— Мы этотсортир приватизировали, отремонтируем его и сделаем культурный платный туалет,а тут какой-то бомж поселился.
— Ты, хозяин,не беспокойся, мы его живо выкинем.
Дверьоткрылась, и в каморку втиснулись двое накачанных с наглыми рожами и бритымизатылками. Один из них пнул ногой лежащего Кузьму и заорал:
— Ну-ка,выметайся отсюда, козел, да по-быстрому!
— Да что вы,ребята, меня милиция сюда определила, — запротестовал Кузьма.
— Ах, милиция!
Его били долгои со знанием дела. Затем вытащили из каморки и положили под стенку. Через часКузьма очнулся, сел и ощупал голову и разбитый нос. Встав, он, пошатываясь,снова побрел по улицам. Его мучили голод и жажда. Он подобрал пустую консервнуюбанку и вычистил пальцем масло и рыбные крохи. Почерпнул этой банкой из реки ивдоволь напился, хотя вода отдавала керосином. В каком-то дворе, покопавшись впомойке, он вытащил полбуханки заплесневевшего хлеба и кусок скользкой от слизиколбасы. Хлеб он поскреб о камень, а колбасу помыл в реке. Пообедав, чем Богпослал, Кузьма вышел за пределы города и зашагал по Киевскому шоссе.
Черезнесколько дней он добрался до Гатчины. В Гатчине ночевал в заброшенном сарае,где ночью его укусила за палец крыса и ужасно одолевали блохи. Он шел подорогам на юг, побираясь по пути, везде протягивая к людям свою шершавую руку.И, худо-бедно, но ему подавали: из деревенских домов больше хлебом, нагородских улицах даже денежку... Однажды он за день нащелкал столько, чтохватило даже на бутылку пшеничной сорокаградусной, которую он осушил на ночлегев лесу. В другой раз его приютили в монастыре преподобного Саввы Крыпецкого —монастыре бедном, но страннолюбивом. Отец кашевар наложил ему полную мискуперловой каши, дал большой ломоть хлеба и кружку крепкого чая. Кузьма ел жадно,набивая утробу крутой кашей впрок, взахлеб пил чай и по-собачьи благодарносмотрел на отца кашевара.
Тот жалел егои говорил: “Ты, Кузьма, не забывай, что все же ты человек и носишь образ Божий,покайся и не греши. Неси свой крест терпеливо и безропотно, раз уж тебе выпалатакая доля. На все воля Божия. Тяжек твой грех. Убил ты человека, аки Каинокаянный, вот и неси свой крест в покаянии и смирении. Прибейся к какому-нибудьделу, трудись, молись, и, может быть, Бог отпустит твой смертный грех. Сходи-как нашему игумену отцу Варахиилу, вдруг он оставит тебя здесь”. Отец Варахиил, сбольшой апостольской бородой и добрыми синими глазами, пожалел Кузьму и дал емучервонец, но в приеме отказал, сказав, что у них уже своих бомжей под завязку.Выйдя из Крыпецкого монастыря, Кузьма шел дальше на юг, раздумывая о словахотца кашевара: кайся и неси крест свой! Трехдневное пребывание в монастырекак-то благотворно подействовало на него, и он даже перестал тайком ловить искручивать шеи деревенским курам и сдергивать с веревок сохнущее белье.
Однажды,остановившись на ночлег в одной деревне, он взял лежащий на дворе топор, в лесусрубил молодой дубок толщиной в руку и соорудил из него большой крест отподбородка до чресел. На заброшенной колхозной МТС он нашел круглую скобу скольцами на концах, раскалив толстый гвоздь, прожег в верхней части крестасквозную дырку, продел туда проволоку и привязал ко кресту железную скобу,окрутив ее тряпичной лентой. Выпросив у старухи-хозяйки ржавый амбарный замок,перекрестился и одел себе ошейник со крестом. Старуха продела в кольца скобызамок и ключом на два поворота замкнула его. Выходя на дорогу, Кузьма бросилключ в деревенский пруд. И, по слову отца кашевара из Крыпецкого монастыря,отныне стал крестоносителем, удивляя народ и возбуждая в сердцах жалость исострадание. Он ходил с этим во всю грудь и живот деревянным крестом по городами весям, повсюду рассказывая, что это — покаянный крест за Каинов грех, которыйсовершил по пьяной лавочке по молодости, по глупости, и теперь этот крест он неснимет никогда и ляжет вместе с ним в могилу.
Принимали егохорошо даже в городах. Настоятели после окончания богослужения, во времякоторого Кузьма, стоящий всегда сзади всех, басом подпевал церковному хору,приглашали его к трапезе и кормили до отвала, да еще на прощание совали в рукунебольшую толику денег. Но особенно и даже с почетом принимали его в деревнях.Бабы жалели и плакали, слушая его горемычный рассказ. Кормили его хорошо.Кузьма по деревенской привычке, когда кормят “на халяву”, ел жадно и много. Ибабы, жалостливо качая головами, подкладывали ему на тарелку еще и еще, покаон, одуревший от еды, не валился на лавку и храпел во всю мочь. Бабы подходилик нему на цыпочках, целовали крест и грязную руку святого странника-страдальца.Были даже случаи исцеления, особенно от беснования. От такой кормежки щеки уКузьмы округлились и изрядно вырос живот, покаянный крест принялполугоризонтальное положение и торчал вперед, словно пулемет. Однажды вукраинском селе его приняла одинокая вдова. Она приложилась ко кресту, плакалаи просила Кузьму помолиться за умершего хозяина. На стол была выставлена уймавсякой снеди. Тут были и галушки, и вареники, и паляница, вареная свинина ибольшая бутыль с самогоном-первачом. Кузьма наелся, как барабан, опрокинулстакан первача и завалился спать, предварительно не забыв помолиться. Кровать,предоставленная вдовою, была богато уснащена перинами, подушками и пружиннымматрасом, блохи и клопы изгнаны, и Кузьма сразу уснул, оглашая весь дом лошадинымхрапом. Ночью пришла вдова и разбудила его. Кузьма сел на кровати, спустил напол волосатые ноги, протер кулаком глаза и, сообразив, в чем дело, разгневалсядо невозможности. Он кричал так, что, наверное, было слышно на все село:
— Ах ты,блудня! Куда ты притащилась?! Ты что, слепая? Не видишь разве, что я за грехисвои распят на кресте! Ты что, хочешь, чтобы нас разразил Господь, и чертиутащили меня и тебя вместе со крестом в преисподню?!
— Да шо ты,Кузьма, я ж тильки так.... хотила тоби перину поправить.
— Вот проклянутвой дом, тогда будешь знать, как поправлять перину у Божьего странника.
— Ой,лышенько, нэ проклинай, голубчику. Я тоби багато грошив дам, та всякой ижи длядорози.
— Ну, ладно,денег мне твоих не надо. От них только грех, да и убьют еще за них на дороге. Авот завтра иди в церковь и покайся батюшке, что бес тебя надоумил соблазнитьБожьего странника, с покаянным крестом ходящего. Да пусть на тебя какуюпокрепче епитимью наложит.
— Прости, радиБога, Кузьма. То я вид тоски и одиночества. Детей у менэ нема, а в народекажуть, шо вид Божиих странников святи диточки нарождаются.
— Брысьотсюда, дьяволица! Я сейчас возьму свой посох и покажу тебе “святи диточки”.
Утром раноКузьма ушел из хаты, где ему было такое великое искушение, и был рад иблагодарил Господа, что удержался и не согрешил.
Однажды ночьзастала его на дороге. До следующего села было еще далеко, и он решилзаночевать в ближайшей роще, где росли дубки, ракиты и тополя. Войдя в рощу, онувидел в отдалении горящий костер. Он пошел на огонек и, подойдя, увидел трехбродяг, сидящих у костра. Они были изрядно пьяны и о чем-то злобно спорили.Увидев Кузьму, они замолкли и хмуро уставились на него.
— Мир вам,люди добрые, — сказал Кузьма.
— Садись,садись, погрейся с нами, — сказал один из них. — У тебя водка есть?
— Нет.
— А табак?
— И табаканет.
— А деньги?
— Тоже нет.
— Пустой,значит, ты, мужик.
— Крест зачемтакой прицепил?
— А грешник я,и ношу его для искупления грехов и другим в назидание.
— А ну-ка,Петро, ошманай грешника, может, что и найдем.
— Не трогайменя, человече, Бог даже Каина запретил всем обижать, а я тоже вроде Каина.
— Сивый, да унего ничего нет. Вот кусок хлеба, да книжка какая-то церковная.
— Кидай ее вкостер, — приказал мрачный бродяга.
— Бог васпобьет, нечестивцы, — сказал Кузьма.
— Ах ты намеще угрожаешь! Хватай его, хлопцы, раздевай догола и привязывай к дереву, —приказал бородач.
— Толян, сымайкрест и в костер.
— Да крест несымается, Сивый, разве только башку ему отрезать.
— Ну-ка, япосмотрю. Да он у него на замке!
— Покапривязывайте, а я пойду лозы наломаю. Постегаем, поучим его, чтобы он знал, какшататься по ночам с таким крестом.
Кузьмупривязали к дереву. Пламя костра освещало обнаженного страдальца, обмотанноговеревкой с торчащим крестом.
Бородач,шатаясь, подошел к нему с целым пучком сломанной лозы.
— Ну, дядя,молись! Сейчас стегать тебя буду.
— Господи,прости им, не ведают, что творят, — 'взмолился Кузьма.
Утром, весь вбагровых полосах от экзекуции, он обвис на веревках, все еще привязанный кстволу. А бродяг и след простыл. Днем сильно припекало солнце, и он кричал,призывая на помощь, но никого не было. Он поднимал глаза к небу, но и ономолчало. На следующее утро показалось стадо коров. Одна корова подошла и, жуяжвачку и пуская нити густой слюны, меланхолично уставилась на него. Кузьма,очнувшись от забытья, посмотрел на корову и, едва ворочая пересохшим языком,сказал ей: “Коровушка, матушка, видишь, я помираю, позови кого-нибудь”.
Из рощи наполяну вышел старый пастух, волоча по траве длинный кнут. Внезапно он увиделКузьму и остолбенел.
— Свят, свят,свят. 3 нами хрестная сила! Ты чо-ловик чи хто?
Кузьма не могговорить и только что-то шептал. Пастух потихоньку подошел к нему, тщательноразглядывая.
— Видный,бидный чоловиче, як же тэбэ эмордувалы.
Он разрезалверевки и опустил Кузьму на траву.
— Воды, воды,— прохрипел Кузьма.
Пастух отвязалбаклажку и напоил страдальца. Хотел снять с него крест, но понял, что этоневозможно. Он накрыл его своим ватником и сказал: “Ты, добрий чоловик, малопочекай здесь. Зараз приду с конем, та якийсь одяг принэсу”.
Целую неделюприходил в себя Кузьма в доме добросердечного пастуха. Уходя, он благословилего дом. На нем была грубая рубаха и штаны, на боку холщовая торба с хлебом.Шел он босой и отныне стал так ходить всегда.
В началевосьмидесятых годов я встретил Кузьму в Симферопольском кафедральном соборе. Онстоял среди прихожан — лохматый, с большой бородой, в холщовой рубахе и таких