– Жизнь несправедлива, потому что все ложь, – прорыдал Потлергейтс в ладони. Фланелевые плечики содрогнулись.
В душевых сливах вздохнуло и заурчало что-то древнее – тошнотворный звук.
– Веселей, – Пемулис с армейской аккуратностью извлекал все необходимые для матча предметы одежды, складывал их по новой и убирал в неподарочную спортивную сумку «Данлоп». Поставил ногу на скамью и бросил взгляд налево и направо. – Потому что если это единственная тучка на твоем горизонте, то будь покоен, Призрачная мощь: кое-что в мире – первостатейная истина высшей пробы.
Фрир сложил пальцы в пинцет и принялся за вторую щеку.
– Пусть хнычет. Пусть деточка поистерит. Перебесится. Тринадцать, едренбатон. Да в тринадцать он еще и на одной улице с настоящим расстройством не ходил. Даже взглядом на улице не встречался с настоящим разочарованием и, и с фрустрацией, и болью. Тринадцать: боль только слухи. Как его там. Ангст. Да малыш не узнает подлинный ангст, даже если тот к нему в упор подойдет и шею заломит.
– Это вам не реальный полновесный реальный ангст из-за потенциального прыщика на щечке, Вики, а?
– Сделай бочку, Пемулис, – даже не повернувшись. И Пемулис, и Фрир произносили слово «ангст» со слышимым «г», заметил бы Хэл. Викинг растянул рот и задрал большой подбородок, чтобы изучить кожу на челюсти, слегка поворачиваясь, чтобы охватить и боковые зеркала.
Пемулис широко улыбнулся, попробовав разыграть сцену, в которой Кейт Фрир сидит в позе лотоса в холщовой смирительной рубашке с пустыми глазами, пропевая все высокие ноты в «No Business Like Show Business», пока вокруг щелкают пальцами санитары в кипяченой белой форме и строгие медсестры в чепчиках, бесшумно топают чистые белые больничные тапочки, вечность напролет. Он уже был голый до чинос и босых светло-коричневых ног. Сравнил синюю футболку с черным пауком-волком со случайной красно-серой футболкой с надписью «Водка – враг, выпил – брак!», предположительно на русском. Его четыре хороших палки «Данлоп» лежали стопкой на скамье слева от Потлергетса. Он взял две и проверил натяжку, постучав головой одной ракетки по струнам другой и прислушавшись к звону струн, потом поменял ракетки и повторил процесс. У той самой, правильной натяжки – свой особый тон. Средние Dunlop Enqvist TL Composites. 304.95 американских долларов в розницу. У струн из натурального кетгута какая-то околостоматологическая сладкая вонь. Логотип с точкой в окружности. На Потлергетса он почти не смотрел. Наконец выбрал футболку с кириллицей и пиктограммой бутылки. Закатал и сперва продел голову – старомодный способ его покойного замечательного Па. Здешние детки побогаче сперва продевали руки. Потом уже голову. Еще ребят на бюджетном почему-то можно отличить по тому, что сперва они надевают носок и ботинок на одну ногу, а потом носок и ботинок – на другую. См. напр. Уэйна, который был у них в комнате сразу после обеда, когда Пемулис принял решение заскочить за предматчевым Тенуатом. Комната Уэйна по соседству, а он стоял в их, у фармокопической прикроватной тумбочки Трельча, без футболки и с мокрыми волосами, со слезящимися глазами и затертым «Клинексами» носом, блестящим от увлажнителя. Левой рукой Викинг сжимал сырой теннисный мячик, осматривая лоб в основном на ощупь. Психическая контрстратегия Пемулиса заключалась в том, чтобы тоже не торопиться одеваться, разогреваться и выходить на корт. Пемулис – который боялся и ненавидел непрошеных гостей в своей комнате и постоянно пилил Шахта за то, что тот забывал запирать за собой дверь, и которого не пугали талант, успех и безэмоциональная сдержанность Уэйна – хотя он все же был с ним настороже, с Джоном Уэйном, как бывает ненапуганным, но настороже внушительный хищник рядом с другим внушительным хищником, особенно после виртуозного, но рискованного выступления в некоем кабинете администрации неделю назад, о котором никто из них не упоминал, – холодно поинтересовался у Уэйна, чем же он может помочь, и Уэйн точно так же холодно не оторвался от обшаривания прикроватной тумбочки больного Джима Трельча и ответил, что зашел одолжить у Трельча Селдан [277], который, как Пемулис действительно слышал за завтраком, Трельч расписывал в красках сморкающемуся Уэйну как боевую ядреную бомбу класса антигистаминных, особенно за то, что после нее не тянет в сон и потому можно функционировать на самом высоком уровне. Пемулис поправил задние резинки ракушки, стараясь восстановить в памяти этот момент с Уэйном. Уэйну нужны чистая голова и высокая функциональность легких, чтобы играть с сирийским теннисистом на неформальной выставке в 15:15. Уэйн этого не объяснял; Пемулис сам прочел на борде академии. Одной из причин, почему Пемулис чувствовал себя не по себе и настороже из-за непрошеного присутствия Уэйна в комнате, был один буклет, – потому как, учитывая некий кабинетный инцидент, вполне возможно, что Уэйн мог подозревать Пемулиса в авторстве одного там буклета со староанглийским шрифтом, развешанного на разных досках объявлений, включая общую ТП-борду ЭТА, который анонсировал на 14.11 совместный арифметический мастер-класс Джона Уэйна / доктора Аврил Инканденцы для доквадривиумных младше-14 на тему, как 17 на самом деле помещается в 56 больше, чем 3,294 раза. Момент состоял в том, что полуодетый Уэйн торчал в комнате, с одной ногой босой и второй – в носке и ботинке. Пемулис чуть покачал головой, глянул на Потлергетса и попытался набрать слюны.
С треском ожил динамик у часов в цементном зале перед сауной, возвещая громогласной заставкой с песней Джоан Сазерленд наступление еженедельного РЭТА. Пемулис поставил уличные кроссовки на полку для уличной обуви.
– Веселей, Тэ Пэ. Всего лишь припадок ангста. Ты всего лишь отходишь от временного родительского облома. А философская истина прет отовсюду, куда ни плюнь. Подумаешь, Дисней-Уорлд. Подумаешь, нос. Эсхатон жив, поверь мне. Подумаешь, если в подполье. У тебя призвание, талант. Ракетчик твоего калибра. Соберись и утрись, зайчик мой маленький.
Потлергетс отнял ладони от лица и с пустым взглядом уставился куда-то мимо Пемулиса, двигая губами в сосательном рефлексе, за который ему так доставалось от сверстников. Лицо у него в самом деле было розовым, как у малыша-плаксы. После рук на щеках остались коричневые пауки бензоиновой мази. Под глазами светили аккуратные фонари. Он смачно шмыгнул носом, все еще закрытым горизонтальными полосами хирургической ленты.
– Бикакой я бе баледкий дайдчиг.
– Так говорят все маленькие зайчики, мелкий, – ровно сказал Викинг, выдергивая что-то из носа щипчиками. Ноздри Пемулиса напоминали четырехполосное шоссе, и его обоняние стало куда острей, чем можно пожелать в раздевалке. Шкафчик Фрира рядом с глокнеровским, который рядом со шкафчиком старого доброго Инка, был открыт нараспашку, – там в свете ламп поблескивал прикрученный кольпоскоп, а также лежали большеголовые палки «Фокс» тошнотворного западнопобережного флуоресцентно-оранжевого цвета с фирменным рисунком лисы на струнах.
Потлергетс почесал одну ногу ногтями второй.
– Если уж родителям нельзя верить.
– Позволь мне тебе подтвердить и напомнить, что облом, от которого ты отходишь, основан на эмоциях, не фактах.
Потлергетс раскрыл рот.
– Ты как раз хочешь ответить, что если нельзя доверять якобы любящему патриархальному крылу, то не можешь доверять никому, а если нельзя доверять людям, то во что же верить вообще, в плане стабильной надежности, а, Полтергейст, я прав?
– Ох едрен в три бога господа не мать, начинается, – сказал Викинг в отражение лба.
Пемулис надевал носок и ботинок, наклонившись к уху Полтергейста.
– Это не какая-нибудь фигня. Ты столкнулся с серьезной эмоционо-философической проблемой. Пожалуй, ты правильно сделал, что пришел ко мне, а не стал держать все это в себе с травмическими последствиями.
– Кто-кто к тебе пришел? – Фрир поворачивал широкое лицо туда и сюда. – Это ты пришел в самый разгар хнык-хнык-истерики.
Пемулис попробовал разыграть в воображении сцену, в которой Кейта Фрира перегнули через сетку бедуины в сиреневых тюрбанах и всячески надругиваются, исторгая из него звуки, которые издавал в мучениях литовский исторический ч/б Дж. Глисон. Потлергетсу же он сказал:
– Ведь я помню, как сам столкнулся ровно с той же самой темой, правда, от куда более философизированного облома, чем эмоции.
Фрир бросил:
– Мелкий – только не спрашивай, о чем это он.
Затем вошла пара 16-летних – Г. («Отрава») Рэйдер и низовой игрок славянского происхождения, имя которого было Золтан, а фамилию никто не мог произнести, – и проигнорировала совет Фрира спасать свои шкуры и уносить ноги, потому что добрый доктор Пемулис снова прописал больному себя и готовится выдать пару тирад, и бросили экипировку, и немедленно выдернули свежие полотенца из диспенсера и принялись ими друг друга лупцевать.
– О чем это ты? – спросил Потлергетс.
– Силок захлопнулся, капкан захлопнулся, начинается.
Рэйдер крутанул запястье и завил полотенце для, как он говорил, максимажа боли. Викинг обернулся и сказал, что если почувствует на своей заднице хотя бы дуновение махры, то им капец, обоим. Пемулис доставал ракетки. Юноши-эташники 16 лет были как класс замкнутыми, заговорщицкими, гормональными, стайными. Если ты не существовал в их кругу, то не существовал в принципе. Стратагемы и техники бойкота у них были куда более продвинутыми, чем у 14или 18-летних. (Бойкотировали они, как правило, Стайса, в основном потому, что он жил с Койлом и большую часть времени тренировался с 18-летними, и общался с ними, а также с недавнего времени Корнспана – бойкотировали, – просто потому, что он был дебиловатый и изуверский, и теперь единодушно подозревался в том, что замучил и убил двух бесхозных кошек, обгорелые тушки которых были найдены на склоне пару недель назад на предрассветных пробежках). У них были собственные диалект и шифры, шутки для своих внутри шуток для своих.