— Хорошо, — ответил Великан. Затем он обратился к языку: — И с тобой будет то же. Ты это понял?
Шпик бешено заерзал под насевшим на него крупным отверженным по кличке Мастодонт, которого Комаров до сего дня не знал.
— Вы поплатитесь за это! — зашипел он. — Сюда идет рейд стражей! Вы не знаете, с кем связались!
— Мы уже давно знаем, с кем связались и к кому попали, — со смехом ответил ему Анархист. — Никакой рейд не застанет тебя целым, куски твоей плоти окажутся в разных частях Ликополиса…
— А голову как приз получат и съедят насекомые, те, что на тараканьих бегах… — добавил Клистир.
— Но есть вариант, — выдержав паузу, произнес Великан. — Ты говоришь нам, что вы сделали с прокаженным Нефалимом, а мы подержим тебя здесь какое-то время. Но увечить и расчленять не станем…
Как это обычно бывает среди столь прожженных персонажей, шпик повключал дурака, подергался, погрозил, но в итоге распустил нюни и стал жалобиться, что он человек маленький, да к тому ж еще и «бывший».
— Разве ж мы здесь люди? — канючил он. — Разве ж это людская жизнь?..
Дескать, ему мало что известно о Нефалиме… Надо брать стражей покрупнее, чтобы узнать все доподлинно. Но когда Анархист применил к нему свой гвоздодер, язык стал рассказывать, что ему было известно, во всяком случае, так показалось Комарову:
— Нефалима этого казнили. Колесовали. Сам я там не был… Но, говорят, что он принял это как должное… Был несгибаем… И еще говорят… — шпик запнулся.
— Ну что? — еще раз слегка цепанул его гвоздодером Анархист.
— Говорят, что он не выдержал пытку… Треснул пополам. У прокаженных так бывает… В общем, его здесь нет… Так говорят… Сам я не видел.
Все помолчали.
— Вот, вот он! — заорал вдруг шпик, тыча пальцем в талисман, выскочивший из-под робы Комарова и свисавший с его груди. — Именно таким он был на колесе, только с перебитыми ногами и руками.
— Что это? — воскликнул Великан, хватая тяжелой лапой талисман.
— Да, да, это мне досталось от Нефалима… — перехватил талисман Комаров.
— Это же… витрувианский человек! — ошарашенно пробормотал верзила.
— Откуда ты это знаешь? — удивился Комаров, он где-то слышал уже это выражение и чувствовал, что верзила безошибочно определил, как это называется… Все были удивлены эрудицией Великана, Клистир даже присвистнул.
— Знаю, знаю, — тихо говорил Великан. — Когда-то мы тоже умели…
Что именно умели, верзила не договорил, он вдруг уткнулся лицом в выгнутые тыльные стороны ладоней и затрясся.
Таким его раньше не видели. Вся его компания была поражена.
— Ты что, Великан, — проговорил Клистир — опять, что ли, зелья набрался?
Поскольку шпик раскололся на амулете, и стало ясно, что он был при казни, его участь решили пока не решать. Он был отправлен в безопасное место в самых недрах кладбища железяк, где его, заткнув рот кляпом, приковали к металлическим конструкциям.
Тогда-то и состоялся первый общий разговор о зеркале. Отверженные слушали недоверчиво, но с глубоким интересом. Авторитет Великана был непререкаем, никто не отпустил ни одной шутки. Только в конце Анархист проговорил с ухмылкой:
— Ну вот, у других отверженных зелье Дуранда… А у нашей секты теперь — зеркала…
Прощаясь с Комаровым, верзила задумчиво подытожил легенду про Нефалима и его судьбу:
— Значит, старик ушел в нижние миры… Там, говорят, публика похлеще нашей. Там содержат нелюдей, людоедов, маньяков…
— И самоубийц, — добавил Мастодонт, всегда молчаливый.
— Да, и самоубийц, но не всяких. Одна надежда — что там сгорают быстро…
— Нефалим там долго не задержится, — заявил Шнурок, — он ведь святой человек. Они его там просто не смогут вынести…
— А если не вынесут, значит переплавка, — заметил Великан.
— Кто его знает… — вздохнул Анархист.
Невольно Комаров тут подумал: как бы не получилось так, что еще до попытки побега его вычислят и отправят на суд, а затем вниз, на самое дно темных миров, откуда остается лишь одна дорога, на эту пресловутую «переплавку»…
Зелье Дуранда
Спустя некоторое время Комаров решился попробовать зелья Дуранда. Как и предполагал, он принял небольшую дозу. Порошок, запиваемый водой, что дал ему Дуранд, оказался не белым, а светло-серым. Ощущения были мало похожи на земные «божественные наркотики»: Комаров несколько раз пробовал с Ларисой мексиканский пейот, один раз ЛСД.
Сначала он испытал сильную духоту, почти удушье, потом жар отлил от головы, долгое время перед закрытыми глазами проносились узорчатые многоцветные переливы, крутился причудливый калейдоскоп, в глазах он ощущал резь. Чувство опьянения было сильным.
Затем наступила основная часть транса: навязчивые мысли, образы, состояния посещали Комарова. Какое-то время он находился в пестром цветастом коконе, который, казалось, обвивал и пронизывал его внутри большим количеством пуповин, то ли питал его, то ли питался через него. Кокон стал расширяться, и вместе с коконом расширялся и дух галлюцинирующего Комарова.
В какой-то момент он ощутил себя на Земле, продолжая расширяться. Однако это была не та Земля, где он жил, — вроде бы та же планета, с теми же материками, горами, реками, но пустая, безлюдная, цветущая, с огромными заросшими зеленью и лесами развалинами когда-то развитых современных городов и коммуникаций… В лесах было полно зверья и дичи, в болотах — мошкары. Иногда в некоторых местах Земли бушевали стихии: пожары, ураганы, наводнения. Но никаких признаков человечества не наблюдалось…
Затем кокон как будто прогнулся внутрь себя, и Комаров стал проваливаться во тьму. Его несло по багровым трубам, пещерам, подземным водам. Наконец, он обнаружил себя недвижным на жестком ложе. Кто-то склонился над ним. Через минуту глаза привыкли к темноте. Над телом Комарова сгорбился и разглядывал его египетский Анубис, сильно напоминавший одну из тех волчье-шакальих скульптур, что возвышались в атриуме города-лабиринта. Анубис одной рукой протирал салфеткой лицо и живот Комарова, а в другой держал большой широкий нож. Затем он профессионально прощупал живот и взрезал его. Из вспоротого брюха Анубис, как если бы он готовил тело Комарова к бальзамированию, вынул внутренности: темные кишки, красноватые печень и селезенку, желчный пузырь в чернильной слизи… С потрохов обильно капала то ли кровь, то ли жидкая смесь каких-то внутренних секретов: лимфы, сукровицы или чего-то вроде того. Все извлекаемое Анубис бросал в большую миску, стоящую у входа в зал.
Закончив потрошение, божество смерти стало начинять утробу Комарова травами, сыпучими снадобьями, пахучими специями. Можно было подумать, что этот верховный шакал занят приготовлением изысканного блюда для запекания в духовке. Завершив фаршировку, он ловко орудовал большой иглой и зашил вспоротый живот. Затем стал мыть в тазу свои руки, испачканные почти по локоть. После этого Анубис снял с головы свою остромордую маску, под маской оказалось лицо черного Дуранда. Дуранд распахнул дверь и присел рядом. Посидев немного, он стал присвистывать, приманивая кого-то. Через 10 секунд в дверь вбежали несколько котов и собачка. Помахивая хвостами, они принялись за миску с внутренностями Комарова. Трапеза их была молчаливой, если не считать почавкивания собачонки. Когда все было съедено, звери разбрелись, лишь один старый кот, черный, как сам Дуранд, еще какое-то время вылизывал из миски остатки крови и мясного сока.
Картина видений резко сменилась. Если до этого в ушах Комарова был какой-то нескончаемый фоновый звук, то ли гул, то ли гудение, то теперь пространство вокруг взорвалось странной оглушающей тишиной, как будто лопнули перепонки и слух был навсегда утрачен. Но эта тишина содержала в себе огромное скрытое давление невероятной силы — она разносила мозг вдребезги. Тишине соответствовала темнота, но не пустая, а густая, душащая, топящая в себе. Это было ужасное переживание.
Но вот тишину прорезали далекие звуки. Постепенно нарастая, они превратились в симфоническую музыку. Музыка становилась все громче и отчетливее, каждый инструмент звучал весьма ясно и натурально, гораздо более рельефно, чем это могло бы быть в хороших концертных залах. Это была музыка невероятного богатства, изощренная — но все звуки и ноты в ней были не звуками самими по себе, а энергиями разных сил, темных и светлых, их стрелами, их воздействием друг на друга. Слушая их, Комаров не просто слушал, но и видел эти силы.
Передать эти видения словами было бы чрезвычайно непросто. Одним из таких образов был огромный конь. Он был чрезвычайно бледен, особенно бледной была его вытянутая лошадиная морда с грустными слезящимися глазами. Конь противостоял каким-то другим существам, которые постепенно уступили ему и ушли на задний план. Он стоял на задних ногах, а передняя нога его была скорее рукою в перчатке и держала пергамент с сургучной печатью. Бледный конь повел за собой Комарова и вскоре ввел его обратно в Ликополис, откуда начинались все видения под зельем Дуранда.
Однако на этот раз Ликополис явился Комарову не как город лифтов, а как огромный прозрачный шкаф, представлявший собой многоуровневые объемные шахматы, в которых было множество клетчатых «досок» и множество фигур, перемещавшихся не только по своей плоскости, но и сверху вниз и обратно, по диагонали, по лестницам, по вертикальным ходам, кое-где доступным, по еще более сложным траекториям. Комаров пытался найти среди фигур себя, пытался вычислить, где находится его заветный отсек с зеркалом, наконец, хотя бы понять, где находится зона отчуждения. Но ничего из этого ему не удалось.
Как-то незаметно объемные шахматы исчезли и на их месте появился ломберный стол и карты с бесконечной перетасовываемой колодой. Лица игроков были сокрыты во тьме, только кое-где мелькали их сигары, очки, пенсне. При этом хорошо были видны их руки с картами, в перстнях, с ухоженными ногтями. У одного игрока ноготь на мизинце был длинным и заточенным, как ножик. Комарову почудилось, что он сам был игральной картой — джокером. Затем карты сменил бильярд с бескрайними горизонтами зеленого сукна. На этот раз Комаров был в этом бильярде шаром, на котором значился его номер. Удар кия — и он катится далеко по зеленому полю. Еще удар — он стукает другие шары, и они отлетают. Наконец, третий удар — и он вместе с другим шаром, в котором узнает Великана, оказывается в лузе. Далее следовала рулетка, в которой Комаров был фишкой, домино на дворовом столике с пивом и дешевыми сигаретами… И еще какая-то ахинея…