Двойник напряженно думал о чем-то, потом произнес:
— Мало кому в столь темных мирах дается то, что теперь дается тебе. Ты должен узнать дорогу из этого пекла, в которое заброшен. Но сейчас тебе нужно вернуться в город и продолжать свой путь. Уже скоро ответ придет к тебе…
— Как придет?
— Не все я могу рассказать…Ты увидишь и то место, где есть выход, и как добраться к нему… Верь, что выберешься, верь, несмотря ни на что…
Проговорив это, двойник умолк, его изображение стало таять…
— А смогу ли я еще видеться с тобой? — попытался окликнуть его Комаров, но безуспешно. Изображение растворилось. В зеркале сквозь тающее пятно на месте двойника вновь проступило нынешнее лицо со шрамами и рубцами от многолетних пыток.
Комаров вышел в город. И уже на следующий день его постиг-таки тот удар, которого он опасался.
День тот оказался из ряда вон выходящим, причем прямо с утра, в те часы, когда город оживился после ночного замедления всеобщего движения.
Началось с того, что в одном из коридоров Комаров увидел необычную по местным меркам старуху, увешанную мешочками, кисетами и холщовыми сумочками, а кроме того, волочившую за собой на веревке пухлую котомку для тряпья, макулатуры и прочей хламоты Ликополиса. Она подбирала какие-то ни к чему не годные полуистлевшие ошметки, оборванные подметки, даже опустошенные от махорки окурки. Эту старуху, довольно бодрую и бойкую в движении, в ярком цветастом платке, со змеевидно изломанным нервным ртом, раньше он в городе лифтов не встречал.
Мешочница бродила по отсеку, сосредоточенно глядя себе под ноги, и так незаметно приблизилась к Комарову. Увидев его ноги, она вдруг остановилась, прикрыла глаза и стала что-то бормотать.
Комаров хотел посторониться, но старуха открыла глаза, окруженные мелкой сетью морщин, и уставилась на него.
— Хочешь, погадаю… — проскрежетала она, в глазах ее мелькнули веселые огоньки.
Комаров был поражен этим вопросом. На Земле он отшвырнул бы от себя такую гадалку, а здесь он не знал, что отвечать.
— Ну что ты дашь мне, мертвый господин? — продолжила старуха. — Ты ведь ушел скоропостижно, даже завещания не оставил… Так ведь? Дай мне что-нибудь, я тебе еще многое расскажу…
— Что ж мне дать тебе? Нет у меня ничего, кроме этой робы, да и та казенная…
— Курить есть? — спросила гадалка.
Комаров достал из нагрудного кармана последнюю оставшуюся сигареллу, которая была его валютой на случай нужды.
Гадалка закурила, глаза ее прояснились и загорелись еще сильнее. Левой рукой она стряхивала пепел, а правой водила темным ногтем по комаровской ладони, прищурив глаз…
— Ты мне приглянулся… Ты не такой, как все… И дорога у тебя особая… Мы с тобой, счастливчик, еще встретимся, встретимся, когда ты уже будешь на воле… Да-да, знай главное про себя… Ты здесь не навсегда!
— И когда же? — с волнением спросил Комаров.
— А ты никак спешишь? — ухмыльнулась ветошница. — А знаешь ли ты счет времени? Если я скажу тебе, что это будет через пять циклов или через пятьдесят, не все ли тебе равно? Ты срок от срока отличить сумеешь?.. То-то же… Так что не спеши… Лучше думай о тех, кто ждет тебя, с кем ты связан… Кто его знает, что ждет тебя там… за пределами этого уютненького городишки…
С этими словами старьевщица залилась неприятным сдавленным, как будто полусумасшедшим смехом. Можно было подумать, что она залетела с другой планеты. Подошвы ее сапожек, на которых отсутствовали лагерные колодки, были выпачканы как будто в настоящей земляной грязи, а не в пыли Ликополиса, и Комарову даже показалось, что где-то там в этой грязи мелькнула зеленая травинка. Может быть, только показалось…
Он какое-то время, недолго, провожал ее взглядом. Гадалка занялась своим прежним делом — отчасти выполняя работу за уборщиками, подчищая многолюдные этажи от разного мусора. Стражи ее не трогали, шли мимо, как будто не замечая.
В тот же день, перемещаясь в горизонтальном лифте и выйдя на одном из пересадочных пунктов, Комаров увидел в толпе группу стражей, кого-то высматривавших. Стражи скользили глазами мимо Комарова. Вдруг из их среды, раздвигая их, высунулся маленький юркий субъект, его колючие глазки больно ранили Комарова. Мгновенно он узнал в этом коротышке доходягу, у которого был исчезающее малый подбородок и нижняя губа почти сразу переходила в шею, тот, с которым они ехали в лифте с факиром. Доходяга — о ужас! — оказался вовсе не контуженным хануриком, а агентом стражей. Он, хищно раздувая ноздри, быстро вытолкнул из своего уродливого рта резкое слово в ухо стражу-старшине и кивнул головой в сторону Комарова.
Ясновидение
…Карцер представлял собой специально оборудованный отсек с прочными дверями и замками. Никто ничего не объяснял Комарову. Впрочем, было понятно: наказывают его за разговор с факиром.
В карцере его подвергали ежедневным истязаниям, подобным тем, что проделывали служители города через щели в застрявших лифтах. Но главным наказанием было клеймление. Операция по клеймлению действительно обернулась крайне болезненной мукой. Сдержать истошный вопль никому не удавалось. В воздухе во время клеймления густо разносился запах паленой плоти. Однако отчаяния не было; в глубине Комарова сверкал маячок, его упование придавало силы жить, разжигая искорку внутренней свободы.
Ему читали нотации, а потом заклинали самыми жуткими заклинаниями. Но он никак не реагировал на это, он даже не вступал в диалог с палачами, опасаясь, как бы не обнаружить перед ними ту огромную горючую волю, которую обрел он благодаря зеркалу.
После клеймления Комаров от лютой боли впал в обморочное состояние. Однако при выходе из обморока его посетило видение, очень яркий сон. Не галлюцинация с карликом или другими монстрами, а первый настоящий сон за все время существования после земной гибели. Он явственно видел, как пробирается в городе-лабиринте к заветному выходу. Едет на горизонтальном лифте в сектор 61, затем пробирается на 61-й ярус и оказывается в отсеке 61–61. В нем он находит задраенный люк, однако с помощью лома отваливает этот люк и проходит в технические этажи, там он спускается по узкой пожарной лестнице и выходит в канализационную шахту. Наконец, из шахты он поднимается к нужной двери и выбирается на воздух — прочь из проклятого града пыток!
Продолжение сна было настолько восхитительным и лучезарным по сравнению со всем его существованием в городе-лабиринте, что от него захватывало дух. Комаров оказывался на весеннем лугу — огромном и пространном как степь, с еще совсем молодой травкой, залитой местами дождевой водой. Вокруг выхода из Ликополиса из древних камней, вросших в землю, выложен лабиринт, Комаров послушно пошел по нему, петляя, — и лабиринт выводит его в нужном направлении.
Кое-где он видит пасущихся лошадей, теребящих губами всклокоченные кочки. Над горизонтом синеют горы. И во сне он уже уверенно понимает, куда нужно идти. Впереди на несколько верст простирается почти идеально ровная ширь. Ближе к горам она завершается грядой высоких камней и скалистых уступов. Именно туда, к уступам и следовало идти Комарову, там, среди этих уступов, высился длинный менгир, он и служил ориентиром.
Вот он подбирается к старинному камню, он разглядывает его… Менгир увенчан широким неровным диском с грубо вырезанным изображением равностороннего креста. Комаров видит далее в глубине каменной гряды плиту со знаком, который он узнал. Откуда узнал, из какого прошлого или будущего — неведомо. Знак изображает геометрическую фигуру, почти такую же простую, как крест, — это треугольник, верхний угол которого образует узенькое бутылочное горлышко, поскольку ребра треугольника не заканчивались, а продолжались лучами вверх. Комаров сразу же подумал почему-то, что теперь, в Ликополисе, он находится внутри треугольника, что основание этой фигуры, дно треугольной колбы — это и есть град наваждения и кошмара. Вершина же треугольника с двумя стремящимися в небо лучами — исход на свободу, возвращение в свет и явь.
Обойдя плиту, Комаров видит, что она часть, вернее фасад древнего пилона из грубого базальтового камня, внутри которого есть пространство. Там и должно решиться все. Комаров вступает в это пространство, внутри которого выложена круглая площадка из плоских камней. Встав в середину круга, на небольшую гладкую плиту, истертую когда-то чьими-то ногами и коленями, он и сам опускается на колени и ждет… Вскоре он слышит мощный голос, исполненный совершенства, не таящий в себе ни угрозы, ни приторной доброты — но свидетельствующий о внутренней правде говорящего. Этот голос врезался в сознание Комарова.
Первый вопрос звучал так: «Кем ты был?»
— Я был человеком, — ответил Комаров, причем и во сне, и потом, когда он вспоминал этот сон, он был убежден, что ответы эти порождал он сам; что они не навеяны извне, как это бывает в сновидениях… И подтверждением этого стал второй вопрос, на который Комаров не знал, что ответить…
— Кто ты теперь? — произнес вопрошающий.
Комаров бормотал что-то, выдавливал из себя слова, и наконец произнес:
— Я не знаю, кто я… Я потерялся…
На этом месте сон был прерван, стражи жестко вытолкали Комарова из предбанника карцера. Наказание клеймлением было завершено.
Стоя у зеркала в потайном коридоре, Комаров разглядывал свежее клеймо во лбу. Место клеймления воспалилось и, казалось, светилось в полумраке.
Вспомнились слова двойника: «Город-лабиринт это не внешняя тюрьма. И если бы ты мог освободить свой дух, Ликополис тебя не удержал бы». Как же такое возможно, задавался вопросом Комаров, что стены этой внутренней тюрьмы так крепки, а истязания столь ужасны? Как я мог сам довести себя до такого положения, что мучаю самого себя, да еще так жестоко?
Теперь Комаров принялся усиленно работать над собой. Время сжалось — он трудился, как пахарь в страду, и один день стоил многих лет.
Вскоре он научился не просто блуждать по дальним закоулкам памяти, но с помощью внутреннего усилия вызывать в зеркале такие фантомы и события, которых ранее еще не было. Это были не иллюзии, а настоящие беседы, настоящие встречи и дела, только осуществляемые в какой-то параллельной реальности. Комаров ни на минуту не сомневался, что эта реальность вполне реальна. В то же время он никогда не путался, где явь его внутреннего Зазеркалья, а где явь по сю сторону зеркала.