Встреча со старцем поражала Комарова, хотя из его речей он ровным счетом ничего не понял. Но этот лепет кликуши каким-то образом цеплял самое нутро…
Художник увлек собеседников в другой сектор. После встречи со слепцом он, казалось, был расстроен, на него находили приступы кашля, кровавые капли летели из его рта, и он приговаривал все время присловье из двух слов: «Дурной знак… Дурной знак…»
Рука помощи
Комаров больше не искал с ними встречи. Он был немало ошеломлен новыми событиями, нарушившими привычный ход вещей и показавшими, что в Ликополисе жизнь более разнообразна, чем принято было
считать. Однако обычная зыбучая круговерть брала свое. Спустя многие месяцы Комаров уже не вспоминал двух эстетов, которые, несмотря на обилие своих красноречивых слов, как-то уплотнялись в комаровском забытьи, теряли очертания на общем сером фоне Ликополиса, будучи его частями, плоть от плоти. Другое дело — прокаженный старец, которого за все время пребывания в городе-лабиринте Комаров видел потом еще раза два. Однажды они оказались довольно близко. Прокаженный распугивал толпу своим видом. Кто-то из пульверизатора обрызгал его «мертвой водой». Но язвы только запузырились от зелья, но не проявили никаких признаков исцеления. В ответ на это прокаженный изверг проклятия и принялся плевать в обидчика своей ядовитой слюной.
Фигура старца была загадочным ярким пятном на фоне Ликополиса, совершенно невероятным здесь явлением. Для стражей он был чем-то вроде неприкасаемого… С его блужданиями мирились… Вот с ним Комаров хотел бы встретиться один на один, ему бы он задал вопросы, хотя речи старца были уж слишком бессвязны… Через какое-то время в судьбу Комарова вторглись не менее важные события, и они полностью его увлекли. Наступил день, когда к нему самым неожиданным образом пришла помощь.
Во всем этом смоге и мраке время от времени некоторые заключенные города-лабиринта принимают вести с Земли. Одни слышат голоса, другие видят какие-то образы, которые с точки зрения текущей реальности Волчьего города должны быть истолкованы как галлюцинации. Однако в результате узники, как будто получив неожиданный глоток кислорода, испытывают прилив сил и переживают вспышку озарения, пробуждающую силу памяти. Стражи называют это маниакальными состояниями.
В тот день Комаров услышал слова, обращенные к себе, и увидел своего сына Иннокентия. Это было как сон наяву. Иннокентий явился в образе достаточно смутном, уже пожилым человеком, тем не менее, узнаваемым. Комаров жадно вслушивался в доносившиеся с Земли голоса, хоры, обрывки слов. Кто-то нараспев просил за него, Комарова, кто-то говорил про какое-то омывание грехов кровью… Комарова как будто обожгло чем-то бесконечно далеким, почти нереальным. Очевидно, сын протягивал отцу руку помощи. Комаров давно не лил слез, глаза его уже высохли и слезились обычно только от копоти. Казалось, и сама душа его стала сухой, дымной и темной как зола. Но на этот раз влага наполнила глаза и выступила из-под век.
Комаров глубоко погрузился в воспоминания, и геенская гипнотическая точка ненадолго оставила его… Нахлынули воспоминания о смерти отца.
Уже повзрослев, Комаров осознал, чем болел отец. В детстве это не воспринималось, и случайно услышанные разговоры взрослых об этом не задерживались в памяти. Болел его отец, получив большую дозу облучения, поскольку принимал участие в так называемой ликвидации последствий аварии на Чернобыльской атомной станции.
Отец угасал быстро, облысел и исхудал, несколько раз его клали в больницу, потом он возвращался домой. Наступил момент, когда отец не вернулся. Родня, жалея мальчика, не говорила ему, что папы больше нет. Но перед тем в коридоре их квартирки треснуло зеркало. Две трещины пошли по диагоналям. В том месте, где они сходились, из зеркала вывалился кусок. Комаров смотрел на себя в треснувшем зеркале, но на месте лица была зияющая дыра, в которой просматривались старые обои. Этот случай поразил его.
Вскоре Комаров подслушал разговор соседей, в котором они называли его сиротой. Он не был уверен, что речь шла о нем, Комарове, но сама мысль эта обожгла его. Ведь он так сильно ждал отца. Мальчик тяжело заболел. Долго он температурил, бредил. В бреду он видел отца, шел по пятам, терял его, звал. Потом пришел еще более тяжкий бред, в котором он очень боялся потерять мать… Бред был устроен таким образом, будто кто-то убедил мальчика, что мать скоро умрет. И он жутко страдал.
На самом пике болезни, где-то на пределе борьбы за жизнь, Комаров увидел длительный диковинный сон. Затмение солнца, черный диск, потемневшее небо. Затмение это слишком долгое, кажется, оно продолжается часами… Земля погрузилась во мглу, и крики зверей оглашают старый лес… Мальчик идет по этому лесу, заходя все глубже и глубже. И вот он видит, что лес состоит не из зеленых деревьев, как раньше, а из голых иссохших стволов, чрезвычайно толстых чудовищных размеров стеблей, каких-то гигантских трав. Лес приобретает сказочные, зловещие черты, он преисполнен странным светом, не солнечным и не лунным. Тропы в лесу хорошо просматриваются из-за синеватых и фиолетовых подсвечивающих в темноте растений — борщевиков-великанов…
Тропа там и здесь усеяна трупами птиц… Мальчику встретилась лягушка с двумя головами, дорогу ему перебежал огромных размеров кузнечик ядовито-оранжевого оттенка, с лапками растущими не по бокам его тела, а сверху, пробиваясь через спину, там, где должны быть крылья. На одной из лапок его Комаров отчетливо разглядел страшный фасеточный глаз с огромным числом зеленых игольчатых зрачков. А на голове кузнечика глаза не было, это была сплошная слепая морда, хотя и с длинными усами.
Пейзаж меняется, лес становится более редким. На косогоре хромает больной лось с недоразвитыми, слабыми ногами. За лосем идут две крупные лисицы, тоже нездоровые, слабые, облинялые, с лишаями на мордах и лопатках. Лисы не красные, а грязно-розовые, как свиньи. Одна из лисиц подбирается к бедолаге сзади и вонзает в его круп зубы. Лось истошно, рыдающе, почти по-человечески кричит… У него нет сил сопротивляться, он уже недалек от исхода и только слегка рванулся вперед. Однако и лисица не вкушает его плоти. Ее гнилые зубы увязли и остались в крупе лося, а сама она отваливается от него и, оставшись без зубов, мучительно и слюняво потявкивая, плетется к оврагу, к ручью… Вторая же лисица не осмеливается напасть на лося… Вместо этого она с прохладцей, брезгливо ковыряется в падали, что попалась ей на дороге…
Пройдя косогор, Комаров оказывается у заброшенного заколоченного колодца. Пейзаж мучительно напоминает ему что-то, но он не может вспомнить, что это за место. На возвышенности, среди брошенных изб и сараев он видит часовню. В окне часовни подрагивает огонек свечи. На пороге часовни он видит свою прабабушку Марью Матвеевну. Он никогда не видел ее живой, но видел на семейных фотографиях, на каком-то портрете. Потом Комаров найдет это старое потрескавшееся фото, на котором прабабушка, еще довольно молодая, держит на руках младенца — своего внука, то есть отца Комарова…
Во сне мальчик очень обрадовался, он помнит про прабабушку, много знает о ней… Это с ней связан весь этот пейзаж, хотя сейчас он и ужасает своей пустынностью, заброшенностью…
Старушка перекрестила его и ввела в часовню. На столике там стояла крынка с теплым питьем и кружки. Прабабушка налила в кружку питье, от которого поднялся легкий пар. Комаров запомнит, как он припал к кружке, запомнит и вкус этого питья, — такого, которого он не встречал в жизни. Не молоко, не чай, не компот или кисель, не травяной настой, не бульон и не взрослый пьянящий напиток… Но что-то необычное, терпкое и душистое, о чем трудно рассказать словами.
Было во сне этом и что-то еще, что память не удержала…
Но сам сон знаменовал выздоровление. Мальчик быстро пошел на поправку. И в глубине души он верил, что это прабабушка дала ему лекарство, протянула чашку с питьем оттуда, откуда никто не приходит и не возвращается.
Наступил прилив той самой недоступной в Волчьем граде свободной воли, уже почти забытой. Ум начал работать яснее, концентрированнее. Появилась мысль, что, может быть, есть какой-то иной путь помимо вращения в дьявольских каруселях города лифтов и того неминуемого шакальего озверения, к которому поощряли и призывали местные стражи. Первая идея, которая невесть как не посещала его раньше, — заключалась в том, что нужно попытаться вступить в разговор с факирами. Ведь они из иных миров, а значит, им ведомы запретные тайны входов и выходов. И сами они как-то же выходят из Ликополя…
Возможность представилась не очень скоро, по земным меркам примерно через три недели. Но Комарову на этот раз явно везло — он оказался в лифте с факиром и решил проследить за ним. Произошло то, чего раньше никогда не случалось с ним из-за той депрессии, в которой он находился так долго: вдруг обнаружилось, что факиры, как правило, выходят в одних и тех же отсеках. А раньше он этого не замечал!
Пользуясь свободой передвижения, Комаров изучил данные отсеки и понял, что это подразделения того самого огромного архива-библиотеки, о котором говорил Брахман. Впрочем, не все факиры ездили сюда, но именно здесь можно было встретить несколько странников одновременно, в одном отсеке и в одном зале.
Однажды Комаров, осмелев, зашел в саму библиотеку. Она поражала своими масштабами и разнообразием единиц хранения. Здесь были бумажные книги разных эпох, фолианты в кожаных переплетах, пергаментные свитки, даже папирусы и глиняные клинописные таблички и еще какие-то письмена на темных полосках полуистлевшей ткани. В отдельном отсеке содержались кассеты и диски с видео, пленки и микрофильмы. Наконец, был тут и новый отдел с цифровыми фондами, в котором посетители изучали файлы на экранах маленьких мониторов, вделанных прямо в стены. Были в фондах библиотеки и такие носители и трансляторы, о которых Комаров не имел представления. Например, странные прозрачные со светящимися инвентарными кодами шары, внутри которых двигалось и развивалось трехмерное действо. Некоторые издания читателям разрешалось брать с собой, другие они изучали в читальных залах — все точно так, как и в земных библиотеках.