мной – с ней!» – Лурия П наклонила голову и закатила глаза перед
лидером AFR, которого давно считала каким-то дилетантом.
Люди приходили и уходили. Медсестра дотронулась до его лба и, ойкнув, отдернула руку. В коридоре кто-то лепетал и плакал. В какой-то момент рядом как будто был Чандлер Ф., недавно окончивший Хаус продавец антипригарной посуды, в классической конфитеорной позе жильцов с подбородком на руках на перилах койки. Свет в палате был светящимся серым. Приходила управдом Эннет-Хауса, щупала пальцем там, где когда-то была ее бровь, пытаясь объяснить, что Пэт М. не смогла к нему выбраться, потому что ей с мистером М. пришлось выгнать дочку Пэт из дома за то, что она опять употребляла какие-то синтетики, и из-за духовного потрясения вообще не выходила из дома. Физически Гейтли было жарче, чем когда-либо в жизни. Как будто в голове сияло солнце. Колыбельного вида перила сверху истончались и слегка дрожали, как огонь. Он представил себя на алюминиевом подносе Хауса с яблоком во рту, румяной и золотистой корочкой. С другими колыхающимися силуэтами в тумане появлялся врач, который выглядел на двенадцать, и сказал поднять до 30 каждые два часа и «Попробуем Дорис 385», иначе бедный сукин сын такими темпами сгорит дотла. Разговаривал он не с Гейтли. Врач обращался не к Дону Гейтли. Единственной сознательной заботой Гейтли было Просить о Помощи отказаться от Демерола. Он все пытался выговорить «наркоман». Он вспомнил, как в детстве на детской площадке просил Мору Даффи посмотреть себе на блузку и произнести по буквам слово «attic» [232]. Кто-то еще сказал «ледяная ванна». Гейтли чувствовал на лице что-то шершавое и холодное. Голос, похожий на его собственный внутренний голос с эхо, сказал никогда не тянуть к себе вес, который превосходит тебя. Гейтли думал, что умрет. Смерть была вовсе не спокойной и мирной, как говорят. Скорее как пытаться тянуть на себя что-то тяжелее себя. Он слышал, как покойный Джин Факельман просил что-то заценить. Он был объектом активных прикроватных трудов. Бодрый звон капельниц над головой. Хлюпанье мешков. Ни один из голосов над головой не обращался к нему. Его мнение не требовалось. Отчасти он надеялся, что ему без его ведома ставят капельницу с Демеролом. Он булькал и мычал, повторяя «наркоман». И это правда, что он наркоман, он точно это знал. Крокодил, который любил носить «Хейнс», Ленни, который за кафедрой любил говорить: «Истина сделает вас свободными, но только когда с вами разберется». Кто-то в коридоре рыдал так, что вот-вот сердце надорвется. Он представил, как помпрокурора, сняв шляпу, горячо молится, чтобы Гейтли выжил, и помпрокурора смог отправить его в ИУМ-Уолпол. Резкий треск, который он услышал в упор, был от ленты на небритом рту, которую сорвали так быстро, что он почти ничего не почувствовал. Он старался не думать о том, как почувствует себя плечо, если ему постучат по груди, как стучат мертвым. Интерком спокойно позвякивал. Он слышал, как в коридоре мимо двери шли беседующие люди, останавливались на секунду, чтобы заглянуть, но не прерывали беседы. Ему пришло в голову, что если он умрет, то все остальные останутся, и пойдут домой, и поужинают, и поиксят жен, и лягут спать. Беседующий голос у дверей засмеялся и сказал кому-то, что в наши дни все трудней отличить гомосексуалистов от тех, кто избивает гомосексуалистов. Он не мог представить мир без себя. Он вспомнил, как два товарища по команде из школы Беверли избивали так называемого пацана-гомосексуалиста, пока Гейтли отходил, не желая занимать ничью сторону. В отвращении от обеих сторон конфликта. Он представил, как станет гомосексуалистом в Уолполе. Он представил, как будет ходить на одно собрание в неделю, и жить с пастушьим посохом и попугаем, и играть в криббидж на сигареты, и лежать на боку на койке в камере лицом к стене, дрочить на воспоминания о сиськах. Он увидел помпрокурора со склоненной головой и шляпой у груди.
Кто-то над головой спросил кого-то еще, готовы ли они, и кто-то прокомментировал размер головы Гейтли и схватил Гейтли за голову, а потом он почувствовал глубоко внутри движение вверх, такое личное и ужасное, что проснулся. Открылся только один глаз, потому что из-за падения на пол второй налился и заплыл, как сосиска. Весь его перед был холодным от часов, проведенных на мокром полу. Факельман где-то позади бормотал какую-то ерунду, состоявшую целиком из «г».
Его открытый глаз видел окно люксовых апартаментов. Снаружи стоял рассвет, светящийся серый, и птичкам на голых деревьях было о чем поговорить; и за большим окном были лицо и мелькающие руки. Гейтли попытался восстановить кадровую развертку зрения. За окном была Памела Хоффман-Джип. Их апартаменты находились на втором этаже люксового комплекса. Она была на дереве за окном, стояла на ветке, заглядывала внутрь, то ли дико жестикулируя, то ли пытаясь удержать равновесие. На Гейтли накатило беспокойство, что она может упасть с ветки, и он уже готовился попросить пол, пожалуйста, может, на секундочку ослабить хватку и отпустить, когда лицо П. Х.-Д. вдруг упало и скрылось за подоконником, и на его месте возникло лицо Бобби («Си») Си. Бобби Си медленно поднял к виску два пальца в равнодушно-шутливом приветствии, окидывая взглядом признаки серьезного улета в комнате, изза окна. С особым пристрастием задержал глаза на г. Дилаудид, кивая кому-то под деревом. Он подполз по ветке, пока не оказался впритирку к стеклу, и одной рукой надавил на раму, чтобы открыть запертое окно. Встающее солнце за его спиной отбрасывало на мокрый пол тень его головы. Гейтли окликнул Факельмана и попытался перевернуться и сесть. Его кости будто начинили битым стеклом. Бобби Си поднял пачку из шести банок «Хефенриффера» и призывно покачал, будто просил его пустить. Гейтли сумел сесть только частично, когда кулак Си в перчатке без пальцев пробил окно, разбрызгивая двойной стеклопакет. Гейтли видел, что упавший экран ТП так и показывал кадры огоньков. Рука Си протиснулась, нащупала шпингалет и подняла окно. Факельман блеял как овца, но не двигался; шприц, который он так и оставил в вене, болтался на внутренней стороне предплечья. Гейтли увидел, что у Бобби Си стекло в фиолетовых волосах и винтажный девятимиллиметровый «Таурус-ПТ» за ремнем с шипами. Гейтли тупо сидел, пока Си вскарабкался внутрь и как бы на цыпочках прошел между различными лужицами, и поднял голову Факельмана, чтоб проверить зрачки. Си пощелкал языком и отпустил голову Факельмана обратно к стене, пока Факс по-прежнему тихо блеял. Он ловко развернулся на каблуке и двинулся к дверям апартаментов, а Гейтли так и сидел и смотрел. Проходя мимо сидящего на полу Гейтли, подвернувшего перед собой ноги скобками, как какой-то огромный превербальный спиногрыз, Си остановился, словно вспомнил, что что-то хотел сказать, глядя на Гейтли с широкой и теплой улыбкой, и Гейтли только успел заметить, что у Си черный передний зуб, прежде чем тот хватил ему по виску «Таурусом-ПТ» и отправил назад на пол. Пол встретил затылок Гейтли хуже, чем рукоятка пистолета. В ушах зазвенело. Увидел он вовсе не звезды. Затем Бобби Си пнул Гейтли по яйцам – стандарт для нейтрализации мужика, – и Гейтли задрал колени, отвернул голову и сблевал на пол. Он услышал, как открывается дверь в апартаменты и как по лестнице ко входным дверям в комплекс вальяжно гремят берцы Си. Между судорогами Гейтли звал Факельмана валить к окну как можно бырей. Факельман привалился к стене; он смотрел на ноги и говорил, что не чувствует ног, что он парализован от пят до затылка и выше.
Скоро вернулся Си, причем во главе целой группы людей вроде свиты, вид которой Гейтли совсем не понравился. Там были Демон и Пуанграве – канадские мелкие сошки с Гарвардской площади, которых Гейтли немного знал, фрилансеры, слишком по-канадски тупые для всего, кроме брутальнейшей работы. Гейтли был не рад их видеть. На них были комбинезоны и разные фланелевые рубашки. За ними шел бедный экзематичный помощник фармацевта, с черной докторской сумкой. Гейтли лежал на спине, крутил ногами в воздухе, что, как знает любой, кто играл в официальный футбол, надо делать от нежданчика по паху. Помощник фармацевта встал за Си и так и стоял, уставившись на свои «Уиджуны». Вошли три крупных незнакомых девушки в красных кожаных куртках и чулках в сплошных затяжках. Затем бедную старую Памелу Хоффман-Джип, с разорванным и заляпанным платьем из тафты и серым от шока лицом, внесли два панка-азиата в блестящих косухах. Они сложили руки под ее задницей и несли, как на троне, с выставленной вперед ногой и торчащей из голени белой палкой кости, на которую смотреть было страшно. Гейтли видел все это вверх тормашками, пока крутил ногами, чтобы подняться. Одна из крупных девушек принесла старомодный бонг «Графикс» и мешок для кухонной мусорки «Мешок с завязкой «Радость». То ли Пуанграве, то ли Демон – Гейтли никак не мог запомнить, кто из них кто, – принесли ящик марочного виски. Си спросил, ни к кому не обращаясь, не пора ли зажигать. В комнате становилось светлее – поднималось солнце. Комната наполнялась людьми. Еще одна девушка отрицательно отзывалась о моче на полу. Факельман в углу начал твердить, что все это сказки. Си притворился, что отвечает себе фальцетом: «Да-да-да, светит солнышко с утра, зажигать давно пора». Теперь вошел совершенно безликий ухоженный парень делового вида в галстуке «Уэмбли» с коробкой «ТаТун Корп.» и поставил ее там, где все еще стоял помощник фармацевта, а также вернул телеплеер на стену и извлек картридж с огоньками, бросив на мокрый пол. Два азиатских молодчика отнесли Памелу Хоффман-Джип в дальний угол гостиной, и она вскрикнула, когда ее скинули на коробку маленьких поддельных отрывных печатей Содружества Массачусетс. Они были низенькие, эти азиаты, и смотрели на Гейтли сверху вниз, но кожа у обоих была нормальная. Последней вошла маленькая угрюмая тетка с тугим седым узлом на голове и в мягких туфлях и захлопнула за собой дверь в апартаменты. Гейтли медленно перекатился на колени и приподнялся, все еще сгибаясь в талии, не двигаясь, с одним заплывшим глазом. Он слышал, как пытается подняться Факельман. П. Х.-Д. перестала вопить и отрубилась, и обмякла, – подбородок упал на грудь, ползадницы торчало из коробки. В комнате пахло Дилаудидом и мочой, рвотой Гейтли и испражнениями Факельмана, и хорошими кожаными куртками красных кожаных девушек. Си подошел и приобнял Гейтли за плечи, и постоял с ним так, пока две крепкие девушки раздавали всем бутылки бурбона из ящика. Лучше всего Гейтли фокусировался, когда прищуривался. В окне висело утреннее солнце, за и над деревом, ж