– Когда?
– Господи, Марио, с тобой иногда как со стенкой.
– Очень хорошо получается!
Кто-то полощет рот. Гильермо Редондо, кажется, читает молитву в их с Эстебаном Рейнсом комнате. Вход в люкс Клиппертона в Восточном корпусе когда-то был, как он помнит, больше месяца заклеен ярко-желтой пластиковой лентой БПД. Дерево двери туалета для мальчиков отличается от дерева дверей комнат. На двери люкса Клиппертона была приклеена фотография Росса Рита, который делает вид, что целует перстень Клиппертона у сетки. Рев смыва и скрип двери кабинки. Вся сантехника в академии высоконапорная. Марио дольше спускается по лестнице, чем поднимается. Он так крепко цепляется за перила, что красная грунтовка остается на ладонях. Особый шорох ковра в вестибюле, и запах сигарет «Бенсон & Хеджес» в приемной. Маленькие двери в коридоре, которые всегда закрыты, но никогда не запираются. Резиновые чехлы на ручках. «Бенсон & Хеджес» стоят 5,60 долларов ОНАН за пачку в бакалее «Отец & Сын» у подножия холма. Диод таблички «Опасно: Третий рельс» на столе Латеральной Алисы Мур не горит, а на текстовом процессоре – чехол из матового пластика. На синих креслах слабые отпечатки человеческих задов. В приемной пусто и темно. Слабый свет с освещенных кортов снаружи. Свет настольной лампы, сильно ослабленный двойными дверями, из-под двойных дверей кабинета ректора, куда Марио не заглядывает; в присутствии Марио Тэвис на нервах впадает в такую общительность, что это неловко для всех сторон 316. Если спросить Марио, ладит ли он с дядей Ч. Т., он ответит: «Конечно». Экспонометр «Болекса» показывает «без вариантов». По большей части свет в приемной – из кабинета без двери заведующей женской частью. А это значит: Маман здесь.
Тяжелый ворсистый ковер особенно коварен для Марио, когда он весь обвешан оборудованием. У Аврил Инканденцы, охочей до света, в кабинете чуть ли не софит на потолке, два торшера и несколько настольных ламп, а также зажженная сигарета «Б & Х» в большой глиняной пепельнице, которую Марио слепил для нее в школе «Риндж-энд-Латин». Она развернулась в офисном кресле лицом к большому окну за ее столом, слушая кого-то по телефону, зажав трубку, как скрипку, под подбородком, и проверяя, заряжен ли степлер. Ее стол напоминает ломаную линию городского горизонта из папок и книг, сложенных крест-накрест в аккуратных стопках; стопки стоят стеной. Открытая книга сверху – это влиятельное «Введение в семантику Монтегю» Доути, Уолла и Питерса 317, с потрясающими иллюстрациями, которые Марио в этот раз не рассматривает, а пытается заснять затылок Маман и торчащую у пучка волос вытянутую телефонную антенну, чтобы запечатлеть ее со спины без ее ведома.
Но не услышать, как Марио входит в комнату, даже по ворсистому ковру, невозможно, плюс она видит его отражение в окне.
– Марио! – она, не оборачиваясь, вскидывает руки буквой «V», в одной из них открытый степлер.
– Маман! – до дальней части кабинета, где стоит ее стол, мимо стола для семинаров, экрана и передвижной доски, – добрых десять метров, и каждый шаг по ковру шаток – Марио напоминает древнего старика с хрупкими костями или человека, который спускается по скользкому холму с бьющимся грузом в руках.
– Привет! – обращается она к отражению в разделенном на четверти окне, глядя, как он осторожно кладет педаль на стол и пытается снять рюкзак. – Не тебе, – говорит она в телефон. Она показывает степлером на отражение «Болекса» на отражении его головы. – Мы в эфире?
Марио смеется.
– А ты хочешь?
Она говорит в телефон, что она еще здесь, что это пришел Марио.
– Я не хочу перебивать разговор.
– Какие глупости, – она разговаривает с отражением в окне, а не с телефоном. Повернув кресло лицом к Марио, она описывает антенной трубки полумесяц и теперь указывает ей на окно за спиной. Перед ее столом два синих кресла, таких же, как в приемной; она не предлагает Марио сесть. Марио удобнее стоять и опираться на полицейский замок, который он пытается отцепить от холщового нагрудника и опустить, одновременно стягивая с себя рюкзак. Аврил смотрит на него, как та великолепная мать, которой дарит радость один взгляд на ребенка. Она не предлагает помочь достать из рюкзака свинцовый брусок для замка, потому что знает, что, если ему понадобится ее помощь, он не постесняется попросить. Ей словно кажется, что эти два ее сына – те люди в ее жизни, с которыми почти не нужны слова, и ей это нравится. Из-за «Болекса», ремней оснастки и видоискателя у Марио вид водолаза. Его движения, когда он устанавливает и крепит полицейский замок, одновременно неизящные и ловкие. Из окна Аврил, если высунуться подальше, слева видны освещенные Центральные корты, уже безлюдные. Ктото забыл спортивную сумку и гору палок возле стойки сетки на корте 17.
Они совершенно не стесняются пауз. Марио не знает, говорит ли до сих пор человек в телефоне или Аврил просто еще не положила трубку. Она все еще держит черный степлер. Пасть степлера открыта и выглядит в ее руке по-крокодильи.
– Ты прогуливался поблизости и мимоходом заглянул засвидетельствовать почтение? Или же сегодня мне предстоит стать темой репортажа?
– Можешь стать темой, Маман, – он устало вращает головой. – Я устал все это носить.
– Та еще тяжесть. Я пробовала.
– Нормально.
– Я помню, как он ее мастерил. С какой заботой, не передать словами. Уверена, то был последний случай, когда что-то действительно приносило ему наслаждение.
– Это прекрасно!
– Он вложил в этот подарок не одну неделю тяжкого труда.
Ему тоже нравится смотреть на нее, подавшись вперед и показывая, что ему нравится смотреть. Они самые несмущаемые люди из всех, кого они знают. Здесь она редко задерживается допоздна; у нее большая студия в ДР. Единственное, что может выдать ее усталость, – это огромный белый чуб на голове, словно бурун в океане волос, и только с одной стороны, у телефона, торчащий и касающийся телефонной антенны. Она была белоснежно-белой уже тогда, когда Марио впервые увидел, как она смотрит на него из-за стекла инкубатора. Ее отец на фотографиях такой же. Волосы спускаются на спинку кресла и стекают по обеим рукам, спадая у локтей. В проборе просвечивает розовая кожа. Ее волосы всегда чистые и расчесанные. На шее у нее один из больших свистков мистера Делинта. От ее вихра на подоконник падает загнутая тень. По обе стороны от окна на латунных древках свисают два флага – с кленовым листом и флаг США с 50 звездами; в дальнем углу вымпелы с флерде-лисами на высоких острых полированных шестах. В кабинете Ч. Т. есть флаг ОНАН и флаг США с 49 звездами 318.
– У меня наверху была очень содержательная беседа в разговоре с Ламонтом Чу. Но девочка Фелисити, которая очень худая. она из-за меня расстроилась. Сказала, что в полотенце.
– Уверена, Фелисити ничего не сделается. Выходит, ты просто прогуливался. Записи перипатетика, – в общении с ним она не упрощает язык, не говорит с ним свысока – это было бы унизительно для него. Хотя, кажется, он не против, когда многие именно так с ним и разговаривают – свысока.
А также она не спросит об ожоге в области таза, только если он сам о нем не заговорит. Она старается не совать нос в вопросы здоровья Марио, только если он сам не заговорит, опасаясь, что это можно принять за вмешательство или назойливость.
– Я увидел у тебя свет. И подумал себе: почему Маман до сих пор здесь.
Она сделала вид, что схватилась за голову.
– И не спрашивай. Иначе предамся безудержному нытию. Завтра предстоит чертовски занятой день, – Марио не слышал, чтобы она попрощалась с человеком в телефоне, когда положила трубку – так, что антенна теперь показывает Марио в грудь. Она затушила бычок бенсони-хеджины о бывший держатель для сигарет, похожий на петушиный гребень, который он когда-то смял, нарубил ударами карате и выдавил дно, когда она сказала, что больше хочет пепельницу. – Для меня непередаваемое удовольствие видеть тебя погруженным в работу, – сказала она. – В исканиях, – она задавила отдельные искры в пепельнице. У нее была идея-фикс, что Марио переживает, когда видит, как она курит, хотя он никогда не говорил об этом ни слова. – Как бы то ни было, у меня завтра встреча за завтраком в 07, вот и выходит, что приходится канителиться с подготовкой к утренним занятиям заблаговременно, оттого я и перебралась сразу сюда, чтобы не утруждать себя лишний раз переноской пособий по туннелям.
– Ты устала?
Она только улыбнулась.
– Она выключена, – он показал себе на голову. – Я ее выключил.
Глядя на них – она сидит, он стоит, склонившись вперед, – трудно
было поверить, что эти люди родственники.
– Отужинаешь с нами? В мыслях не было ужина, пока не увидела тебя. Даже не знаю, что нас сегодня ждет на столе. Чудеса чудес 319. Хрящи индейки. Твой спальник рядом с радио. Снова переночуешь у нас? Чарльз, насколько я понимаю, пробудет в кабинете допоздна.
– Из-за помоища на Эсхатоне и носа Потлера?
– Приехала женщина из журнала, чтобы сделать репортаж о твоем брате. Чарльз взял на себя роль ее собеседника, чтобы уберечь от нее студентов. По завершении можешь поговорить с ней об Орине, если пожелаешь.
– Орто сказал, она ищет Хэла.
В разговоре с ним Аврил часто как-то по-особенному наклоняла голову.
– Твой бедный дядя Чарльз сидит с Тьерри и этой журналисткой с самого полудня.
– А ты с ним говорила?
– Я пыталась застать твоего брата в течение всего дня. В твоей комнате его нет. Мэри Эстер перед началом Учебного часа видела, как этот самый Пемулис уезжал на их тягаче. Хэл с ним, Марио?
– Я не видел Хэла с обеда. Он сказал, у него зуб.
– До моего сведения только сегодня дошло, что он посещал Зегарелли.
– Он спрашивал, как мой ожог на тазу.
– Ожог, о котором я не стану расспрашивать, пока ты сам не будешь в настроении рассказать.
– Он нормально. Плюс Хэл сказал, что хочет, чтобы я вернулся ночевать к нему.
– Я оставила два сообщения на его автоответчике – просила дать мне знать, как его зуб. Золотце, я места себе не нахожу из-за того, что не могла его поддержать. Вечно у Хэла зубы.