, который для Рокки сливался в нечто вроде белого шума. Среди детей ходили несколько взрослых, наблюдая, слушая, иногда негромко переговариваясь друг с другом, некоторые делали пометки в блокнотах и планшетах.
Одна девочка упала, разбила коленку и очень по-человечески заплакала. Ее подняла женщина и увела в дом.
– Не похоже на классные комнаты, в которых я учился, – заметил Рокки.
Стэн ответил с завистью:
– Да, но мне бы хотелось учиться в таких. Вся эта свобода.
– Присматривают в основном члены семей, – сказала Роберта. – Но у нас не такие семьи, как у вас. Нас все еще мало, и как следствие наши отношения непостоянны. У нас нет браков, разве что временные союзы для воспитания детей. Мы стараемся максимизировать разнообразие нашего генофонда. У нас что-то вроде неустойчивой полигамии.
Рокки нахмурился.
– Максимизировать разнообразие? А как же любовь?
Стэн только рассмеялся.
– Ха-ха. Рокки хочет влюбиться. – Типичный Стэн. – Друг мой, это еще одна человеческая иллюзия. Как искусство и религия. Мы все десять тысяч лет зря тратили время.
– Стэн, – сказала Роберта, – предполагалось, что ты будешь проводить некоторое время в школе, когда присоединишься к нам.
– Я польщен впервые с тех пор, как вы явились забрать меня с Запада-4. Думаете, у меня есть чем поделиться в качестве учителя?
Она улыбнулась в ответ.
– Ты не понял. Эти люди здесь не учат. Да, они присматривают, тут ведь маленькие дети. Но на самом деле они здесь, чтобы слушать. Понимаешь, Стэн, мы новый вид. Наш разум на порядок превосходит разум человека, старого вида. Тем не менее мы знаем очень мало – не намного больше того, что человечество открыло для себя, и даже это изобилует изъянами, ошибочными представлениями и сущими выдумками. И мы отличаемся от человечества с его богатой древней культурой, хранящейся вне наших голов в материалах цивилизации: книгах, зданиях, накопленных изобретениях. У нас ничего такого нет. Пока нет. И так мы обнаружили, что можем учиться, глядя на игры даже самых маленьких детей, которые приходят в этот мир неиспорченными, свободными от ограничений и неверных представлений, которые мы унаследовали от человечества. Мы можем получать из их игр что-нибудь новое, от новой конструкции гаечного ключа до новых подходов в трансфинитной математике. Даже младенцы, даже дошкольники, когда они «учатся» говорить, изобретают собственные слова, собственную грамматику, даже собственную математику. Мы не столько учим детей, сколько сами учимся у них.
Все это подействовало на Рокки как холодный душ.
– Судя по тому, что вы говорите, они не рисуют для мамы картинки, чтобы повесить их на дверцу холодильника. Им не рассказывают на ночь сказки.
Роберта кивнула.
– Ты видишь в этом утрату. Я тебя не виню, я тоже выросла в мире людей. Они маленькие дети. Играют в глупые догонялки и спят днем. И у нас, в этом мире, есть тролли. Может, вы слышали ночью их зов. Мы приводим троллей по вечерам. Они баюкают детей и помогают им заснуть.
– Почему им нужно помогать заснуть? – спросил Рокки.
Роберта посмотрела на него.
– Они очень смышленые дети, Рокки. В юном возрасте они постигают хрупкость жизни, собственную уязвимость. Человеческие дети, я думаю, считают себя бессмертными. Наши же дети…
– А, никаких иллюзий, – вмешался Стэн. – И их нельзя отвлечь рассказами о благодати, о посмертии и прочими сказками.
– Я сама в юном возрасте выучила этот урок. – Она на мгновение закрыла глаза.
– У вас нет никакой религии? – спросил Рокки. – Вообще нет?
– Еще нет, – ответила она. – Идемте дальше.
Не успели они уйти далеко, как мимо них прошла шумная группа с закусками для пикника, полотенцами, планшетами и бумажными блокнотами. Переговариваясь на быстроговоре, они шли из города. Некоторые по пути кивнули Роберте и с любопытством посмотрели на Рокки со Стэном. В основном молодежь, но с ними были две женщины лет пятидесяти, на взгляд Рокки. Присутствие людей старшего возраста навело его на мысль, как редко они здесь встречаются, старше тридцати пяти почти и нет никого. Это была община молодежи.
Роберта показала на одну из старших женщин.
– Ее зовут Стелла Велч. Одна из самых способных в поколении до исхода. Когда-то она работала на Базовой советником по связям, верите? Ее выгнали из университета – она изучала математику в Стэнфорде, но академические институты людей не смогли с ней справиться. Здесь она стала одним из главных мыслителей в области космологической эволюции. До того как мы ее нашли, она разработала большую часть своих идей втихаря, на клочках бумаги…
– Эйнштейн в патентном бюро разрабатывал теорию относительности в свободное время, – заметил Стэн.
– Это так. Я же сказала, Стэн, что наши разногласия лежат в высших областях наших философий – уровни целей, конечные цели. Думаю, никто не спорит, что высшая цель разума заключается в постижении мира. Но как к этому прийти? Некоторые, вроде Стеллы, мыслят большими категориями. Она хочет, чтобы мы постигли космос в самом крупном масштабе и, возможно, в один прекрасный день приняли участие в его эволюции. Другие не согласны. У нас есть философ, ты бы назвал его поэтом, который величает себя Чистотелом.
– Как цветок, – заметил Рокки.
– Вот именно. Строго говоря, меньший чистотел – прекрасный полевой цветок, вестник весны. Им восхищался Вордсворт, и тем не менее в Северной Америке он считался сорняком. Что ж, я полагаю, он и был сорняком. Чистотел, наш Чистотел, возражает, уверяя, что всю сущность нашей действительности можно постичь путем созерцания единственного цветка: математику его диплоидных и тетраплоидных форм, то, как он поворачивает свое маленькое личико к солнцу. Понимаешь, Чистотел говорит, что мы должны достигать божественного не через бесконечно большие, а через бесконечно малые величины. Ты должен с ним встретиться.
– Мы должны, – с непроницаемым видом поправил Стэн.
Рокки поинтересовался:
– А куда они пошли, леди-космолог и ее друзья в купальных костюмах и со всеми вещами?
Роберта улыбнулась.
– В миле к северу есть горячий источник. Можешь называть эту встречу семинаром. Или купальной вечеринкой. Если ты ханжа, то можешь назвать ее оргией.
– Если я пойду с ними, – сказал Рокки, – то вряд ли усвою много из космологии.
– Я же говорила вам, что мы тоже наслаждаемся сексом. Мы используем его в социальном смысле. Сейчас идут ожесточенные дебаты по поводу эзотерической интерпретации флуктуаций излучения, которое зафиксировали из массивной черной дыры в центре Галактики, и именно это собирается обсуждать группа Стеллы. Знаете, у нас страсти могут разгореться во время ученого спора так же, как и у вас. Но гораздо сложнее повздорить, если ты со своим оппонентом сидишь в горячей ванне и прихорашиваешь его.
– Прихорашиваешь! – рассмеялся Стэн. – Хорошее слово. Как шимпанзе бонобо.
Роберта кивнула.
– Видишь, ты понимаешь. Стэн, ты знаешь, что приживешься. Согласишься, что твое место здесь.
– Вы не можете ему приказывать! – горячо возразил Рокки.
– Но я не приказываю, – мягко сказала она. – Рокки, помнишь, я рассказывала тебе о том, как нам не хватает свободы воли по вашим стандартам? Потому что нередко мы видим то, что нужно сделать, и у нас нет выбора – надо делать. Так и с тобой, Стэн. Я уверена, ты видишь, что твое место здесь, с нами. Это просто вопрос того, куда ты вписываешься.
Но Стэн на что-то отвлекся и не ответил.
– Эй, – сказал Рокки. – Наш приятель Жюль.
Жюль ван Херп был грязным и разгоряченным, но одет был как Следующие, насколько мог судить Рокки: свободная безрукавка, что-то вроде набедренной повязки, пояс с петлями для инструментов.
– Копал эту дренажную канаву, – объяснил он Роберте.
– Не удивительно, что ты вспотел.
– Мне нравится работать за компанию.
– Уверена, все ценят твое содействие, – благожелательно ответила Роберта.
Жюль выглядел до умиления довольным. Он заговорил скороговоркой, и Рокки понял, что он, как это ни невероятно, пытается общаться на быстроговоре или же имитирует его.
Стэн уставился на него с каким-то отвращением.
– Эй, Рокки, помнишь того кобольда, который временами околачивается вокруг завода?
– Боб-Боб.
– Да. Он усмехается, корчит рожи, торгует всяким хламом. Отчаянно старается быть человеком, личностью. Но никогда не станет. – Он пристально посмотрел на Жюля. – Никого не напоминает?
Жюль обеспокоился, но ничего не ответил, а взглянул на Роберту, словно она могла уладить все за него.
– Эй, это грубо, – сказал Рокки.
– Да? – Стэн повернулся к Роберте.
Рокки подумал, что в нем будто распрямилась какая-то пружина. Роберта отшатнулась от его внезапного гнева.
– Так это результат вашего великого эксперимента Следующих? – спросил Стэн. – Люди вроде Жюля, которые полностью утратили достоинство и опустились до того, чтобы показывать трюки ради вашего одобрения? Ваши собственные потерянные дети, которые плачут в темноте, потому что некому их успокоить? – Он оглядел Ферму как будто с отвращением. – И это лучшее, что вы можете делать?
– Твои замечания неуместны, – рявкнула Роберта. – Двенадцать лет назад Следующие были разбросаны, заклеймены, заперты в человеческих заведениях. Сейчас мы вместе, гордые, сильные, уверенные в себе. Ты будешь учиться с нами. Великие умы мыслят одинаково…
Стэн хмыкнул.
– Вы когда-нибудь читали Тома Пейна?[11]
– Разумеется…
– «Права человека», 1792 год. «Я не верю, что найдутся два человека, имеющие одинаковую точку зрения на так называемые концептуальные вопросы, если это вообще мыслящие люди». Я со стариной тусклоголовым Томом Пейном, а не с вами. Я смиренно не соглашаюсь с вами – черт, нет, я вообще не испытываю смирения. – Он посмотрел на Рокки. – Я сваливаю отсюда. Ты идешь?
Он протянул другу руку.
Рокки шагнул назад.