Что за восприятие у этого десятилетнего мальчика? Люди диву даются, когда Ян выдает такое.
– Наверное. Как ты думаешь, почему?
Он пожал плечами.
– Потому что мы все смотрим одни и те же старые фильмы. Новых больше никто не снимает.
Она решила, что это правда.
– Я читала, что после Дня перехода для телевидения настали не лучшие времена, потому что невозможно организовать трансляции между последовательными мирами. Затем Йеллоустон и вовсе покончил с ним. Знаешь, супервулкан в сороковом году.
– Поэтому мы смотрим одно и то же снова и снова, – сказал Ян. – Как будто все застыло.
Она улыбнулась.
– Наверное. Больше никто не знает, как зовут Папу Римского, зато капитана Кирка знают все.
– Никогда о нем не слышал.
– Услышишь, Ян. А чем тебе нравится этот фильм?
– «Контакт»? Мне понравилось, как она находит закономерности, понимаете? В сигналах с неба. Все эти числа. Вот почему мне хочется смотреть этот фильм – потому что сигнал с неба правда поймали, да? В Дыре. В этом сигнале нашли числа?
– Не знаю, – честно ответила сестра Иоанна. Она не сильно заинтересовалась сигналом, когда о нем вкратце упомянули в новостях. Большинство сообщений об этом казались ей мрачными домыслами.
Ян беззаботно жевал попкорн.
– Я нашел в библиотеке несколько книг о том, как искать закономерности в числах и тому подобном. Закономерности есть и в природе, можно увидеть одни и те же спирали у подсолнуха и галактики.
– Правда?
Сестра Иоанна никогда не была грамотеем. Она сразу вспомнила давно умершую сестру Джорджину, самую образованную среди монахинь. Книги, которые читал Ян, вполне могли когда-то принадлежать Джорджине. Джорджина никогда не упускала случая напомнить, что училась в Кембридже.
– Не в том Кембридже, который в Массачусетсе, а в настоящем, который в Англии, – пробормотала сестра Иоанна.
– А? – недоуменно посмотрел на нее Ян.
– Ничего. Просто вспомнила… – На нее снизошло озарение. – Закономерности. Вот почему тебе нравится, как люди рассказывают истории? В них тоже есть закономерности?
Он пожал плечами, жуя попкорн.
«Может, он сам не сознает, что делает», – подумала сестра Иоанна. Поиск закономерностей – поиск логики в хаосе жизни. «Контакт» – поиск способа достучаться до отсутствующего. На самом деле в фильме это есть: немного дешевый прием в сцене, где юная Элли пытается по радио установить контакт с умершим отцом.
Это имело смысл, если учитывать биографию Яна. Отца он никогда не видел, а мать сама была почти ребенком и росла с нарушением познавательных функций. Первые четыре года жизни он провел в относительном одиночестве с матерью в постйеллоустонском лагере для беженцев на Ближних Землях, пристанище нищих и зависимых. Одним из негативных аспектов великого открытия Долгой Земли стало то, что появилось слишком много места, и такие случаи проходили незамеченными. Мать старалась как могла, но даже толком не научила Яна говорить, они общались на собственной разновидности детского лепета.
Потом мама тоже пропала. Соседи спасли растерянного и напуганного малыша от голода. Внезапно в четыре года Ян Родерик потерял единственный человеческий контакт, единственную возможность общения. Ошеломленный непривычной обстановкой, он целый год не произносил ни слова.
Сестра Иоанна всегда старалась держать в уме подобные моменты. Ребенок есть ребенок, а не набор обстоятельств. Тем не менее такая информация полезна.
– Что ты сейчас записываешь?
– Доказываю, что Элли Эрроуэй из Мэдисона в Висконсине.
– Правда? – удивилась она.
– В кино не говорится прямо. Но в первой главе книги мама Элли берет ее на прогулку по Стейт-стрит. – Он прищурился. – В Базовом Мэдисоне тоже была Стейт-стрит, да, сестра?
– Да, была.
– И в книге говорится, что она живет у озера в Висконсине. – Его маленькие пальцы стремительно забегали по планшету. – Она идет повидать маму в доме престарелых в Джейнсвилле. И смотрите, в кино… – Он уверенно прокрутил назад к сцене, где юная Элли соединяет на карте нитками кнопки, которые показывают ее радиоконтакты. – Видите кнопку на месте ее дома?
– Точно на Мэдисоне, – изумленно сказала сестра Иоанна.
– Потом отец говорит ей, где находится Пенсакола.
– Верю тебе. Ого! Кто бы мог подумать? Висконсинцы вступают в первый контакт. Ух ты!
Они дали друг другу «пять», и сестра Иоанна осмелилась обнять мальчика, слегка пощекотав, чтобы он засмеялся; он не слишком любил физический контакт.
Затем они унялись и стали смотреть древнее кино дальше.
Сестра Иоанна осторожно произнесла:
– Сестра Колин говорит, ты спрашивал, почему люди не летают на другие планеты.
– Простите, – машинально ответил Ян.
При всех предосторожностях она выбрала неправильный тон. Слишком много детей в Приюте были сверхчувствительны к критике и наказанию, которое обычно следовало до того, как они приходили сюда.
– Нет, не извиняйся. Все в порядке. Мы просто разговариваем. Ты же знаешь, что американцы летали на Луну и обратно.
– Конечно. Лет сто назад. А с тех пор нет.
– Думаю, это из-за Долгой Земли. Зачем лететь на Луну, когда во все другие миры можно просто пойти пешком?
– Но они все скучные. Все как Мэдисон, только без людей и всякой всячины.
– Понимаю, о чем ты. Но на Долгой Земле есть множество миров, где не нужны скафандры, там можно дышать воздухом… – Сестра Иоанна вспомнила, как Джошуа в юности говорил так же: «В Верхних Меггерах я фактически привязанный к планете астронавт, лишенный очарования старых космонавтов, но зато там можно остановиться, чтобы отлить»…
Она подавила улыбку.
– Долгая Земля больше, чем Мир-Кольцо?
Ей пришлось посмотреть на обложку книги, чтобы получить приблизительное представление, что такое Мир-Кольцо: какое-то огромное сооружение в космосе.
– А какой величины Мир-Кольцо?
– Как три миллиона Земель, – без запинки ответил Ян.
– О, Долгая Земля гораздо больше.
– Правда? – Его глаза расширились от удивления. – Клево!
Позже, когда начнутся всякие чудные дела, сестра Иоанна припомнит подобные разговоры. Как ни странно, прошлое Яна Родерика практически подготовило его к дальнейшему.
Подготовило к ответу на Приглашение.
Дело в том, что Ян Родерик оказался прав. Помешанный на поиске внеземных цивилизаций, закономерностей и на математических головоломках, он потихоньку начинал осознавать, что в мире появилось нечто новое – новое и реальное. Закономерность, таящаяся не в числах, не в радиосигналах с неба, а в историях, которые рассказывали друг другу люди. Истории распространялись по локальным сетям Ближних Земель, телеграфным и телефонным проводам, через маленькие спутники связи в более развитых первопроходческих мирах, а дальше через аутернет – низкотехнологичные самодельные коммуникационные системы в миллионе миров Долгой Земли, а там, где со связью было совсем плохо, на безлюдных планетах – передавались из уст в уста у костров, где путешественники встречались и беседовали.
И – так уж совпало, что во время прощания с Агнес Джошуа впервые за долгое время вспомнил свою старую знакомую Монику Янсон, – одна из таких историй касалась странной встречи, случившейся с самой Янсон много лет назад…
Глава 6
В 2029 году, всего лишь через четырнадцать лет после Дня перехода, судьба человечества на бесконечных просторах Долгой Земли оставалась весьма неопределенной. А на самой Базовой, в Мэдисоне, штат Висконсин, и его последовательных версиях, мысли сорокатрехлетней Моники Янсон, лейтенанта Мэдисонского полицейского управления, все больше занимала напряженность между путниками и теми, кто не умел переходить.
Напряженность и ее жертвы.
Стюарт Манн был физиком-теоретиком, а не врачом или психологом. Моника Янсон познакомилась с ним на одной из множества научных конференций, которые посещала, пытаясь постичь феномен Долгой Земли. Манн показался ей одним из наиболее человечных участников: он почти понятно разговаривал, обладал чувством юмора и лишь толикой раздражающего высокомерия, которое демонстрировали многие ученые. Сейчас, когда он ласково разговаривал с Пострадавшей Женщиной, здесь, в летнем домике, который ее семья построила в этой версии Мэйпл-Блаф – на Западе-31, достаточно удаленном, но все еще связанном с Базовой мире, – Янсон подумала, что подход к больному у Манна гораздо лучше, чем у многих врачей, с которыми ей приходилось сталкиваться. Поэтому она и предложила проконсультироваться именно с ним.
Манн сидел на диване рядом с пациенткой и улыбался, хотя было очевидно, что женщина его не видит. Лет пятидесяти, седой, тучный, в твидовом пиджаке с ярко-алым галстуком-бабочкой – единственным проявлением позерства. Пациентка была в пеньюаре.
– Расскажите, что вы видите, – просто попросил Манн.
Пострадавшая Женщина повернула голову в его сторону. Ее глаза не походили на глаза слепых людей, которые встречались Янсон. Они моргали, двигались, фокусировались. Она что-то видела. Просто не Стью Манна. Она теребила звенья медной проволоки на запястье. Ее звали Беттани Даймонд.
– Деревья, – сказала она. – Я вижу деревья. Светит солнце. В смысле, я чувствую солнечное тепло, но… Дети играют. Гарри спускается из дома, который мы построили на дереве. Амелия бежит ко мне… – Она поморщилась, сидя на диване, и Янсон представила маленькую девочку, бегущую перед глазами Беттани. Одна сторона лица Беттани была сплошным синяком: остаток побоев, полученных в больнице, в результате чего ее речь стала нечеткой.
– Гарри берет переходник. У него гигиенический пакет. Мы всегда заставляем детей носить гигиенические пакеты во время перехода.
– Он собирается перейти сюда? – мягко спросил Манн.
– О да. Им запрещено переходить без нас дальше, чем на один мир.
– Вы можете сказать, где он находится? Куда он собирается вернуться?
Беттани показала на середину ковра в гостиной.