354 зависимости, – Гейтли представляет, как врач улыбается добела, опираясь на пастуший посох. У парня странная обрывистая напевная речь, как у тощих мужиков в набедренных повязках в горах в кино. Гейтли накладывает поверх глянцевого лица большой череп со скрещенными костями, мысленно. Он поднимает дрожащую «А» размером со страницу и грозит ею врачу, потом опускает блокнот и снова поднимает, чтобы было понятно, думая, что Грозный Фрэнсис заступится и вправит мозги этому рекламщику Болезни раз и навсегда, чтобы Гейтли не приходилось сталкиваться с этим пакистанским соблазном тогда, когда рядом, может, не будет никакой поддержки. Список III, ну конечно. Гребаный Талвин вон тоже из Списка III.
– Ораморф-SR, например. Очень безопасно, очень много облегчения. Облегчение быстро.
Это просто сульфат морфина с красивым торговым названьицем, знает Гейтли. Этот чурка не въезжает, с кем разговаривает, и о чем.
– Теперь я должен сказать речь, что персонально я бы делал на вашем месте выбор на пользу гидрохлорида гидроморфона капельно, в этом случае,
Господи, это ж Дилаудид. Синева. Гора Рока Факельмана. И резкое угасание Кайта. Смерть с музыкой. Синий Байю. Убийца Джина Факельмана, в общем и целом. А также Гейтли представляет старого доброго Нуча, высокого тощего Винни Нуччи, с пляжа в Салеме, который предпочитал Дилаудид и больше года прожил, не снимая ремня с руки, даже в потолочные окна Osco [216] лазил на веревке с затянутым ремнем и рукой наготове, Нуччи, который не ел и все тощал и тощал, пока от него не остались только две скулы на безмолвной высоте, даже белки глаз посинели, как синий Байю; и стертая карта Факельмана после безумного развода Соркина и двух диких ночей на Дилаудиде, когда Соркин…
– хотя я скажу «да», это по правде препарат Списка II, и я желаю уважать все желания и беспокойства, – полунапевает врач, склонившись в талии над самыми перилами Гейтли, внимательно осматривая повязку на плече, но как будто не расположенный ее трогать, заложив руки за спину. Его задница более-менее прямо перед лицом Грозного Фрэнсиса, который так и сидит себе. Врач словно бы и не замечает трезвого вот уже 34 года Грозного Фрэнсиса. И Фрэнсис слова поперек не скажет.
Гейтли вдруг приходит в голову, что «эзотерический» – еще одно слово-призрак, которым ему не по рангу бросаться, мысленно.
– Ибо я мусульман, и тоже воздерживаюсь, по религиозному запрету, от приема любых вызывающих зависимость соединений, – говорит врач. – Все же если бы я страдал от травмы, или стоматолог моих зубов предложил исполнить болезненную процедуру, я как мусульман подчинюсь императиву боли и приму облегчение, зная, что Господь ни одной известной человеку религии не желает, чтобы дети Его ненужно страдали.
Гейтли нарисовал на следующей странице две кривые А поменьше и выразительно тычет в страницу ручкой. Он надеется, что если врач и не заткнется, то хотя бы подвинется и Гейтли сможет кинуть Грозному Фрэнсису беспомощный взгляд «Пожалуйста-Скажи-Что-Нибудь». Наркотическая зависимость не имеет никакого отношения к известным Богам.
Склонившийся над Гейтли врач покачивает головой, его лицо то ближе, то дальше.
– Мы явно наблюдаем травму степени II в этой палате. Позвольте мне объяснить, что дискомфорт настоящего момента будет только усиливаться, буде начнется реанимация синовиальных нервов. Законы травмы диктуют, что боль усиливается по мере наступления восстановления организма. Я не только лишь мусульман, сэр, я также профессионал своей работы. Битартрат гидрокодона 355 – Список III. Тартрат леворфанола 356 – Список III. Гидрохлорид оксиморфона 357 – признаю, да, Список II, но более чем показанный в такой степени ненужного страдания.
Гейтли слышит, как за спиной у врача снова сморкается Грозный Фрэнсис. Рот Гейтли наполняется слюной при воспоминании о приторном антисептическом привкусе гидрохлорида, который поднимается к языку после укола Демерола, привкусе, который Кайт, грабительницылесбиянки и даже Эквус («Воткну что угодно в любую часть тела») Риз терпеть не могли, зато бедный старый Нуч, Джин Факельман и Гейтли просто обожали, полюбили как теплые материнские объятья. Глаза Гейтли скачут, язык торчит из уголка блестящего рта, пока он в общих чертах рисует шприц, руку и ремень, а потом поверх этого кривоватого натюрморта пытается пририсовать череп и кости, но череп получается больше похож на самый обычный смайлик. Он все равно показывает его иностранцу. Декстральная боль такая сильная, что его вот-вот вырвет, несмотря на трубку в горле.
Врач изучает дрожащий рисунок, кивая с тем же видом, с каким Гейтли кивал неподдающемуся пониманию кубинскому языку Альфонсо Парьяса-Карбо.
– Соединение оксикодон-налаксона 358, у него короткий период полураспада, но при этом класс опасности всего лишь Списка III, – нет, невозможно, чтобы этот парень специально говорил таким льстивым голосом; это не человек, это Болезнь Гейтли. Паук. Гейтли представляет, как его мозг пытается вырваться из шелкового кокона. Он все вызывает в памяти ту историю про отходняк, которую Грозный Фрэнсис рассказывает на Служении, как ему дали Либриум 359, чтобы облегчить дискомфорт от Отмены, а Фрэнсис просто бросил Либриум через левое плечо, на удачу, и с тех пор удача ему всегда сопутствовала в превеликих количествах.
– Подобно аналогичным образом проверенный временем лактат пентазоцина, который я могу предложить вместе с уверенностью мусульмана и профессионала по травмам лично вам, в этой палате, у вашей койки.
Лактат пентазоцина – это Талвин, надежный товарищ Гейтли № 2 в те времена, когда он еще был Там, который 120 миллиграммов натощак – и как плаваешь в масле точной температуры тела, прям как Перкоцет 360, только без раздражающего зуда за глазами, который всегда обламывал ему кайф от Перкоцета.
– Сложите свой отважный страх зависимости и позвольте нам делать свою профессию, молодой сэр, – подытоживает пакистанец, стоя прямо у койки, слева, скрывая профессиональным халатом Г. Ф., с руками за спиной, с тусклым блеском металлического уголка медкарты Гейтли между ног, с безупречной осанкой, бодрой улыбкой, белками глаз такими же безбожно белыми, как зубы. От воспоминания о Талвине у Гейтли исходят слюной такие части, о которых он и не знал, что они могут исходить слюной. Он знает, что будет дальше, Гейтли. И если пакистанец продолжит и снова предложит Демерол, Гейтли не будет сопротивляться. И пусть хоть одна сука что-нибудь ляпнет. С чего он должен сопротивляться? У него самая настоящая декстральная синовиальная травма какой-то там степени. Ранение из профессионально модифицированной Штуки 44-го калибра. Он после травмы, терпит чудовищную боль, и все слышали этого парня: будет только хуже, боль-то. Вот вам профи по травмам в белом халате, заверяет в оправданности ебаной дозы. Гэхани все слышал; да чего ебучие белофлаговцы от него вообще хотят? Это же совсем не то же самое, что тайком сбежать в блок № 7 со шприцом и пузырьком Визина. Это нужная мера, на краткий срок – возможно, это даже вмешательство сострадающего и неосуждающего Бога. Рецептурная капелька Демерола – да наверное, от силы два, три дня демероловой капельницы, может, даже один, если капельницу подключают к резиновой груше, чтобы он сам нажимал и впрыскивал Демерол только По Необходимости. Может, это как раз Болезнь заставляет бояться, что медицински необходимая капля снова запустит старые триггеры, загонит его обратно в клетку. Гейтли представляет, как пытается замкнуть магнитно-контактную противовзломную сигнализацию с крюком вместо руки. Но, уж конечно, если бы Грозный Фрэнсис считал медицински показанную кратковременную каплю подозрительной, хоть чуть, старый хитрожопый засранец что-нибудь да сказал бы, делал бы свою гребаную работу как Крокодил и как наставник, а не рассиживался, играясь с собственной далеко не инвазивной трубкой в ноздре.
– Слушай, друг ситный, пойду я, что ли, ты тут разберись, а я попозжей загляну, – доносится голос Фрэнсиса, сдержанный и нейтральный, ничего не обозначающий, и затем шорох ножек стула и система оханья, которая всегда сопровождает подъем Г. Ф. со стула. Его белый ежик медленной луной поднимается над плечом пакистанца, единственная реакция которого на Фрэнсиса – чуть склонить подбородок к плечу, словно скрипач, впервые обратившись к наставнику Гейтли:
– Тогда, возможно, вы будете любезны, любезный мистер Гейтлистарший, пожалуйста, помочь нам помочь вашему мятущемуся и храброму мальчику, но мальчику, рыцарский настрой которого, мне кажется, недооценивает уровень будущего дискомфорта, который совсем прискорбно необязателен, если он позволит нам помочь ему, сэр, – напевает пакистанец через плечо Грозному Фрэнсису, словно они единственные взрослые в палате. Он решил, что Грозный Фрэнсис – органический папа Гейтли.
Гейтли знает, что Крокодил не любит поправлять, если кто-то ошибся. Он на полпути к двери, шагает, как обычно, с нервирующей медлительностью, словно по льду, весь перекошенный и хромая как будто сразу на обе ноги, и со спины – душераздирающе без задницы в своих вечных мешковатых засаленных стариковских вельветовых брюках, с красной шеей, изборожденной сзади сложным узором морщин, поднимая на ходу руку в знак того, что он слышал, но ему неинтересно:
– Это не мое дело. Малой волен сам решить, что ему нужно. Это ему больно, а не мне. И только ему решать, – у открытой двери он то ли замирает, то ли идет еще медленней, оглядывается на Гейтли, но не смотрит в его широко открытые глаза. – Не вешай нос, малой, ёк-макарёк, и я попозжей приведу еще засранцев в гости.
Еще он бормочет: «Пока решаешь, не забывай Попросить хоть чуток Помощи». Это доносится уже из белого коридора, когда глянцевая голова пакистанца возвращается к Гейтли с натянутой нетерпеливой улыбочкой, и Гейтли уже слышит, как он вдыхает, чтобы сказать, что, само по себе разумеется, при травмах степени II такого уровня опасности предпочтительно показание лечения препаратами Списка II, которые вызывающие зависимость, но непревзойденные эффективностью, под строгим контролем употребления в дозировке одной 50-мг таблетки в капельнице с физраствором в течение 3–4 час.