Учась в Костроме – не знал, что это имя – ещё имя языческой богини; ничего – о Ипатьевском монастыре. О чудотворном образе (местной) Феодоровской Божьей Матери – ничего.
Учась в Нижнем – ничего о «Новгороде низовые земли», о «Макарии, откуда ярмарка»; об Унже (река) и её староверах.
С 10-ти лет, как какое-то Небо и Вера и Религия: «Я человек, хотя и маленький, но у меня 24 ребра и 32 зуба» … И в 15 лет эти дети – мёртвые старички".
Писарев сказал о недостатках русской школы: спе-ци-аль-но. Действительно, подсудимый Писарев, специально.
441
Примечание к №436
Процесс превращения в насекомое был закончен.
В той же статье "Как чуть не потухла «Искра» "Ленин писал о Плеханове:
«По вопросу об отношении нашем к Еврейскому союзу (Бунду) Георгий Валентинович проявляет феноменальную нетерпимость, объявляя его прямо не социал-демократической организацией, а просто эксплуататорской, эксплуатирующей русских, говоря, что наша цель – вышибить этот Бунд из партии, что евреи – сплошь шовинисты и националисты, что русская партия должна быть русской, а не давать себя „в пленение“ „колену гадову“ и пр. Никакие наши возражения против этих неприличных речей ни к чему не привели, и Георгий Валентинович остался всецело при своём, говоря, что у нас просто недостаёт знаний еврейства, жизненного опыта и ведения дел с евреями».
Ничего, Ленину хватило и опыта ведения дел с Плехановым. А там покатилось колесо – «от простого к сложному». И вот уже Владимир Ильич пишет:
«Формально, по-моему, с Бундом надо быть корректным и лояльным (в зубы прямо не бить), но в то же время архихолодным, застёгнутым на все пуговицы и на законной почве припирать его неумолимо и ежечасно».
Или:
«Мы его высечем так, что до новых веников не забудет. Эти бундовцы такие тупицы и самохвалы, дурачки и идиоты, что просто терпения нет … Неужели (конференция – О.) без протоколов будет?? Да разве можно с этими проститутками без протоколов конферировать?»
Своего же первого учителя называл так:
«Некий неприличный писатель, который считается основателем русского марксизма».
442
Примечание к №420
Нерусский, но именно не русский, и следовательно порождённый русской культурой.
Ленин был абсолютно безлик, абсолютно сконструирован. (462) У него не было никаких «предрассудков». Это оживший персонаж гоголевского бреда. Все эти чернышевские и михайловские были марионетками, но иногда дёргались не в ту сторону, по своей воле. Они были не совсем предсказуемы, это были несовершенные, недоделанные куклы. Ленин же абсолютно ясен, хрустален. У муравья около лужицы сиропа нет выбора. Если он муравей, он должен ползти к сиропу. Во все учебники судебной психиатрии вошла история слабоумного, которого упросили зарезать человека за 150 гр. дешёвых леденцов. Это кукольный бихевиоризм: стимул-реакция. Ленин это абсолютная марионетка, которую хвостатому пуппенмейстеру и не нужно было дёргать за ниточки – «Сама пойдёт!» Это абсолютная кукла, окончательно ожившая кукла, тряпичный Гоголь, совсем оторвавшийся от клейкого текста и колесом пошедший по городам и весям обречённого государства (464). В Ленине окончательно материализовалась идея русского языка. Набоков уподобил советскую Россию исполинскому плакату «с орущим общим местом в ленинском пиджачке и кепке». Ленин это орущая пустота нашего языка. (484)
443
Примечание к №437
Другой возможный вариант – Волжский, псевдоним большевика и пролетарского поэта Александра Алексеевича Богданова.
Просьба не путать с Александром Александровичем Богдановым, тем самым, по крови который… Настоящая фамилия этого Богданова – Малиновский.
Александра Александровича Малиновского опять же не следует путать с Романом Вацловичем Малиновским, членом большевистского ЦК, депутатом Государственной Думы и агентом охранного отделения.
Роман Вацлович был любимчиком Ильича. Даже когда руководство охранки в 1914 году «по невыясненным обстоятельствам» выдало Малиновского, Ленин защищал его изо всех сил:
«Фактов у сплетников нет никаких … Кто видел хоть раз в жизни эту среду сплетничающих интеллигентских кумушек, тот наверное (если он сам не кумушка) сохранит на всю жизнь отвращение к этим мерзостным существам. Каждому своё. У каждого общественного слоя свои „манеры жизни“, свои привычки, свои склонности. У каждого насекомого своё оружие борьбы: есть насекомые, борющиеся выделением вонючей жидкости … Организованные рабочие-марксисты сразу по первым же статьям … узнали этих кумушек и сразу оценили их совершенно правильно: „грязная клевета“, „с презрением пройти мимо“».
В 1917 в руки социал-демократов попали документы охранки, окончательно изобличающие провокаторство, а в 1918 году большевики Малиновского расстреляли.
Ирония эаключалась в том, что в лице Малиновского Ленин впервые познакомился с «настоящим рабочим», образ которого был им частью усвоен из немецких агитброшюр, частью измыслен самостоятельно. Ильич восторгался: «особенно хорош Малиновский», «настоящий рабочий, настоящий народный трибун». Думалось: значит, бывает! значит, есть! На самом же деле не было и быть не могло. Был один – Малиновский. Собранный в охранном отделении по чертежам, составленным в том числе и из ленинских же «книжек».
Ленину изготовили Малиновского, а затем и целую партию, о которой он мечтал столько лет.
444
Примечание к №423
Соловьёв это неудавшийся Чернышевский
Соловьёв сказал, что «первый шаг к положительной эстетике» был сделан в России не каким-нибудь там Киреевским или московскими любомудрами, а «мудрым» Николаем Гавриловичем. В 1893 году он с гордостью пишет одному из своих адресатов:
«(В „Первом шаге к положительной эстетике“) я между прочим защищаю известный Вам, вероятно, трактат об эстетических отношениях искусства к действительности – это даёт некоторый интерес статье, если бы она и не имела другого».
По поводу эстетических воззрений Соловьёва (449) Е.Трубецкой не просто умиляется, и даже не плачет, а просто рыдает, стоя по струнке в кабинете Величайшего Гения:
«Именно здесь вдохновение этого философа-поэта разбросало самые дивные свои жемчужины. В эстетике Соловьёва мы имеем по преимуществу неумирающие создания его гения». (461)
Это о примерно таких «перлах»:
«Алмаз, то есть кристаллизированный углерод, по химическому составу своему есть то же самое, что обыкновенный уголь. Несомненно также, что пение соловья и неистовые крики влюблённого кота, по психо-физиологической основе своей суть одно и то же, именно, звуковое выражение усиленного полового инстинкта».
И т. д. и т. д. Далее Соловьёв поясняет, что у соловья есть «преображение полового инстинкта», а «крики влюблённого кота на крыше суть лишь прямое выражение физиологического аффекта».
Неудивительно, что сам Трубецкой, следуя писаревским заветам своего учителя, так начал свою работу о русской иконописи:
«Помнится, года четыре тому назад я посетил в Берлине синематограф, где демонстрировалось дно аквариума, показывались сцены из жизни хищного водяного жука. Перед нами проходили картины взаимного пожирания … И победителем в борьбе с рыбами, моллюсками, саламандрами неизменно оказывался водяной жук, благодаря техническому совершенству двух орудий истребления: могущественной челюсти, которой он сокрушал противника, и ядовитым веществам, которыми он отравлял его».
Статья Трубецкого полностью называлась так: «Умозрение в красках. Вопрос о смысле жизни в древне-русской религиозной живописи». Вот уж действительно «умозрение в красках».
445
Примечание к №424
Наконец, третий этап, начавшийся с 50-х годов. Чехов превращается в символ русской интеллигенции
Собственно, истоки этого явления тоже дореволюционные. Если в 60-70-е годы ХIХ века интеллигент мыслился в виде пьяного студента-дебошира, то в 80-90-е образ трансформировался в «жертву безвременья», скорее не пьяного, а пьяненького и очень-очень ранимого (ср. Надсон, Гаршин и др.). В 900– 10-е годы образ интеллигента расщепился на нового дебошира, но уже образованного, эротомана– ницшеанца, и на идеализированного «старого интеллигента», чрезвычайно доброго и неприспособленного. Вечно плачущего неудачника, не способного от собственной сентиментальности даже бомбу кинуть. Вот этот «старый сентиментальный интеллигент» (странный синтез Обломова с семинаристом) и пошёл в дело в 50-60-е годы нашего века. В это время жизнь интеллигентское хамьё уже обломала, но фантазии о «диких помещиках» и «цивили-зованных нигилистах» ещё из черепов не выбили. Тут Чехов опять пригодился. Чеховский болван.
О настоящем же Чехове Бунин писал ещё в 1914 году:
«Долго иначе не называли его, как „хмурым“ писателем, „певцом сумеречных настроений“, „больным талантом“, человеком, смотрящим на всё безнадёжно и равнодушно. Теперь гнут палку в другую сторону. „Чеховская нежность, грусть, теплота“, „чеховская любовь к человеку“. Воображаю, что чувствовал бы он сам, читая про свою „нежность“! Ещё более были бы противны ему „теплота“, „грусть“».
И всё же был ли Чехов хоть чем-то близок советской культуре? В метафизическом, метафилологическом смысле – это ясно. Но вот просто как личность, как «писатель»? Конечно. Бунин в том же очерке вспоминал: