Из-за стены с женской половины мы легко различали, как Тод и Донни Стотт призывают Камиллу, богиню скорости и легкой поступи. У Тод после завтрака случился истерический припадок, потому что Путринкур не явилась на предматчевую планерку женских тренеров и, судя по всему, ушла в самоволку. Лоуч со товарищи снарядили Теда Шахта сложным коленным фиксатором с параллельными алюминиевыми штифтами по бокам и дырочкой размером с пятак на резине на коленной чашечке для дермальной вентиляции, и Шахт ковылял между кабинками и раздевалкой на пятках, вытянув перед собой руки, изображая Франкенштейна. Некоторые разговаривали сами с собой у своих шкафчиков. Барри Лоуч стоял на колене и брил левую лодыжку Хэла перед бинтованием спортивной лентой. Некоторые из нас заметили вслух, что Хэл не ел обычные полагающиеся «Сникерс» или «АминоПал». Во время бинтования Хэл опирался руками на плечи Лоуча. Матчевая повязка – это два горизонтальных слоя над самой шишкой malleolus, затем прямо вниз и четыре раза вокруг tarsus перед самым суставом, чтобы и оставалось место для сгибания, и была уплотняющая и поддерживающая повязка. Затем Лоуч натягивает поверх ленты эластичный и влагоотводящий носки, затем надевает маленькую надувную штуковину «Эйркаст» и накачивает до нужного давления, сверяясь по маленькому манометру, и застегивает на липучки достаточно туго, чтобы обеспечить и поддержку, и максимальное сгибание. В течение всего процесса Хэл сидел на скамье и опирался на плечи Лоуча. Всем рано или поздно приходилось опираться на плечи Лоуча. Бритье и бинтование Хэла заняли четыре минуты. Колено Шахта и подколенное сухожилие Фрэн Анвин занимали по десять минут. Четвертак Уэйна как будто плясал на костяшках. Из-за полотенца на голове было видно только очень тонкий овальный фрагмент лица – как миндаль, стоящий на кончике. В шкафчике у Уэйна, видимо, был дисковый плеер, и играла Джони Митчелл, но никто не возражал, потому что он включил очень тихо. Стайс выдувал пурпурный пузырь. Фрир пытался дотянуться до носков. Трауб и Кит, тоже со скамьи для бинтования, позже говорили, что Хэл странно себя вел. Например, говорили они, спрашивал Лоуча, не бывало ли у того странного ощущения от предматчевой раздевалки, замкнутого, электрического, как будто все в ней уже делалось и говорилось так часто, что теперь кажется записанным, и все они существуют, по сути, как преобразования Фурье поз и привычек, сохраненные и в конкретные моменты вызываемые для нового эфира. То, что Трауб расслышал как преобразования Фурье, Кит расслышал как преобразования Курьера. Но также, как следствие, удаляемые, говорил Хэл. Кем? Обычно Хэл перед матчем испуганно нервничал на манер инженю, как человек, который в жизни не бывал и в отдаленно похожей ситуации. Сегодня его лицо сменяло различные выражения от наигранной радости до скуксившихся гримас – выражения, как будто нисколько не связанные с происходящим вокруг. Ходили слухи, что Тэвис и Штитт заказали три автобуса, чтобы перевезти команды в помещение, организация которого Корбетту Т-Т-Торпу по велению миссис Инк стоила колоссальных одолжений в МТИ, – несколько в основном простаивающих кортов где-то в глубине мозговой ткани Студенческого союза МТИ, – и что весь банкет перенесут в Студенческий союз, и что с квебекской командой и большинством гостей связались по сотовой связи насчет отмены предыдущей отмены и нового помещения, и что те гости, которые не слышали об изменении, поедут в автобусах с игроками и тренерами, некоторые, наверное, в формальной и вечерней одежде – в смысле, гости. А еще Трауб сказал, что еще слышал, как Хэл употребил слово «увядающие», но Кит не смог это подтвердить. Шахт вошел в кабинку и с особым целеустремленным звуком задвинул защелку, из-за чего в раздевалке тут же воцарилась моментальная тишина типа «стрелок-входитв-салун». Никто поблизости не слышал, как ответил и ответил ли Барри Лоуч на странные мрачные замечания Хэла, пока готовил лодыжку к высокоуровневой игре. Вагенкнехт, оказывается, действительно перднул.
Эташники сходятся во мнении, что старший тренер Барри Лоуч напоминает муху без крыльев – маленький, семенящий и т. д. Одна из традиций ЭТА – пересказ Старшими товарищами новеньким или самым маленьким Младшим товарищам саги о Лоуче и о том, как он стал элитным старшим тренером несмотря на то, что у него нет официального тренерского диплома или как это называется от Бостонского колледжа, где он, собственно, обучался. Если коротко, сага гласит, что Лоуч рос младшим в огромной католической семье, родители в которой были ортодоксальными католиками из старой школы крайне ортодоксального католицизма, и что самым горячим желанием в жизни миссис Лоуч (т. е. мамы) было, чтобы один из ее несчетных детей принял римско-католический сан, но что старший парень Лоучей отслужил два года в ВМС и картанулся на раннем этапе совместной бразильской операции ОНАН/ООН в ГБПМ; и что в течение нескольких недель после поминок умер от сигуатоксичного пищевого отравления следующий по старшинству парень Лоучей, когда съел несвежего черноперого морского окуня; а следующая старшая Лоуч, Тереза, в результате подростковых злоключений стала в Атлантик-Сити, Нью-Джерси, одной из таких женщин в расшитом блестками трико и высоких каблуках, которые носят по рингу огромные таблички с номером раунда между раундами профессиональных боев, так что надежды на кармелитское будущее Терезы заметно померкли; и далее по очереди один Лоуч без памяти влюбился и женился сразу после школы, у другого душа лежала только к игре на цимбалах в филармонии мирового уровня (теперь долбит в свое удовольствие в Хьюстонском ФО). И т. д., пока не остался всего один младший Лоуч, а за ним Барри Лоуч, который был младшеньким, а также с головой под юбкой миссис Л., в эмоциональном смысле; и что юный Барри с огромным облегчением выдохнул, когда его старший брат – благочестивый, глубокомысленный и добросердечный мальчик, переливающийся через край абстрактной любовью и врожденной верой в неотъемлемую доброту всех человеческих душ, – начал проявлять признаки истинного духовного призвания на службе Римско-католической церкви и в конце концов поступил в иезуитскую семинарию, чем скинул груз с психики младшего брата, поскольку юный Барри – с тех самых пор, когда впервые прилепил пластырь на фигурку Икс-мена – чувствовал, что его истинное призвание – на поприще не духовенства, но линиментов и вяжущих средств профессионального спортивного воспитания. Разве, в конце концов, исповедимы пути истинного человеческого предназначения? Вот так, в общем, Барри поступил на тренерство или что там в БК, и по всем статьям удовлетворительно приближался к заветному диплому, когда его старший брат, будучи еще далеко от посвящения, рукоположения или чего там в лицензированные иезуиты, в двадцать пять лет испытал внезапный и удручающий духовный кризис, из-за которого его природная вера во врожденную неотъемлемую доброту человечества самовозгорелась и сгинула – причем без какой-либо заметной или драматической причины; казалось, брат просто внезапно заболел черным мизантропическим духовным мировоззрением, как иные двадцатипятилетние заболевают атаксией Сенджера-Брауна или рассеянным склерозом, – некой дегенеративной болезнью Лу Герига, только для духа, – и его интерес к служению человеку и Богу-вчеловеке и пестованию врожденного Христа в людях через иезуитские деяния, по понятным причинам, ушел в штопор, и он больше ничего не делал, только сидел в своей комнате в дормитории семинарии Святого Иоанна – между прочим, совсем рядом с Энфилдской теннисной академией, на Фостер-стрит в Брайтоне у Содружки, рядом со штаб-квартирой архиепархии или что там, – и запускал игральные карты в мусорку посреди комнаты, не ходил на пары или вечерни и не читал Часы, и откровенно рассуждал, как бы вовсе отказаться от этого призвания, отчего миссис Лоуч едва не слегла от расстройства, а на юного Барри вновь навалились ужас и тревоги, потому что если брат помашет ручкой духовенству, обязанность отказаться от истинного предназначения на поприще шин и сгибателей и самому поступить в семинарию неумолимо возляжет на Барри, последнего из Лоучей, чтобы его ортодоксальная и возлюбленная мама не зачахла от расстройства. И тогда началась серия личных бесед с духовно-некротичным братом: Барри пришлось занять пост по другую сторону мусорки с игральными картами, чтобы хотя бы привлечь внимание старшего брата, и пытаться уговорить его сойти с духовного края мизантропический пропасти. Духовнобольной брат довольно цинично отнесся к причинам, сподвигшим Барри Лоуча его отговаривать, т. к. оба понимали, что на кону оказались и карьерные мечты самого Барри; хотя брат сардонически усмехнулся и сказал, что в любом случае не ожидал от человечества чего-то лучше своекорыстного соблюдения интересов себя любимого, с тех пор, как его практика среди человеческой паствы некоторых неустроенных храмов в центре Бостона – невозможность изменить условия, неблагодарность бездомных наркозависимых и душевнобольных паств с обочины жизни, которым он служил, и полное отсутствие сострадания и простейшей помощи от общества во всех иеузитских начинаниях – задушила всякую искорку воодушевленной веры в высший потенциал и совершенствование человека; так что, заметил он, с чего ему ожидать, что его собственный младший брат чем-то отличается от бездушнейшего прохожего, минующего протянутые руки бездомных и нуждающихся на станции «Парк-стрит», и слишком-по-человечески озабочен чем-то кроме заботы о себе любимом. Потому что теперь отсутствие простейших сопереживания, сострадания и готовности рискнуть раскрыться другим казались ему неотменимой частью человеческого характера. Понятно, что Барри Лоучу не по плечу было тягаться на идеологической почве как бы Апологии и искупибельности человека – хотя он и сумел исправить небольшой изъян в броске брата, который напрягал его flexor carpi ulnaris, и тем самым значительно повысил процент попаданий, – но он не только отчаянно желал одновременно поддержать мечту матери и собственные косвенно-спортивные амбиции, он и сам по себе был духовно-позитивным пареньком, который отказывался просто поверить во внезапное отчаяние брата из-за дефицита сострадания и тепла в предположительно автомиметичном и божественном творении Господа, и ухитрился втянуть брата в разгоряченные и высокоуровневые дебаты на тему духовности и потенциала души, в духе бесед Алеши и Ивана в старых добрых «Братьях К.», хотя, наверное, и близко не такие эрудированные и начитанные, и со стороны брата не слышалось ничего похожего на канцерогенную горечь ивановской истории о Великом инквизиторе.