– Потому что ты вдруг увидел девушку без металлической шляпы, и на тебя нахлынула страсть, и ты так влюбился, что вы тут же женились и покатились вместе в з…
– Она не имела черепа, та женщина. Позже я узнаю, что она из числа первых швейцарских детей юго-западной Швейцарии, которым выпало родиться без черепа, из-за отходчивых токсинов от вторжения врага на бумаге. Без содержания в металлической шляпе ее голова свисала с плеч, как недонадутый воздушный шар или пустой мешок, очи и ротовая полость сильно растянулись на лице, а из ротовой полости испускались звуки, которые было тяжко слушать.
– И все же, вопреки всему, ты влюбился без ума. Из-за ее благодарности, и кротости, и покорности, и такой скромной гордости, как у многих кале. людей с врожденными дефектами.
– Это было не без ума. Я уже выбрал. Разжать тормоза моей fauteuil и schussch'нуть на автомагистраль – то была любовь. Я выбрал любить ее прежде утраченных ног и этой половины себя.
– И она посмотрела на то, что у тебя нет ног, но даже не увидела их и тут же выбрала тебя в ответ – результат: страстная любовь.
– Для этой женщины на насыпи не наличествовала возможность выбора. Без содержательного шлема все энергии в ней были привержены формированию ротовой полости в форму, которая позволяла дыхание, а это была задача великого труда, ибо в ее голове также не имелось ни мускулов либо нервов. Специальная шляпа оказалась вмятой на одном боку, а я сам был не в силах придать голове жены форму, согласно которой внедрил бы мешок головы в шляпу, и потому избрал нести ее поверх плеч на высокой скорости качения к ближайшему швейцарскому hopital со специализацией в деформациях тяжкой степени. Там я и узнал об иных проблемах.
– Мне бы не помешала еще парочка «Калуа» с молоком.
– Она также обладала наличием проблем с путеводным пищеварением. Также припадки. Также прогрессирующие упадки циркуляции и кровоношения, что именуются рестенозом. Также больше общепринятого количества очей и полостей на различных уровнях развития на различных частях тела. Также приступы фуги, и ярости, и частой комы. Она вышла за пределы общественного института швейцарской безвозмездной медицины. Худшими для выбора любви были церебро-испинномозговые жидкости, всегда текшие из искаженной ротовой полости.
– И но ваша страстная любовь друг к другу осушила ее церебральномозговые слюни, и вылечила припадки, и еще нашлись всякие шлемы, в которых она была такой красоткой, что просто сводила тебя с ума от любви? Так ведь?
– Garqon!
– Там будет про безумную любовь или нет?
– Катерина, некогда я тоже верил, что нет любви без страсти. Удовольствия. Это входило в общую боль лишения ног – страх, что мне не уделено страсти. Страх боли во многие порядки хуже боли боли, n'est ce?..
– Рами, что-то мне перестала нравиться эта история про то, как тебе стало лучше.
– Я пытался покинуть сию мягкоголовую женщину с церебро-спинным недержанием, m'epouse au future, в hopital тяжкой степени и укатить прочь в свою новую жизнь принятия и выбора вне клетки. Я бы вкатился внутрь гущи битвы за мою оскверненную нацию, ибо теперь я встретил смысл не в победе, но в самом выборе драться. Но не успел я произвести и пары ротаций fauteuil, как вновь во мне восстало былое отчаяние до выбора сего существа без черепа. В проистечение нескольких ротаций вновь не стало смысла, и ног, и был лишь страх боли, который пресекал выбирать. Боль откатила меня вспять к сей женщине, моей жене.
– И ты говоришь, это любовь? Какая же это любовь. Уж я отличу любовь. Любовь – это не про спинномозговую жидкость или отчаяние, уж поверь мне, старина. Любовь – это когда где-нибудь встречаешься взглядами, и подгибаются колени, и с той же секунды знаешь, что впредь не будешь один и как в аду. А ты даже наполовину не тот человек, каким я начала тебя представлять, Рэй.
– Я обязан был признать: я выбрал. Мой выбор – это была любовь. Я выбрал, кажется, выход из оков клетки. Я нуждался в этой женщине. Без нее, которую я выбрал прежде себя, были лишь боль и не-выбор, хмельные катания и фантазии о смерти.
– И это любовь? Ты же как будто к ней прикован. Ты как будто не можешь жить своей жизнью, чтобы тут же не вернулась боль клинической депрессии. Как будто клиническая депрессия – дробовик, которым тебя подталкивали к алтарю. У вас вообще был алтарь? Она вообще могла пройти до алтаря?
– Свадебный шлем моей жены изготовлен из лучшего никеля и плавился друзьями в шахтах юго-западной Швейцарии. Мы оба двое, каждого из нас катили к алтарю в особых транспортировках. Ее – со специальными утками и шлангами, для жидкостей. Для меня это был счастливейший день, с поры поезда. Священнослужитель спросил, выбрал ли я эту женщину. Царствовало длинное время тишины. В это мгновение, когда моя рука нежно держала крюк жены, все мое существо сошлось в одну точку наконечника клинка, Катерина.
– Крюк? У нее еще и крюк вместо руки?
– С самой бракованной ночи я знал, что ее смерть неизбежна. Ее рестеноз сердца, он необратим. Теперь моя Гертруда, она в коматозном и вегетативном состоянии уже почти год. Из этой комы нет выхода, говорили мне. Лишь передовое внешнее искусственное сердце Лаатк IX, говорили общественные кардиологи Швейцарии, ее шанс на жизнь. С ним, говорили они, жене прочимы много больше лет в коматозном и вегетативном состоянии.
– То есть ты здесь вроде как пытаешься продавить свое дело насчет сердца Jaarvik IX у медиков из Гарварда или типа того?
– Это ради нее я предал друзей и ячейку, дело моей нации, особо сейчас, когда победа и независимость от соседей так возможны.
– Ты шпионишь и предаешь Швейцарию, чтобы сохранить жизнь женщине со спинно-мозговой жидкостью, крюком и без черепа в необратимой коме? А я еще думала, что это у меня проблемы. Благодаря тебе я по-новому взглянула на саму идею «проблем», мистер.
– Я не говорю для того, чтобы тебе было плохо, бедная Катерина. Я говорю о боли и спасении жизни, и любви.
– Знаешь ли, Рэй, я, может, и мало что не понимаю, но какая ж тут любовь – это заниженная самооценка, самобичевание и Согласие На Меньшее, променять товарищей на кому. Если, конечно, ты не пудришь мне мозги, чтоб затащить в постель или еще из-за каких проблемных извращений.
– Это.
– И кстати, подсказка на будущее: сказать, что я напоминаю ее, – не лучший способ меня покорить, если ты меня понимаешь.
– Это то, что трудно объяснить. Просить человека увидеть картину. Это не выбор. Это не выбор Гертруды взамен AFR, моих сотоварищей. Взамен дела. Выбор любить Гертруду как жену был базов для остального, для других выборов. Без выбора ее жизни других выборов просто нет. Я старался уйти во время завязки. Ушел лишь на немного ротаций fauteuil.
– Скорее похоже, что тебе пушку к виску приставили, а вовсе не на выбор. Если не можешь выбрать что-то другое – какой же это выбор?
– Нет, но этот выбор, Катерина: я сделал его. Он сковал меня, но это оковы моего выбора. Иные оковы – нет. Иные оковы были оковами невыбора.
– У тебя есть брат-близнец, который только что вошел и сел слева от тебя, но при этом еще где-то на одну треть с тобой сливается?
– Ты лишь хмельна. Такое случается скоро, если ты непривычен с алкоголем. Это часто в сопровождении тошноты. Не тревожься, если двоится в глазах, теряется равновесие и начинается тошнота живота.
– Вот цена за, типа, совершенно нормальный человеческий пищеварительный тракт. Раньше я без всякого алкоголя блевала каждое утро. И в снег и в зной.
– Ты думаешь, нет любви без удовольствия, не-выбора, вызывающего страсть.
– Слушай, спасибо за выпивку и все такое, но мне вряд ли нужна лекция о любви от человека, который женился на человеке, у которого мозгоспиновая жидкость изо рта льется, без обид.
– Как скажешь. Мое мнение лишь таково, что любовь, о которой говоришь ты как человек этой страны, не несет удовольствий, коих ты ищешь в любви. Ваша идея, что все удовольствие и хорошее самоощущение – в могуществе, что выбирать. Чему отдаться без остатка. И любой выбор ведет вас к единому – удовольствию не выбирать.
– Не смей осуждать меня за то, что мне хорошо, уж особенно ты, Рэй, мудила, козел, жопа швейцарская.
– Лучше блевануть сейчас или попробовать дождаться, пока блеванешь ты, мистер Эксперт-по-алкоголю?
– Я думаю: что, если бы я заявил, что мы можем уйти, и я бы провел тебя лишь через три улицы отсюда и показал бы кое-что с заверением: ты получишь столько радости и хорошего самоощущения, сколько никогда не имела: ты никогда больше не почувствуешь тоску, жалость или боль от оков и клетки не-выбора. Я думаю об этом предложении: что ответила ты бы мне?
– Йа пы сделала тля тепя отвиет, что не столь такова. И уже не раз это слышала, мудила, причем от, от мужиков, у которых было побольше всего южнее талии, если врубаешься.
– Я не в понимании.
– Я бы ответила, что я бревно в постели. Как секс-партнер. У меня секс был только два раза, и оба раза ужасный, и Брэд Андерсон, когда я позвонила и спросила, почему ты не перезвонил, знаешь, что ответил Брэд Андерсон? Он ответил, что я доска в постели, и что у меня великовата дырка для девушки с такой плоской жопой, вот что сказал Брэд Андерсон.
– Нет. Нет. Ты не в понимании.
– Это я тебе говорю.
– Ты бы сказала «Нет, спасибо», говоришь ты, но это лишь потому, что не веришь моему заверению.
– Если бы мое заверение, оно было бы истинное, ты бы сказала «да», Катерина, нет?
– Да?
– Теперь ты больше не на боку, Хэл, я вижу. Когда ты на спине, у тебя нет тени.
– Эй, Хэл?
– Да, Марио.
– Мне жалко, если тебе грустно, Хэл. Кажется, тебе грустно.
– Я втайне курю высококачественный Боб Хоуп в насосной у технического туннеля. Я скрываю это почти ото всех Визином, мятной зубной пастой и душем с мылом «Айриш спринг». Только Пемулис знает, как далеко это зашло.
– Не меня хотят выгнать Ч. Т. и Маман. Не меня они подозревают. Пемулис прилюдно отравил оппонента в Порт-Вашингтоне. Не заметить было невозможно. Пацан был убежденным мормоном. Отравление было невозможно не заметить. Продажи визиновых пу