называют. Вот им здесь из мозгов стараются кисель сделать, чтобы дважды двасосчитать не могли.
— Отец Антипа,я не могу так больше жить. Я — удавлюсь.
— Что ты, чтоты, милый, перекрестись и больше не думай об этом. Великий грех это. Этимучения здесь временные. Рано или поздно отпустят нас на волю. Ну а как руки насебя наложишь, так мучения тебе будут вечные, и не такие, а страшные, адские.Здесь не сладко, но, слава Богу, пока еще не в аду. Вот принесли перловую кашу.Сейчас, благословясь, и покушаем.
— А я, отецАнтипа, в армию не хотел из-за перловой каши, так она меня здесь настигла. Ачто у вас, в монастыре, наверное, тоска зеленая, скучища, поди и выпить недают?
— Оно,конечно, Игорек, насчет веселия у нас туго. У нас другое веселие — духовное. Нуа винцо иногда, когда по Уставу положено, дают. Специально чарка мерная есть, внее три пальца должны входить. Вот когда в месяцеслове кой день написано:разрешение вина и елея, тогда отец эконом и наливал нам мерной чаркой во славуБожию.
Да и не это унас главное. Там у нас особая жизнь. Она и земная, и неземная. Там отношение кжизни совсем противоположное. Конечно, и там живут не святые, а такие жегрешные и слабые люди, и там их одолевают страсти и житейские заботы, но всеэто идет по-другому. Там у нас завсегда чувствуют себя живущими перед лицомБожиим, в ожидании перехода от этой грешной земной жизни, которая естьвременная, к вечной жизни и будущего суда Божиего, и, конечно, воздаяния задобро или зло, что ты здесь натворил на земле. Вот этим чувством и пропитанався наша монастырская жизнь, и оно-то и придает этой жизни чистый и святойсмысл всегдашнего предстояния перед лицом Божиим.
Ну что, тыпонял меня али нет? Вы это чувство в миру совсем утратили, и поэтому часто вжизни сей грешите, тоскуете и беситесь.
Я простоймонах, неученый, да еще, к тому же, туповатый, и наш архимандрит, отец Арефа,всегда мне говорил, что по грехам Моим Господь не дал мне настоящего понятия:“Ты, отец Антипа, тупой, — говорит, — как сибирский валенок”. Конечно, ягрешник великий, во время войны своей пушкой щелкал немецкие танки и не одиндесяток их сжег, много душ погубил. И хотя они и враги были, но все же Божиюзаповедь “не убий” — нарушил. Поэтому завсегда молю Господа, чтобы Он простилменя, окаянного, и чтобы не повесил эту пушку мне на шею и не бросил в огненноеозеро, где плач и вой, и скрежет зубовный.
И старый монахзалился слезами, крестясь и всхлипывая.
Игорь теперь синтересом наблюдал за старцем Антипой. Прежде всего, его удивляла в немкротость, незлобие и постоянный, дотоле неведомый ему самому покаянный настрой.Он запоминал и перенимал его монастырские повадки. Он сумел почувствовать ипонять незаметное для постороннего взгляда постоянное общение старца с Богом,как бы отверзение такого особого прохода для отца Антипы с земли на небеса. Всев нем было необычно, даже как он вкушал пищу, закрывшись от всех по-монашескиполотенцем, как одевался, крестя рубашку, халат, каждый ботинок в отдельности.
Хорошо былооколо него: тепло, утешно и спокойно.
И страхсовершенно оставил Игоря, и душа его успокоилась, и думалось, что теперь всебудет хорошо.
Наконецнаступил блаженный день, когда Игоря выписали из психбольницы с диагнозом“вялотекущая шизофрения”, а отцы-командиры я медицинские полковники сделали вего военном билете такую запись, которая начисто перечеркнула все его планы набудущую жизнь и опустила его на самую низшую ступеньку социальной лестницы,превратив его в получеловека и изгоя. Теперь в университете, во всехинститутах, при приеме на работу вход для него оказался закрыт. Сокрыв военныйбилет, он сумел и только, что окончить курсы кочегаров и устроиться в котельнуюпри бане.
Пришлосьзаниматься самообразованием. И это пошло довольно успешно. Голова была хорошая,несмотря на заросшее гуменцо. Ему легко давались языки: и новые, и древние.Очень полюбил он ходить в церковь и скоро назубок усвоил все службы недельногои годового круга.
Однажды емупозвонили из психбольницы и сказали, что выписывается отец Антипа. Игорь поехалего встречать. Привез на такси к себе домой. Старик плакал от радости. Вквартире он окрестил все стены и даже жирного холощеного кота Котофея. Затем вохотку покушал гороховый суп, выпил чарочку водки, залег спать и проспал целыесутки. Когда проснулся, просил Игоря взять ему билет на автобус до Печор, где вУспенском монастыре настоятельствовал его фронтовой друг, архимандрит Алипий.Перед отъездом, покопавшись в холщовой торбе, отец Антипа достал серебряныйкрест-мощевик и медный литой складень деисусного чина. Поцеловав Игоря, онблагословил его этими дарами, сказав, чтобы никогда больше не унывал и всегдауповал на Спасителя нашего и на Пресвятую Богородицу. Игорь проводил его наавтостанцию, и старец уехал на Псковщину. Больше с ним Игорь никогда невстречался.
Пробовал онпоступить в духовную семинарию, но его не пропустил уполномоченный от КГБ поцерковным делам Григорий Жаринов. Большей частью Игорь ходил в храм Духовнойакадемии, так как там был великолепный студенческий хор. И среди студентов унего появилось обширное знакомство. Узнав, что он владеет древними языками, егопросили делать для курсовых и дипломных работ различные переводы из отцов иучителей Церкви. И он за небольшую плату переводил тексты на русский с древнегреческого,латинского и древнееврейского языков. Его клиентами были, в основном, украинцыс Галиции и Подолии, которые получали от своих рачительных родителейтяжеловесные посылки, и Игорю за труды шла и крупица, и мучица, и сальце, ивинце, а также небольшая денежка.
И вот, сидя вбанной кочегарке, под монотонный шум ровно горящего газа он со слезами восторгапереводил с латинского древние мученические акты периода гонений римскогоимператора Диоклетиана на христиан. Мученические акты — это протоколы допросовво время жутких пыток перед неминуемой казнью. Его
знакомые —студенты Духовной академии в один голос убеждали Игоря рукополагаться, принятьсан и идти служить на приход, так как по его знаниям и образу жизни он вполнесозрел для этого. И вот им овладела неотступная идея рукоположиться ислужить на приходе. В Ленинградской епархии ему категорически отказали из-затого, что прослеживались его связи с диссидентами. Но Игорь знал, что вПравославной Церкви остро не хватает священников и стал мучительно по всейстране искать места, где бы его рукоположили.
Одолевалабедность, а разъезды по стране требовали средств. Он продал из своих вещей все,что только можно было продать, влез в долги. Объездив множество епархий ибеседуя со многими архиереями, он везде получал один и тот же ответ. Всеархиереи, велев ему ждать, посылали запрос о нем в управление КГБ Ленинграда, иоттуда вскоре сообщали: был связан с диссидентами и состоит на учете впсихдиспансере. И архиереи, разводя руками, под тем или иным предлогом отказывалиему. Он объездил всю европейскую часть России, Белоруссию, Среднюю Азию иСибирь. Как-то в Сибири ему пришлось провести ночь под Пасху в доместарообрядцев, что и послужило основой рассказа “Христос воскресе!”
Потерпев такуюморальную катастрофу, когда все его мечты и планы здесь, в России, былиразбиты, он с тяжелым сердцем уехал в Германию и стал там ауслендером, то естьчужеземцем, оплакивая себя, Россию и все, что он оставил в ней.
Черезнесколько лет на Петербургскую кафедру взошел митрополит Иоанн (Снычев).Разбирая оставшиеся без ответа прошения, прозорливый и чуткий сердцем владыкаИоанн наткнулся на прошение и автобиографию Игоря и как-то сразу понял, что дляцеркви потерян бесценный служитель. Узнав его адрес в Германии, владыка послалИгорю вызов телеграммой, чтобы тот срочно приезжал по интересующему еговопросу.
Но Игорь,поцеловав телеграмму, прижал ее к сердцу и с горечью произнес:
— Das istschon vorbei. Слишком поздно, дорогой владыка, слишком поздно.
Кузьма Крестоноситель
После общейпроверки и скудного завтрака тюремный “вертухай”, заспанный и злой, зевая вруку, открыл железную дверь камеры и выкрикнул на выход Кузьму с вещами.Непутевый русский мужик Кузьма отбыл свой восьмилетний срок в лагере заубийство в пьяной драке своего же соседа по деревне. Почему-то перед окончаниемсрока его из лагеря перевезли в тюрьму и вот теперь выпускают на волю.
В деревнюКузьма ехать боялся, так как братаны убитого Коляна поклялись проломить Кузьмебашку, если он опять там появится. Получив какие-никакие документы, Кузьмапоплелся по городским улицам, озираясь по сторонам. Подобрав с асфальта жирныйокурок, он закурил, жадно втягивая до самых потрохов крепкий табачный дым. Вмаленьком, загаженном собаками сквере он сел на скамейку и, морща лоб,раздумывал о своем житье-бытье: куда ему теперь податься. В скверик пришлистарухи-собачницы и, отпустив своих питомцев, собрались в кружок толковать овязке, собачьих болезнях и о достоинствах разных псовых кормов. Кузьма смотрелна собак и думал: “Ишь, гладкие черти, откормленные. Ни забот ни хлопот. Хотьбы меня кто взял на поводок”. К нему подошел тучный, тяжелый ротвейлер. Понюхавего колено, учуял кислый тюремный запах и злобно зарычал.
— Ну ладнотебе, сволочь. Ступай своей дорогой, — сказал ему Кузьма.
“Эх, кабы гдеустроиться на работу, — думал он. — Хорошо бы при столовке или при магазинегрузчиком”. Он встал и начал большой обход столовок и магазинов, но ему вездекричали: “Проваливай отсюда!”
Дворником еготоже не взяли, сказав, что из тюрьмы не берут. В милиции дежурный, прочитав егобумажки, лениво потягиваясь, сказал: “Есть место в общественной уборной, приней и каморка, где можешь жить”.
Уборная,которую Кузьма с трудом отыскал, была в заводском районе. Это общественноесооружение, стоящее еще, вероятно, с царских времен, было страшно запущено.Каморка оказалась крохотной, с ползущей по стенам сыростью, но Кузьма и этомубыл рад. Три дня он старательно чистил это грязное отхожее место, а начетвертый день, отдыхая на полу в своей каморке, услышал под дверью разговор: