ЧИСТО русская…
Теократией Соловьёва все были возмущены. Как и Толстой, он в минуту всеобщего внимания, всеобщей любви сказал явно не то. Оскорбил просто всех. Многие стали с ним спорить. Но не надо было. Сейчас видно – не умели тогда полемизировать в России. Был нужен только один маленький ход: «Соловьёв – еврей». И не как обличение (это просто глупость), а как комплимент, как похвала. Чтобы пошло в самую широкую печать: «На трибуну вышел Владимир Соловьёв с его благородным лицом еврейского пророка. На его красивом семитском лице было написано…» И всё. «Партия». Докажет своё арийское происхождение – тут другой ход: «Антисемитская выходка Соловьёва». Впрочем, в этой ситуации уже много вариантов. Ситуация ясна, как дальше действовать. Это и тогда бы сообразили. А на первый ход не нашлось мастера.
532
Примечание к №465
А кто ведь я? – Дворянин из барака.
Вся моя биопрограмма, моя изначальная установка рассчитана на избранность, элитарность. Хочу я этого или не хочу, морально это или не морально, трагично или комично – это другой вопрос. Важно, что это так и изменить уже ничего нельзя.
Я думал: ну а кем бы я был в сообразной себе роли и эпохе? Да вот, у Алексея Толстого опять слайд ярчайший:
«Его род – не древний, от опричнины. Предок его, насурмлённый, нарумяненный, валялся в походных шатрах, на персидских подушках: был воеводой в сторожевом полку. От великой нежности ходил щепетной походкой, гремел серьгами, кольцами. Любил слушать богословские споры, – зазывал в шатёр попов, монахов, изуверов. Слушая, разгорался яростью, таскал за волосья святых отцов, скликал дудочников и скоморохов, – и начинался пир, крики, пляски. Тащили в круг пленного татарина, сдирали с него кожу. Прогуляв ночь, кидался он из шатра на аргамака, – как был – в шёлковой рубашке, в сафьяновых сапожках, – и летел впереди полка в дикую степь, завизжав, кидался в сечу».
Но это, конечно, «преданья старины глубокой». А вот перемещение в более близкое время:
«Такой, да не совсем такой, его потомок, Михаил Михайлович. Неистовый, но немощный и даже тихий. Вырос в Царскосельском дворце девственником, а выйдя из корпуса в полк, кинулся в такой разврат, что всех удивил, многие стали им брезговать. Затем, так же неожиданно, вызвался в Москву на усмирение мятежа – громил Пресню, устроил побоище на Москве-реке и с тихой яростью, с женственной улыбочкой пытал и расстреливал бунтовщиков … Затем он ушёл в запас, стал слушать лекции в духовной академии, будто бы хотел принять сан. И, конечно, сорвался на бабе, замучил её и себя».
И т. д.
Ну а сейчас, сейчас как? А вот берут меня за руку и ведут по какому-то тёмному коридору и вдруг накидывают на плечи дурацкую оранжевую телогрейку и шутом выгоняют на улицу: «Вот тележка, вот метла, вот лопата, вот, наконец, мусорный бак. Работай!» Такое мне место в социальной структуре определили. Мусорщик.
Чрезвычайно обидно. Иногда думаю: «Погодите, сволочи. Вот выстрогаю себе тысячекилометровую дверь и потом ей так хлопну, что звёзды с неба посыпятся». Но это так… иногда. Куда мне. – "Ну давай, что же ты, ну возьми стул и ударь об пол, чтобы вдребезги разлетелся. Крикни: хватит! А? Слабо?"
Вспоминаю слова отца, у него ещё любимые словечки были: «крепенько» и «слабачок». – «Ну, что, крепенько тебе сделали? Слабачок!»
533
Примечание к №487
Однако по некоторым параметрам он подходил на уготованную ему роль интеллектуального провокатора
Термин экзистенциальной философии переводящийся как «заброшенность». «Заброшенность» собственно «заброшенность в мир», то есть следует переводить «извергнутость».
Но «заброшенность» тем не менее не так плохо. Есть оттенок «заброшенность в мире». «Заброшенность» как «неухоженность», «покинутость». «Заброшенный сад». Собственно, Соловьёв был заброшен.
Но русский язык велик:
«Вл.С.Соловьёв, русский, из дворян, 1853 г. рождения, был заброшен с целью…»
534
Примечание к №488
Ленин – это русский деловой человек. Чичиков.
Набоков, видимо, развивая идеи Андрея Белого, даёт следующее определение образа Чичикова:
«Пошляк даже такого гигантского калибра, как Чичиков, непременно имеет какой-то изъян, дыру, через которую виден червяк, мизерный ссохшийся дурачок, который лежит, скорчившись, в глубине пропитанного пошлостью вакуума. С самого начала было что-то глупое в идее скупки мёртвых душ … Несмотря на безусловную иррациональность Чичикова в безусловно иррациональном мире, дурак в нём виден потому, что он с самого начала совершает промах за промахом. Глупостью было торговать мертвые души у старухи, которая боялась привидений (542), непростительным безрассудством – предлагать такую сомнительную сделку хвастуну и хаму Ноздрёву».
«Чичиков всего лишь низко оплачиваемый агент дьявола (552), адский коммивояжёр: «наш господин Чичиков», как могли бы называть его в акционерном обществе «Сатана и К» … Пошлость, которую олицетворяет Чичиков – одно из главных отличительных свойств дьявола … Трещина в доспехах Чичикова, эта ржавая дыра, откуда несёт гнусной вонью (как из пробитой банки крабов, которую покалечил и забыл в чулане какой-нибудь ротозей), – непременная щель в забрале дьявола. (556) Это исконный идиотизм всемирной пошлости. Чичиков с самого начала обречён и катится к своей гибели, чуть-чуть вихляя задом – походкой, которая только пошлякам и пошлячкам города NN могла показаться упоительно светской … Округлый Чичиков кажется мне тугим, кольчатым, телесного цвета червем».
Тема Чичикова получила развитие в творчестве самого Набокова. В «Бледном огне» есть уподобляемый орудию дьявола персонаж, некто Яков Градус, человек темного, немецко-еврейско-русского происхождения. Автор дает следующую характеристику своему герою, члену коммунистической партии вымышленной страны Зембли, разъезжающему по всему миру в поисках своей жертвы – свергнутого и бежавшего из страны земблянского короля:
«Внутренние движения в нашем механическом человеке производились простыми пружинами и катушками. Его можно было бы назвать пуританином. Его скучная душа была пропитана отрицанием, сосредоточенным на одном существенном пункте, грозном в своей простоте: он не любил несправедливости и обмана. Он не любил их союза – они всюду были вместе – с тупой страстью, для выражения которой не было, да и не требовалось слов. Такая нетерпимость заслуживала бы похвалы, если бы не была побочным продуктом его безнадёжной глупости. Он считал несправедливостью и обманом всё, что превосходило его понимание. Он поклонялся общим местам и делал это с педантической уверенностью … Если один человек был беден, а другой богат, то неважно было, что именно разорило первого и обогатило второго – различие само по себе было несправедливостью, и бедный человек, не протестовавший против этого, был таким же дурным, как богатый, это игнорировавший. Те, кто знал слишком много, – ученые, писатели, математики, кристаллографы и т. п. – были не лучше королей или священников: все они обладали несправедливой долей власти, которая была обманом отнята у других. Простой порядочный человек должен был быть всегда настороже против какой-нибудь хитрой подлости со стороны природы или ближнего».
«Он умел читать, писать и считать, он обладал минимальным самосознанием (с которым не знал, что делать), некоторым ощущением продолжительности и хорошей памятью на лица, имена, даты и т. п. Духовно он не существовал. Морально это был автомат в погоне за другим автоматом. Тот факт, что оружие у него было настоящее, и что намеченная им жертва была живой высокоразвитой человеческой особью, – этот факт принадлежал к НАШЕМУ мировому порядку; в его мире он не имел никакого значения».
«Сговорившиеся Парки затеяли великий заговор против Градуса. Отмечаешь с простительным злорадством, что подобным ему никогда не выпадает на долю высшая радость прикончить свою жертву собственноручно. О, разумеется, Градус деятелен, способен, полезен, часто необходим. У подножия плахи, холодным серым утром, кто, если не Градус, подметёт узкие запорошенные ночным снегом ступени? Но его длинное обветренное лицо не будет последним лицом, которое увидит в этом мире человек, принуждённый взойти по этим ступеням. Это Градус покупает дешевый фибровый чемодан, который с замедленной бомбой внутри будет подложен более удачливым исполнителем под кровать бывшего приспешника. Никто лучше Градуса не знает, как подстроить ловушку при помощи фиктивного объявления, но богатую старую вдову, которая в неё попадётся, окрутит и убьёт другой. Когда падший тиран привязан, голый и вопящий, к доске на публичной площади и умертвляется по кусочку народом, который срезает ломтики и съедает их, и делит между собой его живое тело, Градус не принимает участия в этом дьявольском причащении – он указывает на подходящий инструмент и руководит разделыванием. И так оно и должно быть: миру нужны Градусы. Но Градус не должен убивать королей … никогда не должен искушать Бога. Ленинградус не должен наводить своё духовое ружьё на людей даже во сне, потому что если он это сделает, пара гигантских толстых, неестественно волосатых рук обнимет его сзади и начнёт давить, давить, давить».
Дущить, дущить…
535
Примечание к №514
"За них (евреев) напишут всё русские – чего они хотят и что им нужно". (В.Розанов)
Это первая стадия литературного маразма. Вторая уже после революции началась. Русских убрали и стали писать сами. Это корень квадратный. Третья стадия (сейчас): евреизированные русские (прошедшие еврейскую школу) – шефы. Д руссифицированные евреи (трифоновы, аксёновы) – писатели. Они за шефов пишут. Это корень кубический.