Гопник – сопящему Траубу, пока Питерсон светит фонариком на планшет для Чу:
– У Мэри был барашек, Наэлектризован мех / Идет куда-то Мэри – везде мигает свет.
Карл Кит делает вид, что он невероятно толстый, и двигается вдоль стены в неуклюжую перевалку.
Питерсон – Траубу, пока свет держит Гопник:
– Старшеклассник Джон Уэйн давно / С герр Штиттом долбился в очко, / Они долбились еще, / И еще, и еще, / И еще, и еще, и еще, – что дети постарше находят куда более забавным, чем Трауб.
Кент Блотт спрашивает, почему сопливых рев вроде Фила берут в Туннельный клуб, тогда как его прошения отвергают, и Таллат-Кялпша быстро его обрывает, сделав с ним в темноте что-то такое, отчего Блотт взвизгивает.
Чрезвычайно темно, не считая пятачков от их фонариков низкой диффузии, потому что они выключили голые туннельные лампочки, так как Гопник, который родом из Бруклина и в грызунах собаку съел, говорит, что только дурень без мозгов и без головы будет проводить рекогносцировку крыс при свете, и кажется логичным предположить, что дикие хомяки также проявляют к свету вполне крысиное отношение.
Чу просит Блотта попробовать поднять бандуристую старую микроволновку без дверцы, лежащую на боку у стены, и Блотт старается и едва двигает ее с места, и скулит, и Чу помечает печь, чтобы ее убирали взрослые, и велит Блотту ее бросить, что Блотт понимает буквально, и грохот и звон приводят в ярость Гопника и Маккенну, они говорят, что искать грызунов с Блоттом – как рыбачить с эпилептиком, и это наконец весьма поднимает настроение Траубу.
Дикие хомяки – в одном ряду с километровыми младенцами, призраками без черепов, плотоядной флорой и болотным газом, от которого плавится лицо и остается одна только обнаженная серо-красная лицевая мускулатура на всю твою жизнь уродливого парии, в плане леденящих кровь ночных нарративов о Впадине, – редко встречаются к югу от люцитовых стен и АТИБСМЕ'нных КПП, которые очерчивают Великую Впадину, и то только раз в тысячу лет где-нибудь в районе новопограничного городка Метуэна, Массачусетс, его еще городская Торговая палата прозвала «Городом, который перестроила Взаимозависимость», и в любом случае, вопреки заверениям Блотта, редко попадаются по одному, будучи хищным стадно-кочевым животным вроде саранчи, прозванным канадскими агрономами «пираньей равнин». Большое поголовье диких хомяков в богатой на отходы метрополии Бостона, не говоря уже о прокопанных территориях ЭТА, стало бы почти грандиозным бедствием для общественного здравоохранения, вызвало бы попросту бесконечное бегание кругами и сгрызание ногтей со стороны взрослых и выжгло бы мегакалории предподросткового стресса у игроков ЭТА. Этим днем в боковом туннеле каждый мальчик, с ушками на макушке, глазками нараспашку и мешком наизготовку, всем сердцем надеется на хомяка – за исключением Кента Блотта, который просто и горячо надеется хотя бы на зрительный контакт, или образец помета, которые спасут его от дисциплинарного подвешивания вверх тормашками в кабинке уборной, пока какой-нибудь сотрудник не найдет его по воплям. Он напоминает Туннельному клубу, что не то чтобы утверждал, будто заприметил, как зверь направлялся именно сюда, – он только мельком видел, как зверь выбегал в сторону, предполагавшую интерес или, как бы, вероятность движения сюда.
Из коробки с разорванным скотчем на крышке, лежащей на боку, вывалилась куча старых ТП-картриджей – старых и по большей части без ярлычков, на полу туннеля в веерообразной форме, и Гопник с Питерсоном жалуются, что картриджи острыми краями дырявят их мешки «Радость», и Блотта отряжают до освещенного предбанника у начала туннеля в Админке, где начинает собираться уже серьезная пахучая гора пакетов, с тремя мешками картриджей и фруктовых корочек, только наполовину полными.
Плюс подтверждение наличия дикого хомяка, сходятся во мнении Чу, Гопник и «ЭсТиПи» Питерсон, наверняка отвлечет администрацию ректора от послеэсхатонской расправы над Старшими товарищами Пемулисом, Инканденцей и Аксфордом, которую эсхатонская фракция клуба видеть не хотела бы, не особенно, – хотя и существует консенсус, что никто не против посмотреть, как по первое число и пятой точке всыплют злобной Энн Киттенплан. Плюс набегами хомяков можно как-то объяснить оккультные появления огромных и необъяснимых предметов ЭТА в неподходящих местах, которые начались с августа, когда на голубом ковре вестибюля нашли тысячи рассыпанных тренировочных мячей, а потом в середине сентября на корте 6 во время утренней тренировки обнаружилась аккуратная пирамидка из энергетических батончиков «АминоПэл», и с тех пор участились в арифметической прогрессии, что ни у кого не вызывает бурной радости, – дикие хомяки известные таскальщики и переставляльщики, и если не могут что сожрать, то обязательно учинят какую-нибудь херню, – и тем облегчить настроение почти-истерики, которое вызвали таинственные перемещения как в рядах аборигенских синих воротничков, так и эташников до-16. Благодаря чему, предсказуемо, ребята из Туннельного клуба станут какими-то даже героями, что ли.
Они двигаются по туннелю, их ртутные лучи слабо-розового цвета скрещиваются, и разбегаются, и режут под острыми углами.
Но даже подтвержденная крыса – уже успех. У заведующей учебной частью миссис Инк дичайшая фобия на паразитов, мусор, насекомых и общую угрозу гигиене, и мужики из «Оркина» с пивными брюшками и игральными картами с голыми девушками в шпильках на рубашках (по утверждению Маккенны) дважды в семестр по самое не балуй заливают территорию ЭТА ядами. Никто из мальчиков в ЭТА – у которых тот же постлатентный фетиш на паразитов, что и к подземным путешествиям и эксклюзивным клубам, – никто ни разу не видел и тем более не ловил где-нибудь в окрестностях крысу, таракана или хотя бы там завалящую чешуйницу. Так что молчаливый консенсус клуба – хомяк оптимален, но сойдет и крыса. Всего одна жалкая крыса подарит всему клубу достойный смысл, объяснимую причину для сборов под землей – всем немного неловко любить собираться под землей без какой-либо внятной или убедительной причины.
– Соня, как думаешь, сможешь поднять и оттащить?
– Блин, Чу, я даже близко подходить к этой штуке не собираюсь.
Слышатся далекие звук шагов и какофонический свист возвращающегося Блотта, а также тихий писк кроссовок над головами.
Гопник останавливается, обводит светом фонарика собравшихся, играя на лицах.
– Так. Кто-то взбзднул.
– А что это тут рядом, Сонь? – Чу пятится, чтобы охватить лучом фонарика что-то широкое, приземистое и темное. – Не посветите, ребзя?
– Потому что кто сейчас взял и испортил воздух в этом тесном невентилируемом пространстве?
– Чу, это комнатный холодильник, успокойся.
– Но он больше комнатного холодильника.
– Но и не такой большой, как настоящий холодильник.
– Что-то между.
– А я что-то чую, Гоп, факт.
– Запашок есть. Если кто-то перднул – признавайтесь.
– Так или иначе, запашок.
– Только не пытайся описать его словами.
– Сонь, это и близко не похоже на человеческий пердеж.
– Слишком мощно для пердежа.
– Может, Тедди Шахту приперло, вот и он спустился сюда, чтобы бзднуть.
Питерсон наводит фонарик на коричневый холодильник среднего размера.
– А вы же не думаете…
– Не может быть. Не может быть, – говорит Чу.
– Чего? – спрашивает Блотт.
– Даже не думай, – говорит Чу.
– Лично я даже не думаю, что какое-либо млекопитающее может так пердеть, Чу.
Питерсон смотрит на Чу, их лица в ртутном свете бледны.
– Не может быть, чтобы кто-то выпустился и оставил здесь холодильник, не достав еду.
– От этого и запах? – спрашивает Блотт.
– А это не холодильник Пирсона с прошлого года?
Сонный ТиПи оборачивается.
– Кто чувствует, э-э, типа, элемент разложения?
Свет на потолке туннеля от поднятых рук.
– Кворум по вони разложенческого типа.
– Проверим? – говорит Чу. – Вдруг там сидит блоттовский хомяк.
– Жрет что-нибудь невыразимое, например.
– Хочешь открыть, что ли?
– У Пирсона как раз был холодильник больше обычного.
– Открыть?
Чу чешет за ухом.
– Мы с Гопом посветим, Питерсон откроет.
– А что я-то?
– Ты ближе всех, Соня. Задержи дыхание.
– Господи. Ну ладно, тогда отвалите, чтобы было куда убегать, если кто-нибудь, типа, выскочит.
– Кем для такого надо быть? Как так просто уйти и бросить полный холодильник?
– Отвалить – это с превеликим удовольствием, – говорит Карл Кит, свет его фонарика удаляется.
– Даже Пирсон так бы не поступил – оставить еду в отключенном холодильнике.
– Сразу понятно, откуда здесь грызуны.
– Теперь берегитесь. готовы?.. ум-мф.
– Ой! Назад!
– Посвет… о боже.
– Фу-у-у-у.
– Х-х-х-в-вэ-э.
– О боже.
– Бу-э-э-э.
– Как же эта вонь воняет!
– Там майонез! Он оставил майонез.
– Почему крышка так вспучилась?
– Раздувшаяся пачка апельсинового сока!
– Тут никто не выживет, ни грызун, никто.
– А почему тогда вот тот кусок мяса двигается?
– Личинки?
– Личинки!
– Закрой! Соня! Закрой быстро!
– Чу, вот ближе вот этого я к этому холодильнику в жизни не подойду.
– Запах распространяется!
– Я уже отсюда чувствую! – тонкий далекий голосок Кита.
– Что-то мне это вообще не нравится.
– Это Гибель. Горе тем, кто узреет Гибель. Библия.
– Что такое личинки?
– Может, очень быстро побежим как можно дальше?
– Поддерживаю.
– Наверное, это крыса или хомяк и учуяли, – осмеливается предположить Блотт.
– Бежим!
Пронзительные удаляющиеся голоса, скачущий свет, свет Кита – дальше всех.
После того как Стайс и Инканденца по результатам двух сетов сыграли вничью и Хэл в перерыве побежал в раздевалку закапать Коллириум в глаза – те начинали его беспокоить, – а Делинт с треском прогибающихся трибун запрыгал по рядам переброситься парой слов со Стайсом, присевшим у стойки сетки, подняв левую руку, как хирург на операции, и промокая руку полотенцем, место