Тогда, в машине, Финн услышал, как Бонни Рэй назвала Кейти именем сестры. Она тут же поправилась, погладила Кейти по щеке, и больше это не повторилось, но он запомнил выражение ее лица. Точно так же она смотрела на семейство Харрис на заправке еще до того, как познакомилась с ними.
Ванная находилась рядом со спальней Кейти. Когда Бонни открыла дверь, в коридор хлынул свет, но потом яркая полоска стремительно сузилась, и теперь он едва просачивался под дверь. Затем включился душ. Шум воды всегда успокаивал. В тюрьме кто-то сказал Финну, что голос Бога похож на шум воды. Именно поэтому дети успокаиваются, если сказать им «тсс». Именно поэтому шум воды так легко убаюкивает любого. Финн не понимал, откуда простые смертные могут знать, как звучит голос Бога. И тем более человек, который сидит за убийство.
Финн почти уснул, когда вдруг услышал, что Бонни плачет. Он был уверен, что на этот раз дело не в коротких волосах и сходстве с некрасивым братцем Хэнком. Она плакала так, будто целый день сдерживалась. Может, так и было. Наверное, общение с Кейти повлияло на нее не лучшим образом. Финн тут же сел на кровати, размышляя, не пора ли ехать, не лучше ли будет поскорее увезти Бонни отсюда.
И тут же выругался, грязно и громко, запустив пальцы в волосы. Он не обязан играть в спасителя! Да и не под силу ему это! Разве не сам он сегодня сказал ей, чтобы не пыталась его спасти? Все это полная хрень. И вообще, это Бонни виновата, что они здесь оказались! Финн накрыл голову подушкой, заглушая звуки из ванной. Отлично. Так гораздо лучше. На самом деле голос Бога – это не шум воды. Это тишина.
Финн постарался заснуть, прижав подушку к лицу, но вскоре под края наволочки проник яркий луч: это Бонни вышла из ванной, наполнив коридор светом. Потом она нажала на выключатель, и стало темно. Финн сунул подушку под голову, убеждая себя, что не слушает. Так и было. Что можно слушать в полной тишине? Он просто напряженно ждал хоть какого-то звука.
– Финн, ты не синить? – В темноте послышался шорох: Бонни на ощупь пробиралась по комнате к кровати. Нащупав ее, осторожно присела на краешек.
– Не сплю, – тихо признался он.
Бонни помолчала минуту-другую, а Финн не стал спрашивать, зачем она пришла.
– Ты до сих пор скучаешь по Фишеру? – раздался наконец ее шепот.
Нужно было ответить «нет». Может, услышав, что боль со временем проходит, она бы утешилась.
– Да, – сказал Финн. Утешил, называется. – Иногда я с ним разговариваю. Мы тоже были идентичными близнецами. Порой смотрю в зеркало и представляю, что там он. И разговариваю с отражением. Глупо. Но – да.
– Я из-за этого терпеть не могу смотреться в зеркало. Все время вижу ее.
– А зря. Лучите смотри, Бонни. Можешь представить, что это она, если так легче.
Бонни всхлипнула в темноте.
– Это же лучше, чем видеть Хэнка, правда? – Он попытался ее развеселить, но не знал, получилось ли. Было слишком темно, а она сидела неподвижно.
– А с тобой так не бывает? Кажется, будто забыл что-то, а потом понимаешь, что это не что-то… это Фишер. У меня так постоянно. Как будто я упустила нечто важное. Я начинаю проверять, все ли на месте: телефон, ключи, сумочка… И вдруг вспоминаю: Минни. Со мной нет Минни.
– Мама говорила, что мы с братом две стороны одной монеты. Фиш всегда заявлял, что он орел, а я жопка. Не решка, а жопка. Но если так и есть, то, пожалуй, нельзя сказать, что я его потерял. Пока я жив, он тоже существует. Ведь невозможно потерять вторую сторону монеты, верно?
– Вы были похожи?
– Только внешне. Фиш писал правой рукой, я пинту левой. Ему всегда нравилось действовать наугад, а мне – последовательно. Он громко говорил и смеялся, а я был тихим и стеснительным.
– Похоже на нас с Минни, – произнесла Бонни. – Только я скорее Фишер, а Минни была как ты.
Финн усмехнулся. Да, он и сам это понял.
– Финн, мы с тобой близнецы, потерявшие своих близнецов. Получается, мы оба половинки?
Он помолчал, не зная, что ответить. Бонни вздохнула. Глаза Финна уже привыкли к темноте и теперь различали ее смутный силуэт у изножья кровати. Потом она вдруг свернулась в клубок, как котенок, положив голову ему на ноги, не собираясь никуда уходить.
– Когда Фиш был жив, я пытался держать цифры в голове, не давая им касаться наших совместных занятий. Он иногда завидовал. Мы с отцом любили математику, а Фиш ничего в ней не понимал и обижался, чувствуя себя лишним. Ему всегда хотелось быть лучшим. А мне – нет. – Финн пожал плечами, словно желая стряхнуть тяжесть воспоминаний. – Я просто хотел, чтобы он был счастлив. Чтобы вся семья была вместе. Поэтому с самого детства было два Финна. Один любил числа и с удовольствием читал про Эвклида, Кантора и Канта. А второй, которого все звали Клайдом, играл в бейсбол, тусил с Фишем и другими пацанами с района. Они хулиганили, курили травку и напивались, ухлестывали за девчонками, которые мне не особенно нравились. Но я тоже делал все это – ради Фиша. И так все время. Я ни в чем ему не отказывал. Поэтому всегда чувствовал себя расколотым на две части.
– У меня такого не было. Минни никогда не говорила, что завидует моей популярности. По крайней мере, мне так казалось. Правда, она могла и скрывать свое недовольство. Ведь кое-что ей удалось скрыть. – В голосе Бонни послышались одновременно печаль и гнев.
Финн подумал, что, наверное, где-то в глубине души она злится на Минни, так же как он долгое время злился на Фиша. Может, это было ненормально, неправильно, но сердце не подчиняется доводам разума. Так было и будет всегда. И прямо сейчас у него в ногах свернулось доказательство этой простой истины.
– Она не говорила мне, как тяжело больна, насколько все плохо, – продолжала Бонни. – Каждый раз, когда мы разговаривали, Минни уверяла, что ей лучите. Она не предупредила меня. Знала ведь, что стоит сказать слово, и я приеду. Я тоже никогда не отказывала Минни. Ради нее я была готова на все.
– Может, поэтому она и не позвонила.
Он почувствовал, как Бонни замотала головой.
– Но, Финн, она со мной даже не попрощалась!
– Фиш тоже ни слова не сказал мне на прощание. Вот он смотрит, как я пытаюсь остановить кровь, а в следующую секунду – все, его нет. Ушел без единого слова.
– А какое бы это было слово, Финн? – спросила Бонни, и он понял, что она с трудом сдерживает слезы. – Если бы осталось только одно слово, что бы ты хотел услышать?
На этот раз сам Финн покачал головой.
– Не знаю, Бонни. Сколько бы слов ни осталось, какое-то всегда будет последним, и его всегда будет недостаточно.
– Я бы сказала, что люблю ее, – прошептала Бонни. – И попросила бы ее занять для меня соседнюю обитель.
– Обитель? – переспросил Финн.
– В церкви мы всегда пели этот псалом, «В доме Отца Моего обителей много». Не слышал такой?
– Нет.
– «В доме Отца Моего обителей много. А если бы не так, Я сказал бы вам», – тихо пропела она.
– Может, Бог живет в «Гранд-отеле», – пробормотал Финн. Ему хотелось вскочить и умолять ее спеть дальше. Но вместо этого он подложил руки под голову, сделав вид, что этот голос не вызывает у него никаких неудобных чувств и мыслей.
– Что за «Гранд-отель»? – спросила она.
– Так называется один парадокс о бесконечных множествах – парадокс Гильберта.
– А что такое парадокс?
– То, что противоречит нашей интуиции или здравому смыслу. Утверждение, которое, как нам кажется, противоречит логике. Мой отец обожал их. Большинство из них математические.
– Расскажи мне про «Гранд-отель». Что это за парадокс? – В голосе Бонни уже не звенели слезы, и Финн с радостью продолжил, чтобы сильнее отвлечь ее.
– Представь себе отель, в котором счетное бесконечное множество номеров.
– Счетное бесконечное множество?
– Да. Это значит, что номера можно посчитать один за другим, даже если счет никогда не закончится.
– Ла-адно, – протянула она, будто сомневаясь, что правильно поняла, но все равно хотела послушать дальше.
– И во всех этих комнатах есть жильцы.
– То есть комнат бесконечно много и при этом все они заняты?
– Ага. Теперь представь, что в «Гранд-отель» приходит еще один человек, который тоже хочет там остановиться. Там бесконечное количество комнат, соответственно, это возможно, верно?
– Да, но ты сказал, что все комнаты заняты, – возразила Бонни, сбитая с толку.
– Так и есть. Но если переселить того, кто живет в первом номере, во второй, а того, кто во втором, в третий, а того, кто в третьем, в четвертый и так далее, тогда удастся освободить место. Первый номер остается свободным.
– Какая-то чушь.
– А вот и нет. Нельзя дойти до конца бесконечного множества. Конца нет. Поэтому нельзя добавить номер в конце бесконечности, но можно освободить место в начале.
– Но ты же говоришь, что все комнаты заняты.
– Да. Заняты и останутся таковыми, – ответил Финн, как будто это был совершенно логичный ответ.
– Тогда, если приедут сразу десять человек, которые захотят остановиться в Бесконечном отеле… – Она умолкла, ожидая, что он закончит предложение за нее.
– Тогда придется переселить постояльца из первого номера в одиннадцатый, из второго – в двенадцатый и так далее, и тогда освободятся десять комнат.
Бонни тихо засмеялась:
– Это полная бессмыслица. Однажды кому-то все равно не хватит номера.
– Но их бесконечное множество.
– Да-да, я помню, и людей тоже, – пробормотала она. Вероятно, все это немного взорвало ей мозг.
– Потому задачу про отель и называют парадоксом. В каком-то смысле бесконечность и есть бессмыслица. Наш мозг не способен охватить такое множество, – задумчиво отозвался Финн. – Но никто не спорит с бесконечностью. Мы просто приняли тот факт, что визуализировать ее невозможно.
– Ну, не знаю… Я вот частенько спорю с парнем по имени Бесконечность. – Бонни потерлась щекой о его ногу, словно показывая, что ей нравится лежать рядом.
– Ха-ха, – сухо произнес Финн, размышляя, не пора ли ему отодвинуться. Наверное, пора. Но он этого не сделал.