Вот домовой душит жертву в постели, а вот пляска под самогуды, в которой пляшущий уже умирает от пляски… Вот подглядывание рогоносца за своим позором, оно продолжается бесконечно, и несчастный обманутый ревнивец не может его ни прервать, ни завершить каким-либо действием… Вот загаженная комната шизофреника, с многочисленными свидетельствами его безумия, в ней сам шизофреник нечаянно обнаруживает себя в мимолетном прояснении сознания, но он не в силах оттуда вырваться.
У Шапошника на одной из его картин был дан изощренный сюжет — математик, которого пытают исследуемые им бесконечные множества. Похоже, математик в своей теории совершил какую-то ошибку, кто знает, может быть, сознательную методологическую каверзу… Но здесь, на картине, она превратилась в сюрреалистическую явь и преследует безумную душу ученого.
Были здесь и другие картины на профессиональные темы, где против врача восстали медицинские приборы и инструменты, скальпели и шприцы. Фармацевт был преследуем склянками, таблетками и вакцинами, мензурки с ядом проливаются на него, а снадобья для роста волос набиваются ему в нос, глаза и уши.
Так или иначе, все холсты были не чем иным, как фантомным общением несчастной души и того идола, которому она когда-то служила. Теперь на этих картинах все идолы превратились в проклятия, герои устали служить им до изнеможения, но не в их власти было прервать цепь навязчивого бреда.
Вот картина, живописующая пародию на исповедь: человек на коленях, накрытый епитрахилью, — но вместо отпущения грехов требоисполнитель с отвратительным лицом бьет грешника деревянным молотком по голове. Картина имела название «Душа продана!».
Вот извращенец, труположец, он совершает насилие над трупом, и он изображен в тот момент, когда с трупа сползает простыня и труположец видит, что он насилует свой собственный труп. Вот притон пидорасов, извивающихся как червяки и ласкающих героя картины, который воспринимает это как пытку.
У одного из художников на выставке был представлен обширный цикл картин, в котором героем был один и тот же персонаж, однако на каждой картине в его душе как будто переключались «треки» — как восемь различных личностей, восемь дорожек на пластинке. Восьмая картина предваряла первую, и было ясно, что этот несчастный не волен в переключении треков, он обречен блуждать по ним бесконечно, при том что все эти «я» чужие для него. Оставалось неясно, где же затерялось его подлинное «я» и почему он обречен вечно носить маски, под которыми уже не осталось ничего от настоящего лица.
Следом шли вереницей невероятные уроды из кунсткамеры, с треснувшими черепами и спинами, полоумные обитатели психушек с их невероятными видениями. Черепные коробки, набитые насекомыми, с превращениями, подобными тем, что можно было порою встретить в Ликополисе… (Здесь неразборчиво.)
Чего здесь только нет, каких причудливых фантазий не встретишь!
На одной из таких картин значилось название «Человек, убежденный в том, что он превратился в чайную ложку». На картине была изображена семья на кухне, прозрачная чашка стоит на столе крупным планом, в нее налит чай. Домашние не знают, что представляет собой чайная ложка в чашке. Но мы видим, как в огромной выпуклой части ложки просматривается несчастный, он скулит и плачет без слез…
Вот кормление говорящих вшей — когда все они, тысячи тысяч одновременно говорят с человеком, которого населяют. И он слышит каждый голос, но сам нем, не способен ни ответить, ни закричать, ни пошевелиться. Художнику каким-то образом все это удалось передать графическими приемами и пиктограммами.
На другом холсте Комаров разобрал лаконичное название «Лавина». На ней он видит лыжника, которого настигает лавина. Руки лавины толкают его сзади, а спереди лавина образует какое-то подобие головы с пастью… в котором Комаров с ужасом угадывает довольно сходное, хотя и смутно отрисованное изображение своего карлика-палача… Открытие этой личины как молнией пронзило Комарова, он не мог рассматривать далее ни эту картину, ни экспозицию…
Прервав сеанс, Комаров еще долго чувствовал себя ошеломленным. Как, каким способом мог художник проникать в столь интимное пространство? Или сам этот морок наводился откуда-то, из невидимого могущественного магического центра, к которому художник имел доступ?
Спустя некоторое время Комаров получил то, к чему так давно безуспешно стремился, — он вновь увидел зазеркального двойника. Двойник его выглядел несколько постаревшим, в нем было гораздо больше буквального сходства с нынешним Комаровым, казалось, глаза его несколько выцвели. Двойник стал расспрашивать его про успехи, про его практику зеркального самонаблюдения, про то, как он продвинулся в поиске ответов на вопросы у менгира. Комаров чувствовал какое-то труднообъяснимое смущение и отвечал, к своему стыду, не очень внятно.
Выслушав его ответы, двойник с печальным видом произнес:
— Должен огорчить тебя. Тот путь из города, который был намечен, уже закрыт. Надо будет искать другой путь…
Видя взволнованное и потрясенное лицо Комарова, двойник попытался его утешить:
— Видимо, кто-то разоблачил этот маршрут. В Ликополисе стражи знают свое дело… Думаю, нужно выдержать паузу. Да и тебе, наверное, рано покидать город, — предположил двойник. — Ведь ты не нашел ответов на все вопросы.
— На два из трех ответы найдены, осталось последнее усилие, — попытался возражать Комаров. Немного подумав, двойник ответил:
— Надо сказать, ты исключение из всех правил. Ты проделал огромный путь. Давно уже таких случаев не было в этом городе. У тебя настоящий дар…
Комарову было почему-то не по себе от таких похвал.
— Меня не покидает мысль, гложет меня, хотя, может быть, это праздное любопытство… — произнес Комаров. — Все же кто ты? Ты это я — или не совсем я?
На этот раз двойник высказался чрезвычайно научно и почти энциклопедично:
— На этот вопрос отвечает вечная философия. Греки в мистериях называли это «зеркальный паредр», египетские жрецы — «ка», гностики — «агатодемон», суфии — «свидетель созерцания». Мы с тобой отражаем друг друга, только в очень большом, разнесенном во временах и мирах пространстве. Ты ведь помнишь, что такое трельяж, зеркало из нескольких створок? Вот так же и твоя душа, она множится и дробится в этих створках. Только это не простые зеркала… Теперь понятно?
— Кажется, да, — пробормотал Комаров, подавленный такой эрудицией. — И все же… Это ты мое отражение — или я твое?
— Философский вопрос, — улыбнулся двойник. — Мы с тобой отражения одного и того же, нашей глубинной первосущности. А могут быть и другие отражения… Нам с тобой неизвестно, сколько «комаровых» таятся в безднах бытия…
Комаров с нетерпением ждал следующей беседы, поскольку двойник обещал поискать альтернативный путь к бегству. Однако следующая беседа, по всей видимости, все откладывалась и откладывалась, а вызвать двойника в зеркале усилием собственной воли Комаров не мог.
Несколько недель он трудился над инструкциями по обращению с зеркалом, спрятавшись в заброшенном отсеке, одном из самых пустынных из тех, что он знал, но при этом с хорошим освещением, поскольку напротив него располагался один из верхних прожекторов, освещавших внутреннее пространство атриума. Он изложил все так, как только мог. Рука отвыкла писать, и он с трудом выводил каракули русских букв. В конце концов, ему удалось сделать два экземпляра инструкций, в которых он подробно рассказывал, к чему нужно стремиться в работе с зеркалом…
Комаров долго ездил вблизи нулевых секторов, пытаясь добиться того, чтобы в лифте остаться в одиночестве. Наконец, это удалось ему, и он сумел пробраться к входу в зону отчуждения, как он надеялся, незамеченным. В то же время он помнил слова верзилы, что сама зона наводнена шпиками Ликополиса. Поэтому перед ним стояла еще одна задача — уйти незамеченным, точно так же, как он пришел сюда.
Блуждая по холмам кладбища ржавых баков, Комаров на этот раз долго не мог определиться, с кем заговорить. Ответ пришел к нему сам. Один из дружков верзилы, паренек с большущим ртом, узнал его и окликнул:
— Эй, Залепушник! У тебя же такая кликуха была?
Комаров был удивлен, он не помнил этого типа, но среди отверженных было заведено клички запоминать, и все были начеку. У ротастого дружка верзилы была еще более веселая кличка: Клистир.
У верзилы кличка была более благородная — Великан. Когда тот появился, они с Комаровым уединились в укромном тупичке лабиринта, откуда притом был хороший обзор. Там Комаров подробно рассказал верзиле про зеркало. Рассказ произвел на того сильное впечатление. Но на слова он был скуп на этот раз.
— Я знал, что ты, Залепушник, не прост и что от тебя будет прок… но такого, ей-богу, не ожидал…
Легенда о Нефалиме
— Нефалим — так они его прозвали, и он не всегда был прокаженным… Никто точно не знает, кто он, откуда он пришел… Некоторые верят, что это праведник, что его устами говорят посланники Вотчима…
Так рассказывал верзила по прозвищу Великан о прокаженном старце. Перед этим Великан взял несколько дней на изучение инструкций, после чего они встретились еще раз. Но Комаров настоял, чтобы это была встреча вдвоем, и не в зоне отчуждения, а в пустынном отсеке.
— Но как он стал прокаженным, известно? — спросил Комаров.
— Он взял на себя проказу. Поменялся с тем, кто был проклят. Перевел на себя его проклятие… А вместе с проклятием взял и его имя «Нефалим». Его же настоящее имя здесь никому не ведомо.
На вопрос, нельзя ли повидаться с прокаженным, Великан ответил:
— Он неизвестно откуда приходит и неизвестно куда уходит. Никто не может выследить его… А теперь уже давно никто его не видел, пропал куда-то…
— А что сталось с тем, исцелившимся?
— Исцелившийся перешел к волкам и осатанел… Освободился от проказы, но получил взамен падучую… Говорят, он теперь там очень большой туз в их шакальем ордене, даром что припадочный… Но Нефалима никто не трогал… До самого последнего времени… А вот теперь он пропал…