, с криками покатившегося следом под аккомпанемент подхваченной брани, инженера
WYYY, который теперь резко приподнимается на раскрасневшемся от холода локте и резко оглядывается назад и над собой, как раз когда ускоряющаяся коляска со сгорбившейся фигурой оказывается рядом и плугом подхватывает и инженера, и одеяло НАСА, и футболку, и книжку, но переезжает очки и бутылку «М. Физзи» колесом, и мчит инженера вниз по крутому склону к фургону на холостом ходу у подножия, у которого тоже языком выдвигается пандус, как чек в кассе; и одеяло НАСА, срывающееся от паникующего инженера на полпути, и вдруг воспаряющее в термическом потоке холма, и уносящееся на свистящем ноябрьском ветру над потоком машин Арлингтон-ст., бешено скрипящую коляску, снова и снова подлетающую на колдобинах, пойманного инженера в плуге коляски, который кажется пробудившимся телам на холме скорее галлюцинаторным пятном голых конечностей и странно хриплыми криками «На помощь» или хотя бы «Дорогу», пока модифицированная коляска неистово скрипит по самому короткому пути до уже пригазовывающего фургона с пандусом, выхлоп которого окатывает улицу рокотом высоких оборотов, сверкающее одеяло НАСА высоко над улицей и пробужденные воплями тела на холме, по-прежнему лежащие калачиком, почти не двигаясь, оцепеневшие от холода и горестей, не считая человека на четвереньках, которому было нехорошо и которого сбила стронутая тележка, прокатившегося несколько метров и теперь дергающегося, потирая ушибленные части тела.
11 ноября
Год Впитывающего Белья для Взрослых «Депенд»
18:10, 133 ребенка и тринадцать представителей тренерского состава на ужине в столовой ЭТА, она занимает большую часть второго этажа Западного корпуса – такая просторная атриумная палата, широкая и обшитая деревянными панелями с узелками, с окончатой восточной стеной и рядом колонн по центру комнаты, с потолочными вентиляторами, разгоняющими над головой сильный и чуть кислый запах большой готовки, с океаническим шумом разговоров за 20 столами, глухим звоном столовых приборов о тарелки, чавканьем, лязгом и звяком посудомоечного конвейера за окошком для подносов с табличкой «Твоя мамка здесь не живет; клади поднос сам», приглушенными криками кухонных работников в пару. Топовым старшеклассникам достается лучший стол – негласная традиция, – ближайший к газовому камину зимой и к кондиционеру в июле, у стульев которого даже более-менее ровные ножки, а на сиденьях и спинках – вельветовые подушки красно-серой расцветки ЭТА. У проректоров собственный постоянный стол у стойки с углеводами; сейчас среди них сирийский сателлитер и огромная специалистка по мягкому профилированию из «Момента», одетая в сарафан.