Комаров обещал верзиле привести его к зеркалу позднее. По убеждению Комарова, одним зеркалом могла пользоваться только одна душа, и он, выходит, назначал Великана своим наследником по отсеку 133-43.
— Знаешь, Залепуха, — ответил Великан, — мы ведь тут не совсем себе хозяева… Среди отверженных есть свой культ. Есть у нас и свой знахарь, что готовит специальное синтетическое зелье… Так вот, под действием этого зелья любой, даже и я, может проболтаться…
— Ты это про порошок?.. Как зовут вашего знахаря, кажется, черный Дуранд? — спросил Комаров.
Тут впервые он увидел на лице Великана нечто вроде испуга:
— Кто тебе рассказал?
— Никто, — ответил Комаров, — это зеркало. Оно позволяет перенестись в любое место и увидеть, что там происходит.
Великан был поражен. Лучшего доказательства действенности зеркала трудно было представить.
Дуранд, как рассказал верзила Комарову, мутит свой порошок на основе опилок пластика. Даже мизерной доли этой дури достаточно, чтобы отправить душу в предельный транс. А если переборщить — то принявший зелье станет инвалидом, вроде оледеневших душ.
— И зачем же ты, Великан, занимаешься такой дрянью? — спросил Комаров.
— А потому, что тебя раньше не нашел… Никто ведь не предложил мне работу с чудесным зеркалом… А ты думаешь, легко так бесконечно сопротивляться Ликополису? Душа требует разрядки… А Дуранд дает иллюзию, что мы встали на путь… Хотя, по правде говоря, я и до сих пор верю, что кое-что, что открывается нам в этих трансах, не иллюзия…
— Расскажи подробнее, как действует это зелье…
— Похоже на опьянение поначалу. Кружится голова, тянет мышцы, перед глазами мелькают пестрые картины невероятной сложности и красоты. Но это все цветочки… Потом начинаются ягодки… Многие из нас получают озарения и могут перенестись в любой край Вселенной. Наиболее успешные ученики Дуранда погружались в глубинные пучины праистории, видели себя мельчайшими инфузориями, разлапистыми папортниками, древними ящерами, насекомыми, змеями, опускались еще ниже, к самым истокам эволюции. Но даже им Дуранд говорил, что они еще далеки от совершенства — что достигнет вершины исцеления тот, кто в видении своем погрузится обратно в матку доисторической Тьмы, в Материю Приму. Ту, что существовала всегда, и даже до того, как скверный бог поврежденного космоса прикоснулся к ней своими нечистыми руками и извлек из нее на свет тварей — для их страдания и прозябания, лицемерно называемого им «жизнью». Некоторые встречают Мать-Тьму, но, как учит Дуранд, крайне редки счастливцы, которым удается слиться с нею. Такие уже не возвращаются из транса…
— Странно, что Дуранд сам еще не слился с нею, — сыронизировал Комаров. — Но что поразило тебя в твоих трансах более всего?
— Я достигал такого состояния, что расширялся за пределы мира и сам становился всей Вселенной, я видел в себе и нижние миры, и Ликополис, и Землю, и планеты Вотчима, и все это жило и гудело во мне… И все это я постиг за какое-то мгновение. Представь себе, что ты одновременно везде, на суше, на море, в небе, в масштабах целой Вселенной и в масштабе капли воды, что ты еще не родился, что ты еще в утробе, что ты молодой, старый, вне смерти. Постигни все сразу: времена, места, качества, количества… Ты един со всем на свете, можешь сосредоточить внимание в любой молекуле мира в любой момент…
— Ты стал богом, — подсказал Комаров, вспоминая те несколько трипов, что он прошел на Земле в Мексике и в Европе и обсуждения этих трипов с другими психонавтами после сеансов. В свое время его втянула в эти занятия Лариса.
— Ну да, — задумчиво улыбнулся Великан. — Дуранд так и говорил… И сам стал богом, и мог разговаривать с богами.
— Что же еще говорил Дуранд?
— Он говорил, что на начальной стадии дух зелья как будто протирает нам очки, через которые мы смотрим на все. Далее в нас происходит вселение божества, и мы учимся преодолевать свой ограниченный взгляд. Наконец, на высшей стадии, которой я не достиг, происходит растворение в блаженстве, исчезновение «я» в высшем мире, с которым оно должно слиться…
Слыша все это, Комаров не мог не вспомнить свои беседы с Шапошником и библиотекарем, а также речи на Совете Ордена.
— Сдается мне, — сказал он, — что этот Дуранд работает на волков… Их дорожки ведут в одно и то же место…
— Хочешь попробовать этого порошка? — спросил Великан.
— Думаю, попробовать надо, — ответил Комаров. — Только мне и небольшой дозы будет достаточно…
— Хитромудрый ты, Залепуха, — ответил ему верзила. — Вот что в тебе есть и чего нет во всех нас, так это умеренность… Дивлюсь я, как ты с такой осмотрительностью вообще оказался в здешних краях…
И он дружески, со свойственной ему медвежьей грацией похлопал Комарова по загривку.
Во время очередного общения с зеркалом Комаров как-то как будто забылся, замечтался или ему привиделось, будто он ранен и кто-то несет его на спине. Был ли это сон или греза наяву, трудно сказать — ведь в Ликополисе никто не спал и никто не видел видений, кроме как во время оцепенения после правежей.
Оказалось, что на спине несет Комарова его отец. Он аккуратно опустил Комарова к стогу сена, что встретился им на пути, а сам сел рядом и стал жевать травинку.
— Пап, — робко спросил его Комаров, — почему все так вышло? Почему я попал в это проклятое место?
Отец серьезно посмотрел на него и, подумав с минуту, ответил:
— Думаю, сынок, это не столько твоя вина, сколько обстоятельства. Они обступили тебя, они стали слишком сильны, чтобы ты мог им противостать. А я… я не успел сделать тебя крепким, стойким… Так уж получилось…
— А каким я должен был бы стать?
Отец отбросил свою травинку и стал рассуждать так:
— Я ведь тоже рано потерял отца… Твоего деда. И мама тоже. Деды твои погибли на великой войне… И все же мы устояли… Дело в том, что поменялось время. Наше детство было тяжелое, голодное, но светлое. Твое же детство было не такое тяжелое для физического выживания… Но лютое. Мудрено было устоять… Я не успел, а мама не справилась, оказалась не такой сильной, чтобы справиться с этим…
— И все же здесь я встретил свое зеркало и стал совсем другим… Я чувствую связь с Врагом… То есть Богом. Здесь так Его называют — «Враг»… И связь с тобой тоже чувствую…
— Другие из твоего поколения сделали выбор в пользу зла, потому что они уверовали во зло. Ты просто пытался угодить тем, кто рядом с тобой… В этом твоя слабость. Ты пришел к ним играть в их игры и, как всегда, сам не заметил, как увлекся и стал центровым игроком… Заигрался, азартная душа… Это твоя слабость. Это тебя и подкосило.
Отец нервно откашлялся и сказал вдруг изменившимся посуровевшим голосом:
— Слабость твоя связана с тем, что рядом не было меня. Но ты никогда не любил зло и даже теперь не стал исчадием зла… Поэтому-то Бог не отвернулся от тебя окончательно… Ты так и не слился со своей внутренней тьмой…
Перед концом видения отец крепко обнял сына и неожиданно добавил:
— Но я всегда был рядом. Не покидал тебя. Просто ты меня не замечал…
Еще раз внимательно взглянув на отца, как будто стараясь его крепко запомнить, Комаров заметил у него навернувшуюся слезу.
— А ты видел, как я погиб?
— Да, да… Знаешь, ведь твоя гибель не была случайной… Лавина горная исторгла тебя из старых грехов, которые, если бы они копились дальше, разорвали бы цепь, что нас связывает… И ты сам видел в своем урочище скорби, что это значит…
Комаров не понимал, о чем в этот момент говорит отец. На его недоумение тот произнес:
— Ты же испытал великое давление тьмы, которое зовется забвением… Ты испытал малодушие, уныние, подавленность — это как раз и есть то, что называется «вкушать от своей геенны…». Так об этом говорят в Его селениях. О, лучше бы было тебе миновать эту скорбь… Но иначе не получилось…
— Одно скажу тебе, — добавил отец, прощаясь. — И это правда уже хотя бы потому, что мы сейчас беседуем с тобою… Мы не отторгнуты друг от друга окончательно… Скажу тебе так: ты уже внутренне не такой, чтобы пропасть там, в этом чудовищном мире, ты уже душой с нами…
Спускаясь в другой раз к кладбищу ржавых баков, Комаров был не так предусмотрителен, как раньше. Какая-то истовость, безоглядность пробудилась в нем. В лифте он приехал один, но в лифтовом холле на нулевом этаже на этот раз было людно.
Но, заходя в зону отчуждения, Комаров, вдруг что-то почуяв, спрятался за косяком одной из дверей, чтобы проверить, кто идет за ним. Проследовал мало примечательный субъект с одним клеймом под скулой, который, может быть, был обычным отверженным. А может быть, и нет… Вел он себя осторожно. Поэтому Комаров решил подстраховаться. Он не выпускал этого субъекта из поля зрения и принялся петлять по мусорным холмам. Субъект то исчезал, то вновь появлялся, что было очень подозрительно…
Тогда Комаров направился на место встречи. Один из приближенных Великана, длинный сутулый тип по кличке Шнурок, поджидал его не доходя до того места, где было условлено.
— Шпик, — шепнул Комаров в ухо Шнурку и едва заметно повел бровью в нужном направлении. Шнурок кивнул. Опытным взглядом он вычислил фигуру, почти сливавшуюся с поломанными пыточными орудиями, что лежали на подступах к кладбищу.
— Разделимся, — сказал Шнурок. — Ты спокойно иди на стоянку, где мы были с Анархистом. А я разберусь…
Комаров послушно пошел на старое место.
Через 15 минут все были в сборе. Шнурок пришел еще с двумя товарищами, они приволокли с собой связанного шпика.
— Не сразу дался, шакаленок, — пробурчал Шнурок. — Его, оказывается, прикрывали. Второго нам тоже удалось взять.
— Что с этим вторым? — спросил Великан.
— Пришлось пригвоздить его…
— С концами?
— Да, с концами, его шею мы проткнули ножкой стальной койки… А на нее положили тяжелую конструкцию…
— Как шашлычок, — съязвил один из безобразных дружков Шнурка с лицом, собиравшим в себе все возможные и невозможные признаки Ломброзо.