МИСТЕР ВИЛС: На последнем прогоне слово «чудно» мы убрали.
МИСТЕР ЙИ: Склах. Н-н-н-м-м.
МИСС ХУЛИ:.то задорный и здоровый ребенок ни за что не станет будить их самостоятельно, и Задорный Здоровый Зак наклоняется
в упор к камере, как к рыбьему глазу, и говорит: «Это не иго-го-гры, нельзя пассивно усесться и смотреть, чем же так тихо, жутко увлечены родители, а надо освободить помещение и как можно быстрее гарцевать к дядям полицейским, которые знают, как отключить питание помещения и помочь маме с папой».
МИСТЕР ВИЛС: Его коронная фраза – «Это не иго-го-гры». Лепит ее куда только можно.
МИСТЕР ТАН-МЛ.: Его эквивалент фразы «Клинекса» «нет, спасибочки».
МИСТЕР ТАН-СТ.: Думаю, мы готовы к просмотру.
МИСТЕР ЙИ: (возвращается на место, галстук теперь обмотан вокруг шеи, как шарф авиатора) Все еще утрясаем детали по мерчу с «Хасбро».
МИСТЕР ВИЛС: Все загружено и готово.
МИСТЕР ТАН-СТ.: Ну заводите, что у вас там.
МИСС ХУЛИ: Раз уж Том скромничает, я хочу отметить очень волнительный момент: Том уже сделал раскадровки версии Задорного Здорового Зака для подростковой аудитории, для музыкальных клипов и софткорных распространений, где Зак еще более иронически пародирует сам себя, и в этой версии его коронная фраза: «И кто из нас будет фи-го-гов ишак?»
МИСТЕР ТАН-МЛ.: Ну раскочегаривайте, что у вас там.
МИСТЕР ТАН-СТ.: Так, малой, отныне твоя работа – сидеть и помалкивать, понял?..
МИСТЕР ЙИ: Также меня просили сказать под запись, что для корпорации «Мягкая тара „Радость“» в эти потенциально трагические времена большая честь.
МИСТЕР ВИЛС: (у экрана «Инфернатрона 210») Выключи свет у тебя за спиной, пацан.
МИСТЕР ТАН-МЛ.: Тогда стенографисту будет трудно стенографировать, если позволите.
МИСТЕР ЙИ: Этот ролик ведь не содержит вспышек света, верно?
МИСТЕР ВИЛС: Ну мы готовы?
МИСТЕР ТАН-СТ.: Да вырубай свет уже.
Теперь воспоминания Гейтли о «Номе» из «Чирс!» гораздо яснее и ярче, чем любые воспоминания о снах про призрака или о самом крутящемся призраке, который сказал, что смерть – это когда все вокруг очень-очень медленное. Тот вывод, что в любой момент времени любая палата может кишеть призраками, которые порхают по больнице по своим делам и никак не могут задеть живых, слишком быстрых для глаза, заглядывающих в палату Гейтли, чтобы наблюдать, словно за движением солнца, как вздымается и опускается его грудь, – все это совершенно не напугало Гейтли до чертиков, уж точно не после визита Джоэль и фантазий об их романе и побеге, и последующего стыда. В палате слышатся песчаный звук слякотного града, который бросает в окно ветер, шипение обогревателя, выстрелы и духовые оркестры из проигрывателей картриджей в соседних палатах. Вторая койка все еще пустая и аккуратно заправленная. Из интеркома каждые несколько минут доносится тройной звон; Гейтли думает, не для того ли, чтобы просто всех бесить. То, что он даже «Итына Фрома» на уроке английского в десятом классе не смог одолеть и не имеет ни малейшего понятия, что значат и откуда взбрели в голову слова-призраки вроде СИНИСТРАЛЬНЫЙ или LIEBESTOD, или тем более ОММАТОФОРИЧЕСКИЙ, только начинает доходить до сознания, когда на его здоровое плечо опускается чья-то холодная ладонь и он открывает глаза. Не говоря уже о словахпризраках – само по себе реальное и эзотерическое выражение [214]. Он снова плавал под самой крышкой сна. Джоэль ван Д. ушла. Рука принадлежит сестре, которая меняла калоприемник. Она выглядит всклокоченной и неспокойной, и одна ее скула выступает сильнее другой, и у щелочки рта видны вертикальные морщины от того, что она все время ходит с поджатыми губами, примерно как ходила с поджатыми губами практически покойная миссис Г.
– Ваша посетительница сказала, что вы просили об этом, из-за трубки, – это маленький стенографический блокнот и ручка Bic. – Вы левша? – она имеет в виду «синистральный». Фигурой она похожа на пингвина и пахнет дешевым мылом. Блокнот СТЕНОГРАФИЧЕСКИЙ, потому что страницы переворачиваются вверх, а не вбок. Гейтли опасливо качает головой и раскрывает левую ладонь. У него снова теплеет на душе, потому что Джоэль поняла, чего он хочет. Она не просто приходила грузить своими проблемами человека, который не может вслух почеловечески осуждать. Когда он медленно качает головой, замечает то, что за белым бедром медсестры. На стуле, на котором сидели призрак, Юэлл и Кельвин Болт, теперь Грозный Фрэнсис, с нескрещенными тощими ногами, заскорузлый, коротко стриженый, ясноглазый за очками и совершенно расслабленный, с портативным баллоном с О2, с поднимающейся и опускающейся примерно в ритме телефонных звонков грудью, провожающий взглядом уходящую вразвалку нервную медсестру.
Гейтли видит под расстегнутой фланелевой рубашкой Грозного Фрэнсиса чистую белую майку. Кашель – это способ Г. Ф. здороваться.
– Вижу, еще коптишь воздух, – говорит Грозный Фрэнсис, когда проходит приступ кашля, и проверяет, что маленькие синие трубочки не выпали из носа.
Гейтли сражается с блокнотом, пытаясь одной рукой открыть и написать «ЙО!» большими печатными буквами. Только вот приложить блокнот не к чему; приходится как бы балансировать его на бедре и писать вслепую, а из-за того, что пишет левой рукой, он чувствует себя, как, наверное, жертва инсульта, и показывает он в итоге наставнику что-то в этом роде: * г
– Решил, значит, что Богу той ночью не помешает твоя помощь, а? – говорит Фрэнсис, наклоняясь набок, чтобы вытащить красную бандануплаток из заднего кармана. – Так я слышал.
Гейтли пытается пожать плечами, не может, слабо улыбается. Его правое плечо так перевязано, что напоминает голову в тюрбане. Старик ковыряет одну ноздрю и затем с интересом исследует платок, совсем как призрак во сне. Пальцы у него распухшие и кривые, а ногти длинные, квадратные и цвета панциря старой черепахи.
– Бедный больной ублюдок резал чужих питомцев, вот и нарвался не на тех. Вот что я слышал.
Гейтли хочет рассказать Грозному Фрэнсису, как обнаружил, что каждая отдельно взятая секунда послетравматической боли не невыносима, даже без наркотиков. Что, если нужно, он может Терпеть. Ему хочется поделиться открытием с Крокодилом-наставником. И плюс когда рядом тот, кто, насколько Гейтли себе доверяет, ему действительно нужен, Гейтли хочется хныкать о боли и рассказывать, как же это больно, и что ему кажется, что он больше не выдержит ни секунды.
– Решил, что ты главный. Придумал вступиться. Защитить товарища от последствий его поступков. Это какой бишь из бедных зеленых обалдуев из Эннет-Хауса?
Гейтли пытается задрать колено, чтобы видеть, как пишет: «ЛЕНЦ. БЕЛЫЙ ПАРИК. ВСЕГДА СЕВЕР. ВСЕГДА ТЕЛЕФОН». И снова это выглядит как клинопись, нечитаемо. Грозный Фрэнсис высмаркивает ноздрю и возвращает трубочку на место. Баллон на его коленях лежит тихо. На нем есть клапан, но никаких шкал или датчиков.
– Я слышал, ты вышел против шести вооруженных до зубов гавайцев. План Маршалла. Капитан Отвага. Личный Шейн [215] Господа, – Г. Ф. любит резко выдохнуть через трубочки в носу в безрадостном фырчании, такой антисмех. Нос у него огромный, с большими порами и напоминает огурец, и на нем видна почти вся кровеносная система. – Звонит мне Гленни Кубиц и рассказывает все до малейшего пука. Говорит, ты бы их видал. Говорит про перелом носа гавайцу, осколки прямо в мозг. Старым добрым основанием ладони, говорит. Большой Дон Г. – пиздюк дьявольски жесткий, вот его оценка. Сказал, судя по тому, что он слышал, дерешься ты так, будто родился в барной драке. Я говорю Гленни, дескать, уверен, Дону будет приятно слышать, как ты его презентуешь, ек-макарек.
Гейтли с доводящей до исступления синистральной аккуратностью пытался вывести: «РАНИЛ? УБИЛ? ОРГОНЫ? КТО ШЛЯПА СНАРУЖЕ?» – скорее рисовал, чем писал, когда в палату без предупреждения заскочил один из дневных дежурных врачей по травматологии, светясь бодрым здоровьем и безболезненной улыбкой. Гейтли помнит, как общался с этим самым врачом несколько дней назад в как бы сером постоперационном тумане. Этот врач индиец или пакистанец и глянцево-темный, но при этом со странно классическим лицом белого типа, которое так и просится профилем на монету, плюс с зубами, в блеске которых можно читать. Гейтли его ненавидит.
– И вот я вновь с вами в вашей палате! – врач будто не говорит, а напевает, что ли. На белом халате золотой нитью вышито его имя, в котором есть «Д», «К» и прорва гласных. Гейтли после операции пришлось чуть ли не подняться и не врезать этому врачу, чтобы тот не ставил капельницу с Демеролом. Это было, скажем, где-то от четырех до восьми дней назад. Пожалуй, «Кабы не милость», что сегодня, когда заскочил пакистанский врач, он под бесстрастным присмотром Крокодила-наставника Грозного Фрэнсиса Г.
Плюс они все так по-театрально-врачебному взметают карту Гейтли от пояса к глазам. Пакистанец надувает губы и рассеянно пыхтит, и немножко сосет ручку.
– Токсемия второй степени. Воспаление синовиальной сумки. Боль травмы очень хуже сегодня, да? – говорит врач медкарте. Поднимает взгляд, появляются зубы. – Воспаление синовиальной сумки: плохоплохо. Боль воспаления синовиальной сумки в медицинской литературе сравнивают с болью камней в почках и внематочной беременностью, – зубы такие многоваттные отчасти благодаря обрамляющей их темной коже классического лица врача. Улыбка все ширится, а зубам все нет конца. – И теперь вы готовы разрешить нам то, чтобы предоставить вам уровень анальгезии, который требует травма, взамен Торадола, простого ибупрофена от головы, ведь эти лекарства-малыши – там, где место настоящим мужчинам, да? У вас было переосмысление в свете уровня? Да?
Гейтли с невероятной тщательностью вырисовывает в блокноте огромную гласную.
– Я ставлю вас в известность о синтетических жаропонижающих анальгетиках, которые не выше Списка III