Между четырьмя отсеками библиотеки были прорублены переходы, в них вмонтированы лестницы-эскалаторы. Комаров впервые увидел, что в городе-лабиринте, оказывается, бывают исключения из железных правил: можно переместиться из одного отсека в другой, минуя лифты.
В зале, где в конце концов задержался Комаров, одновременно находилось не более двадцати читателей, большинство из них факиры, но присутствовало и несколько служителей-чиновников Свободного града, если судить по одежде и нашивкам. Кроме того, занимались здесь и несколько совсем несуразных существ: женщина с головой ворона, а также сиамские близнецы. Вороница смотрела иллюстрированный журнал или альбом и быстро листала его дряблой рукой, впрочем, человеческой, хотя и с очень длинными, слегка изогнутыми ногтями. Сиамские же близнецы поочередно читали друг другу шепотом на ухо бумаги из толстенной архивной папки.
Комаров раньше и не догадался бы зайти в эти помещения, а если бы и зашел — в силу подавленной воли, размягченной как вата, — ничем бы здесь не заинтересовался. Сейчас же им овладевало жгучее любопытство — нет ли в этом премудром хранилище ответа на вопрос, каковы пределы города-лабиринта, можно ли вырваться из него. Однако, поразмыслив немного, он пришел к выводу, что в библиотеке ему заниматься не удастся, к тому же искать такой ответ в книгах дело долгое и не слишком надежное.
Страж-хранитель
Комаров подзастрял в библиотеке, в то время как его собратья-узники продолжали свое бесконечное путешествие по этажам и секторам смрадного города. Здесь же даже запах был благородный: пахло старой кожей и книжной пылью. Комаров осмелел настолько, что стал прохаживаться по залу, заглядывая на столы читателей. Его внимание привлек один седовласый, бледный лицом факир, на голове которого высилось что-то вроде папахи, слегка сужавшейся кверху.
На столе этого факира лежали высокие стопки книг. На корешках Комаров читал уже полузабытые им буквы латиницы. Среди надписей Комаров сумел кое-что различить. — «Книги Бардо». «Египетская книга мертвых».
Какое-то исследование, в названии которого значилось незнакомое слово «Шеол». Некий Гарпократион. Было несколько рукописей с орнаментами и буквами, напоминавшими индийские. Были и заглавия на других языках, и даже две книги с руническими символами на лицевой стороне. Факир время от времени брал книги, быстро листал, сличал их с какой-то рукописью, откладывал в сторону, делал пометки в своем блокноте. Однажды он улыбнулся, и Комаров с удивлением обнаружил, что несколько зубов у факира — вставные, с золотым блеском. Внутреннее чувство подсказывало Комарову, что этот факир в своих исследованиях ведом бескорыстными мотивами, улыбка над книгой укрепила его в этой интуиции. Возможно, через этого факира он сумел бы узнать нечто важное для себя…
Он прошелся еще немного по залу и не заметил, как оказался в нижнем первом ряду перед кафедрой. За кафедрой, что было не сразу заметно, сидел маленький седенький старичок в толстых очках, внешностью несколько напоминавший китайца. Комаров с ужасом увидел, что старичок облачен в мундир старшего стража и, по всей видимости, поставлен здесь следить за порядком и выдачей книг. Встреча с ним вряд ли могла привести к чему-то хорошему.
Всмотревшись, Комаров разглядел на груди у старичка знак Ордена Вепвавета. Члены Ордена — высшая элита Волчьего града, та самая, о которой говорили художник с режиссером. Членов Ордена боятся даже служители и стражи. Именно они надзирают за правежами, внушают через наглядную агитацию гордую идеологию Ликополя. Вепвавет, его еще называли «Открыватель путей», «Проводник», «Разведчик», — имена одного из тех двух идолов, что стояли в атриуме.
Старичок вдруг взглянул на Комарова и ненадолго задержал на нем взгляд. Комаров так растерялся, что даже пошатнулся и задел стопку альбомов, нагроможденных один на другой на столе женщины-ворона. Альбомы с грохотом посыпались на пол, а полуженщина-полуптица при этом вскочила — ростом она оказалась совсем маленькая, почти карлица — и принялась граять прегадким скрипучим голосом. Комарова поразил ее взгляд — злые птичьи глаза, темные, без проблеска чего-либо человеческого, при этом с необыкновенно яркими узорами радужек.
Тут и другие читатели обратили свои взоры на Комарова. Несколько стражей, оставив книги, сошли со своих мест и смотрели из-под насупленных бровей. Сиамские близнецы приподнялись со стульев, вытянув цыплячьи шеи, вперили в него любопытные глазки с микроскопическими едкими зрачочками. Комаров неловко, стуча по полу колодками, стал собирать альбомы и класть их обратно на стол. При этом он косо посматривал в сторону старичка. Старичок уже пристально взирал на него поверх очков сквозь морщинистые щелочки век черными, как уголья, и совершенно бесстрастными глазами.
Когда альбомы были водружены на место и все расселись по местам, библиотекарь поманил Комарова пальцем. Делать было нечего. Единственное, что пришло на ум: нужно попытаться оправдаться тем, что он заблудился и случайно зашел в этот отсек. Но не наивно ли рассчитывать на то, что страж поверит ему?
Комаров с трудом разлепил губы, чтобы пролепетать оправдания. Он уже давно, с тех пор как общался с Шапошником, ни к кому не обращался вслух, за ненадобностью, и с трудом узнал собственный голос, оказавшийся сиплым. Старичок выслушал невнятицу Комарова и отвел его в сторону. Поистине это был совершенно удивительный страж Свободного города — он был тих, спокоен, казалось бы, даже безобиден.
Может быть, профессия книжника наложила такой отпечаток на его характер, — но разговор он вел чуть ли не по-отечески.
— Если тебя завело сюда любопытство, — вкрадчиво проговорил старичок довольно низким голосом, — это значит, что ты на опасном пути. Этот город, как и все миры тьмы, существует не для того, чтобы вы, попавшие сюда не по своей воле, уклонялись в сторону от заданного маршрута. Ты должен уяснить одну истину, главную для тебя: выхода отсюда нет… Все, кто попал сюда, обречены на вечное погружение, на бесконечный спуск. Сопротивление приведет только к вящим страданиям…
Слово «вящим» было произнесено с нажимом, со зловещим шипением… В то же время ровный спокойный голос старичка-служителя как будто убаюкивал Комарова, несмотря на свою ветхость, старичок обладал внутренней силой. Никогда раньше Комаров не встречал такого стража, до этого все они, и обычные служители, и начальство, являли собой грубую силу, а не силу убеждения. Впрочем, с членами Ордена Комарову никогда и не приходилось общаться один на один.
В то же время старичок искусно усыплял бдительность, так что можно было позабыть о том, кто это говорит. И Комаров не поверил своим ушам, когда из его собственных уст к его же собственному ужасу раздался странный вопрос:
— Могу ли я читать книги, которые вы здесь храните?
Старичок с невозмутимым видом ответил:
— Тебя интересуют книги? Я прочитал здесь очень много книг и рукописей, и могу заверить тебя: все это мишура. Все они написаны не о том, что есть, но о том, что могло бы быть где-то, в возможных, вымышленных мирах. Я не встретил ни одной книги, которая укрепляла бы читателя в его вере в единственную реальность… Нашу здешнюю реальность… Так что для тебя чтение стало бы опасностью впасть в безумие… Ты и уже ходишь недалеко от безумия, судя по твоим речам… Видимо, тягостный дурман ложных воспоминаний нагрянул на тебя, несчастный…
Пожевав губами, старичок продолжил:
— Это книгохранилище создано для ученых, для тех, кто постигает хитросплетения человеческих заблуждений — чтобы глубже проникнуть в психологию таких, как ты… Если же ты не послушаешь совета и будешь искать чего-то здесь или в запретном общении с чужими и заклейменными — ты знаешь, что будешь наказан. Те, кто не слушает разумного совета, могут оказаться в самых тяжелых мирах… Наш город всем хорош, здесь можно жить без забот. И здесь можно при соблюдении всех правил рано или поздно достигнуть полного растворения во тьме. Такова высшая воля…
При этих словах Комаров как будто воочию узрел ту стремительно вращающуюся сама в себе черную точку забытья, которая выжигала, иссушала его дух. Воздействия стража из Ордена Волка-Проводника опрокидывали его обратно, в это мертвенное и в то же время сладковатое, как усыпляющий газ, состояние.
Страж спросил:
— Помнишь ли ты, как звали на Земле твою мать?
На Комарова навалилось какое-то одурение. Ему не следовало бы отвечать на этот вопрос утвердительно, даже если бы он помнил. Такая мысль промелькнула в уме. Но тем не менее он зачем-то сейчас силился и вновь не мог вспомнить это драгоценное имя.
— Не помню… — процедил Комаров, испарина покрывала его лоб.
— Это хорошо, — ответил старичок, пристально разглядывая его лицо.
Возможно, библиотекарь тонко гипнотизировал его. Комаров как будто совсем утратил страх, ему хотелось говорить, хотелось раскрывать себя. В нем колыхнулась его недавно разбуженная внутренняя свобода, и он нашел в себе силы задать еще один вопрос, можно сказать, философский вопрос, который порою мучил его:
— Но если это высшая воля, тогда зачем наши души бессмертны? Зачем дано бессмертие, если ничего нельзя изменить?
Только здесь у старичка сверкнула в его узких чернющих глазах, глядящих из-под пепельно-белых бровей, какая-то слабая искра — то ли гнева, то ли раздражения:
— Тебе это самому пришло на ум или кто-то подсказал?..
Не дождавшись от Комарова ответа, он прибавил:
— Вот что я скажу тебе: не мы это придумали. И это не чья-то прихоть… Таков закон мироздания, Великий Свободный Господь решил так, и ты не вправе подвергать сомнению его волю. Выхода отсюда нет, не ищи его… Разве что кубарем полетишь вниз, туда, где страдания утроятся и колесо их завертится гораздо быстрее… Мечты о каком-то прошлом, о каком-то блаженстве в той жизни — все это только химеры. Они насылаются супротивной силой, которая живет в каждой душе. Именно эта-то супротивная сила и привела ваши души к страданиям. Иди постепенно, вниз и вниз, проникайся мраком и тьмой, и этот путь в конце концов избавит тебя от страдания, ты растворишься сам в хаосе тьмы. Тогда-то и все тяготы иссякнут!