ВалерийНиколаевич Лялин
БЕСОГОНИЗ ОЛЬХОВКИ
сборникрассказов
Содержание
Мойпуть ко Христу
Подсолнцем Феодосии
ЖизньИоанна Заволоко
Христованевеста
Рассказыалтарника
Слишкомпоздно
КузьмаКрестоноситель
Адскийстрах
Бесогониз Ольховки
Любовьк отеческим гробам
Мой путь ко Христу
Возвращаясьмысленно в прошлое, я вижу себя юным, но больным и изнуренным тяжелыми годамивоенного лихолетья.
Была поздняяпора 1946 года. С моря дули холодные штормовые ветры, срывавшие с тополейпоследнюю листву. Моросящий дождь и туманная дымка говорили о том, что теплыесолнечные денечки уже отошли надолго. Походив по мокрому прибрежному песку иустав от тяжких глухих ударов морского прибоя, я направился в город, центркоторого находился на высоком холме. Чтобы сократить путь, я пошел через староезаброшенное кладбище, где хоронили приезжих чахоточных страдальцев, искавших уморя исцеления. Одна черная надгробная плита привлекла мое внимание страннойнадписью. Начиналась она таким обращением: “Комья земли!..” После этого изливаласьтоскующая душа матери, похоронившей здесь своего сына.
С тех порпрошло более полувека, но в моей памяти все еще стоит этот вопль: “Комьяземли!..” Кладбище, моросящий дождь и крикливое кружение чаек...
В городе былокак-то пустынно, почти совсем не попадались встречные прохожие, в воздухе пахлодымком и яблоками. Я свернул на маленький базарчик, на котором кроме яблокпродавалась всякая домашняя рухлядь, старая одежда, кучки дров и грустная тощаякоза. У старухи в армейском ватнике, курившей махорку и сидевшей наперевернутом ведре, я купил приглянувшуюся мне ложку со штампом на черенке:“нержавеющая электросталь”. Обходя лужи, я подошел к булочной, перед которойстояла промокшая и озябшая очередь. Хлеб еще не привезли, но дюжина местныхголодных собак уже сидела поодаль мордами ко входу, в надежде получить хотьмаленький кусочек. Но хлеба в те времена давали мало, только по карточкам, илюди были так же голодны, как и собаки.
Проходя мимонебольшой белой церкви за железной оградой, я обратил внимание на человека,сидевшего под зеленым козырьком церковного крыльца на каменных ступенях.Церковные двери были закрыты на большой висячий замок. Вероятно, служба ужеотошла, но этот человек не был похож на церковного сторожа. Он был плохо одет,без пальто, холодный ветер шевелил на его непокрытой голове волосы, короткиевыцветшие брюки внизу были украшены бахромой, обнажая худые лодыжки ног встарых опорках. На коленях он держал большую старинную книгу в кожаномпереплете с медными застежками. Человек читал и улыбался. Он улыбался и читал,не обращая внимания на холодный промозглый ветер, на ожившую толпу, почуявшуюзапах только что привезенного хлеба, на визгливые крики чаек, круживших надтолпой, на просительный собачий лай.
Я стоял,прислонившись лбом к холодной ограде, и думал: вот, неделю я уже в этомголодном полуразрушенном войной городе и вижу вокруг только сумрачные хмурыелица, а этот плохо одетый, худой и, вероятно, голодный человек читает какую-тостаринную книгу и улыбается. Он без пальто, в старом пиджачке, не чувствуяхолода, читает эту старинную книгу и, по-видимому, счастлив, и что-то согреваетего. Неужели его согревает то, о чем он читает? Что же это за книга и что в нейнаписано такого, что он не замечает никого кругом?
Я хотелподойти к нему и спросить, но какая-то непонятная робость одолела меня. Японял, что не могу вторгнуться и разбить этот волшебный мир, те чудныесказания, что заставляют этого человека улыбаться. Я отошел и встал в очередь,и пока стоял там, все размышлял об этом истощенном человеке, читающем страннуюкнигу.
Получивтеплый, вкусно пахнущий хлеб, я, движимый каким-то смешанным чувствомблагодарности и сострадания, опять направился к этому человеку. Я подошел кнему вплотную и заглянул через плечо в книгу: она была напечатанацерковно-славянской вязью с красными киноварными заглавными буквами. Я стоял исмотрел на него и на книгу, но он меня не замечал. Тогда я кашлянул. Оноторвался от книги и поднял усталые глаза. Взгляд был добрый и отстраненный,как будто он только проснулся. Я отломил половину от своего дневного пайка ипротянул ему. Он не стал отказываться, а бережно взял ломоть и спрятал его запазуху.
— Спаси тебяБог, — сказал он, — Христос смотрит на нас, и Он воздаст тебе за доброту твою.Оглянувшись кругом, я в недоумении спросил:
— Откудасмотрит?
— Смотрит снебес, — ответил он с улыбкой. — Это Он сказал тебе: “Пойди и поделись с этимбедняком хлебом”.
— А о чем увас в этой старой книге?
Он грустнопосмотрел на меня, потер себе лоб рукой и сказал:
— В этой книгевсе: и небо, и море, и земля, и жизнь, и смерть.
Я ушел отнего. В моей душе что-то переменилось, возникли какие-то вопросы. Я потом искалего, но больше никогда не встречал. Он остался в моей памяти на всю жизнь, хотяв этой встрече не было ничего особенного, если не считать, что это был,по-моему, единственный счастливый человек в городке в те далекие, глухиевремена, которые за давностью лет представляются уже неправдоподобными.
Я жил вмаленькой, чисто побеленной комнате в одноэтажном домике, сложенном из желтыхблоков ракушечника — широко распространенного по всему крымскому побережьюстроительного материала.
Моя хозяйка,Агнесса Петровна — старая полька, бежавшая сюда из Галиции еще в первую мировуювойну, доживала свой век вместе со своим мужем, местным школьным учителем, идюжиной тощих шкодливых коз.
Каждое утроона приносила мне в выщербленной фаянсовой кружке теплое козье молоко. И, стояна пороге, поправляя сухой коричневой рукой выбившиеся из-под платка сухиелохмы волос, она долго и основательно рассказывала “про того козла”. Этот козелбыл необычайно шкодлив и, изощряясь, ежедневно устраивал какие-либо проказы,что служило пищей для нескончаемых рассказов Агнессы Петровны.
Она была оченьнабожна и по вечерам долго молилась перед изображением Ченстоховской БожиейМатери, которую она называла “Матка Боска Ченстоховска”, полагая на себякрестное знамение слева направо раскрытой ладонью. А небо хмурилось, посылая наземлю то мокрый снег, то холодный дождь. Иногда ветер разгонял тучи и на синемнебе появлялось яркое и южное солнце, с крыши текло, темно-зеленые кипарисырельефно выделялись на синем фоне неба, покачивая острыми верхушками. Во двореозабоченно кудахтали куры и истерично вскрикивали индюшки. В конце зимы и янемного разболелся. Агнесса Петровна послала своего мужа за доктором. Послеобеда пришел старенький, сухощавый, с седой бородкой, врач. Он приложил к моейспине холодный черный стетоскоп и долго выслушивал хрипы, заставляя меняпокашливать.
— Я думаю, —сказал доктор, — через неделю все пройдет. Чай с малиной, молоко с содой, сухуюгорчицу в носки. Ну, поправляйся, не скучай, я пришлю тебе что-нибудь почитать.
Действительно,к вечеру старухин муж принес мне две книги. Одна была “20 тысяч лье под водой”Жюля Верна, другая называлась так: “Святое Евангелие Господа нашего ИисусаХриста”. Поскольку всю жизнь мне говорили и в школе, и дома, что Бога в природене существует, я отложил в сторону Евангелие и принялся за Жюля Верна. Два дняя путешествовал с капитаном Немо и его друзьями в подводном царстве Атлантики иИндийского океана. Но все кончается, “Наутилус” с его капитаном остался впещере, и я с сожалением закрыл книгу.
Несколько днейя не прикасался к Евангелию, но однажды вечером, когда скука и одиночествоодолели меня, а за окном уже наступила вечерняя темнота, я зажег керосиновуюлампу и взял в руки Евангелие.
Раскрывобложку, я обнаружил там необычную дарственную надпись: “Во имя ГосподаИисуса Христа, ради Его святого имени на русской земле благословляю сие святоеЕвангелие командиру восьмой роты, капитану Сергею Михайлову на спасение, жизнь,крепость и победу над врагами видимыми и невидимыми. Игумен Серафим, лета отРождества Бога-Слова 1904, октября, 21 дня”.
Позже я узналот доктора, что это Евангелие досталось ему от белогвардейского офицера,расстрелянного большевиками в Феодосии.
Впоследствии,живя в Крыму, я почувствовал, что это — земля крови, земля Каина и Авеля,полуостров всего в 25 тысяч квадратных метров, место массовых смертей, массовыхзахоронений, земля величайших страданий человеческих.
И я потомпонял, почему, как нигде в другом месте, в Крыму на меня навалилась такаянеизбывная тоска, что все темнело перед глазами, хотя был яркий, солнечныйдень, кругом все цвело, благоухало и пело. Но какой ценой заплачено за эту землю,об этом знает толькo один Бог.
Итак, былвечер зимой 1946 года, и я, раскрыв наугад Евангелие, стал читать следующее: “Вчетвертую же стражу ночи пошел к ним Иисус, идя по морю. И ученики, увидевшиЕго, идущего по морю, встревожились и говорили: "Это призрак", — и отстраха вскричали. Но Иисус тотчас заговорил с ними и сказал: "Ободритесь;это — Я, не бойтесь". Петр сказал Ему в ответ: "Господи! Если это —Ты, повели мне..."” Тут у меня стала гаснуть лампа. Кончался керосин.
"Вдруг,гулкий мощный взрыв потряс дом, задребезжала ложка в стакане. Я вздрогнул отнеожиданности.
Это морскойприбой грохнул о берег круглую рогатую мину, сорванную штормом с якоря. Такоездесь случалось часто, но я не мог к этому привыкнуть. В сарае закричаливстревоженные куры, залаяли собаки. Я долил в лампу керосина из бутылки ипринялся читать дальше: “Петр сказал Ему в ответ: "Господи! Если это — Ты,повели мне придти к Тебе по воде". Он же сказал: "Иди". И вышедиз лодки, Петр пошел по воде, чтобы подойти к Иисусу; но, видя сильный ветер,испугался и, начав утопать, закричал: "Господи! Спаси меня!", Иисустотчас простер руку, поддержал его и говорит ему: "Маловерный! Зачем тыусомнился?"”
Это впервыепрочитанное слово Божие не прошло для меня бесследно, хотя тогда я принял егоза красивую легенду. К приятию христианства я шел очень тяжело и долго. Япрорастал к нему через пласты сомнений, атеизма и всеобщего отрицания Бога. Я