Эти слова гораздо яснее и глубже передавали то, что пытались донести до Комарова художник и режиссер, у которых их мечты, как он понял, заходили за грань безумия, свидетельствовали об их покалеченных душах. Безусловно, философ-библиотекарь стоял на голову выше их, он был сознательным воином тьмы, а не ее жертвой, как Шапошник с его уродливой живописью. Но философия старичка-библиотекаря Комарова не удовлетворяла, она его отталкивала. Не давая ответов на какие-то спящие в его душе вопросы, она заранее перечеркивала все эти вопросы, как будто запирая их в каменный мешок.
Место для наблюдения оказалось очень удачное — только один раз мимо Комарова прошел подсобный служка, достававший в каптерке какие-то ведра и раструбы. Прошло еще несколько часов, и Комаров увидел-таки благообразного факира в причудливой папахе и с парой золотых зубов во рту выходящим из библиотеки с блокнотом в руках. Комаров сел ему на хвост.
Он какое-то время ехал с ним в переполненном лифте, они сделали пересадку в 57-м секторе. Наступил момент, когда в лифте кроме них остались лишь двое. Первая — совершенно неприглядная узница с выплаканными глазами и еще не зажившими следами пыток, явно не в себе, бормочущая и причитающая в пространство какие-то оккультные и астрологические термины. Второй — узник-доходяга, не так давно, судя по его внешности, отошедший от обледенения, а потому слабо воспринимающий, что происходит вокруг.
Во время езды лифт остановился — и началась месса. Комаров внимательно смотрел на факира. Тот при первых звуках мессы поморщился и полез в карман, откуда достал коробочку. В коробочке лежали большие плотные беруши. Факир вставил их в ушные раковины, чтобы приглушить звучание мессы, раскатисто раздававшееся в окружающем пространстве. Узница при звуках мессы опустилась на пол и, поджав ноги, стала кусать себя за руки в каком-то исступлении. Видно было, что для нее слушать это пение — жуткая пытка… В конце же мессы на полу под ней стала заметна лужица. Доходяга в углу со странным лицом, в котором, казалось, недоставало подбородка, был в совершенной прострации и, видимо, не внимал даже мессе.
Вновь заработали механизмы, лифт тронулся. Комаров решил, что надо срочно действовать — такого шанса могло больше не представиться. Неимоверно трудно преодолеть запрет и вбитый в каждого заключенного страх перед общением с факирами, и все же он совершил этот шаг.
— Господин странник… Позвольте просить вас о милости… — тихо, но отчетливо проговорил он.
Факир, долговязый господин с проседью в усах и бороде, с удивлением посмотрел на Комарова… Затем он вытащил из уха одну из берушей, от которых не успел еще избавиться, и шепотом, почти безгласно, спросил:
— О милости?.. Но ты же знаешь, что нам запрещено разговаривать с вами…
Комаров оглянулся на безучастного доходягу и прошептал:
— Нас никто не слышит…
Узница сидела в собственной луже совершенно разбитая и продолжала сдавленным голосом разговаривать сама с собой. И Комаров, и факир прислушались.
— Меркурий, Меркурий! Ты погубил меня! Проклятый аспект! Вот так наводят сглаз… Восьмая стоянка Луны… Могла ли я хоть что-то изменить! — бормотала она.
Факир вынул из второго уха вторую из берушей, повернулся боком, и было видно, что его ухо напряженно вслушивается. Комаров продолжил:
— На Земле или на Небе помнят меня… Я еще не до конца обезумел здесь. Неужели нет никакой надежды?.. Ведь отсюда есть выход?..
Ни один мускул не дрогнул на лице факира. Он полностью отвернулся от Комарова, открыл блокнот и зашуршал чем-то. Через полминуты он двинулся к дверям лифта и бросил тихим голосом:
— Ты нарушаешь закон… За это полагается карцер, разве нет?..
При этом белки глаз факира резко скользнули по направлению к тому месту, где он только что стоял. Комаров боковым зрением, несмотря на тусклый свет, заметил там какое-то белое пятнышко. В этот момент лифт с грохотом остановился. Это был 95-й ярус. Факир поспешно вышел. Тетка также поднялась и шаркающей походкой вылезла на этом этаже. Контуженый доходяга все так же безучастно стоял в своем углу.
Тогда Комаров присел на одно колено и молниеносно провел ладонью по тому месту, где видел пятно. Это был клочок плотной бумаги. В висках застучало: факир дал ответ. Зажав бумажку в кулаке, он пулей, несмотря на тяжелую обувку, вылетел на этаж, при этом чуть не сбив двоих собиравшихся войти в лифт фантастического вида узников, у которых вместо рук из рукавов роб высовывались ногочелюсти.
Заветный отсек
Комаров сбавил скорость и осмотрелся. Факира нигде не было видно, он как сквозь землю провалился. Тетка, продолжая блажить, нервно теребила волосы, вытягивая перед собой двумя пальцами редкие грязные пряди, вновь и вновь выкрикивая при этом абсурдные слова. Другие пассажиры, ждавшие лифта не вверх, а вниз, не обращали на Комарова внимания.
Он прошмыгнул в отдаленный и темный край отсека, скрылся за многоугольной пилястрой, так что стал невидим для тех, кто толпился в холле. Опустившись на четвереньки, Комаров разжал потный кулак и расправил на ладони обрывок бумажки. На обрывке чем-то вроде химического карандаша было начертано резким нервным почерком: 133-43.
Сомнений быть не могло: эти цифры означали номер отсека.
Комаров тщательно изорвал, истер бумажку в мельчайшие клочки и вышел из-за пилястры. У лифта с нетерпением, маясь и переминаясь с ноги на ногу, стояли несколько обыкновенных человекообразных узников и один с сильно деформированным телом. Всем им не было никакого дела до Комарова. Тогда он, облегченно вздохнув, подошел к решетке атриума и заглянул вниз.
В огромном пространстве мегаполиса кишмя кишело все то же броуновское движение несчастных душ. Продолжалось перемещение лифтов, где-то разносились истеричные крики пытаемых во мраке, внизу вереницами проходили вновь прибывшие. Комаров просунул сквозь решетку кулак и разжал его — измельченная в крошево бумага разлетелась, подхваченная потоками воздуха из вентиляционных отверстий.
Впервые за нескончаемые годы и десятилетия у него появилась волнующая надежда.
Комаров не сразу ринулся в отсек 133-43. Он выждал несколько дней. 133-й ярус относился к числу пустынных. На этих ярусах можно было вообще никого не встретить, и это само по себе было некоторым утешением.
Лифты в 43-м секторе были не просто старомодными, с решетками и двойными дверями, как в домах середины XX века. Они находились в аварийном состоянии. Тот лифт, в котором ехал Комаров, был разболтан, с оторванной створкой внутренней дверцы. Последний из попутчиков Комарова вышел на 108-м этаже. Кнопка «133» не западала, но это не значило, что Комаров с первого раза окажется в нужном ему месте. Так и случилось: лифт даже и не думал останавливаться на 133-м ярусе — он продолжал набирать ход и рвался вверх. Видимо, был неисправен ограничитель скорости, и вот уже ускорение приобрело угрожающий характер.
Потоки воздуха выли сквозь щели, по мере набора скорости лифт все сильнее трясся и стучал, к тому же он постоянно задевал за какие-то перекладины. Становилось весьма прохладно, и вот Комаров входил уже в зону ледяного холода, тем более ощутимого из-за сквозняков. Наконец, на 154-м ярусе тряска стала уже совершено несносной, лифт в каждом этаже мотало маятником, к тому же трос как-то жалобно тренькал, как будто он был надорван. Комаров вцепился руками в облезлые железные поручни, руки коченели от холода. Нависла очевидная опасность превратиться в застывшую душу.
Через щели лифта просматривались не сплошные бетонные перекрытия, а какие-то опоры. Видимо, это была самая верхняя часть Ликополиса. Где-то недалеко было уже до «крыши», о существовании которой, впрочем, ничего не было известно. Пролетев еще несколько ярусов, лифт с тяжелым гулом ударился обо что-то массивное, заскрежетал и встал как вкопанный. Внешние двери не открывались. Лампочка в потолке мерцала слабым дрожащим светом и, похоже, иссякала.
Комаров через решетку внешних дверей увидел, что на площадке перед лифтом пол заиндевел, как в морозильнике. Его пробрало по спине то ли волчьим, то ли собачьим ознобом. В щели сквозил ветер, между перекрытиями зияла серая, как будто предрассветная полумгла. Но глаз не различал в этой мгле каких-либо очертаний.
Что поражало: воздух здесь был свеж, никаких даже отдаленных признаков смрадного города не ощущалось. Однако Комарову захотелось вернуться в привычный смрад. Ведь еще немного — и он сам начнет превращаться в окоченевший осколок холода. Он с трудом оторвался от поручней, раздвинул складные дверцы и попытался изо всех сил ударить по замку внешней двери, который по идее должен был автоматически отщелкнуться при остановке. Замок не поддался. Тогда Комаров вновь прикрыл неполную гармошку внутренних дверей и обратился к панели с кнопками. В тусклом свете потрескивавшей и время от времени гаснувшей лампочки, явно уже на последнем издыхании, он еще раз надавил кнопку «133». Над лифтом что-то защелкало, и он нехотя двинулся вниз. Комарову вновь очень повезло…
С четвертого захода он вышел на нужном этаже. Отсек и впрямь оказался совершенно пустынным. Потирая ледяные ладони, Комаров обошел весь длинный коридор и внимательно всматривался в каждый квадратный метр пола, стен и потолка, но не заметил ничего особенного. Отчаяние нашло на него — неужели факир посмеялся над ним?
Семь или восемь раз он обошел всю площадь отсека, успев согреться после ледяных этажей. Комаров заглянул за все технические перегородки. В последний момент, когда безнадежность уже, казалось, одолела, он бросил прощальный взгляд на толстую решетку, отделявшую отсек от пустого пространства атриума. Решетка здесь напоминала кольчугу, только с крупными кольцами. И тут в глаза бросилась странность. Между решеткой и стеной, там, где они перпендикулярно примыкали друг к другу, имелся зазор, не менее полуметра. Туда можно было просунуть не только руку, но, пожалуй, и влезть самому, мешали бы только крайне неудобные широкие подковы на обувках, которые снять не представлялось никакой возможности из-за намертво впившихся над щиколотками прочных креплений.