Бог-то все видит. И придет время восплачете вы за свое нечестие и отступлениеот Бога.
— А ты, батя,нас не пугай, — сказал дед Егор, - живем тихо, работаем, не воруем, и какой-тодостаток у нас есть, а телевизор нам — развлечение. Ну, а Богу в нашемхозяйстве вроде бы места и не осталось.
— Ой,Егорушка, окстись, как бы нам всем не поколеть и не погореть за твои речи. Ведьзнамо, что Бог поругаем не бывает. И Бог усматривает каждую былинку, недаром вПисании сказано, что всякое дыхание да хвалит Господа, — увещевала бабкаПелагея.
Вот так иходил везде батюшка Климентий, беседовал с людьми. Рассказывал и про себя, чтораньше тоже был безбожник, и как на него напустились бесы и замучили чуть не досмерти, и только в ограде Церкви он спасся от лютых врагов.
ПризываемаяБожия Благодать помогала ему. Люди задумывались над своей жизнью, некоторыеоставляли пьянство. Понемногу народ стал приходить в храм на службу. МатушкаСонька подобрала и составила клиросный хор, и теперь гармоничные распевы удачновписывались в богослужения.
Однаждыбатюшка Климентий решил осмотреть подвалы храма. Спустившись с Сонькой покрутой лесенке, они обнаружили сводчатый, совершенно сухой подвал со склепом,сооруженным под алтарем. В нем покоились родители великого полководца истроителя храма сего, почившие еще в восемнадцатом веке в царствованиеимператрицы Екатерины Великой. Съеденный ржавчиной замок рассыпался в крепкихладонях батюшки.
Со скрипомотворили массивные створчатые двери. Дрожащая от страха Сонька светилафонариком. Пыль и паутина свисали с потолка серыми гирляндами. На каменномпостаменте, покрытые толстым слоем пыли и обложенные тусклыми серебрянымивенками стояли два старинных гроба на дубовых ножках-балясинках, с массивнымикистями по углам, покрытые истлевшей парчой. Батюшка поддел стамеской крышкугроба и снял истлевшую пелену. Здесь было тело старика в парике с коричневымвысохшим лицом, тонким носом и запавшим беззубым ртом. Покойник был в мундирегенерал-аншефа Екатерининских времен. Высохшая коричневая кисть руки сжималапозолоченный эфес шпаги, грудь опоясывала красная муаровая лента с орденскойзвездой на боку.
Когда батюшкаотрыл второй гроб, то увидел покойную хозяйку усадьбы — старую барыню скоричневым усохшим лицом в большом парике, когда-то белым, теперь пожелтевшим,с брюссельскими кружевами и шифром флейрины на плече. Из гробов поднималсязапах плесени и каких-то восточных ароматов.
— Ну, ладно,отец, отслужи литию по покойным, и уйдем отсюда.
С приходомлета, когда не стало надобности топить печи в храме, батюшка Климентий принялсяза реставрацию иконостаса. Потускневшая позолота ажурной резьбы по дереву ичудные иконы фряжского письма лучших мастеров кисти восемнадцатого векатребовали профессионального мастерства высокого класса, и батюшка в помощь себепригласил знакомого живописца из Ленинграда. Ему отвели отдельную комнату впросторном поповском доме, и они с батюшкой, не торопясь, приступили креставрации, проводя в храме целые дни от утра до вечера. Прерывались только наобед, степенно шли в трапезную, где матушка их потчевала, чем Бог послал. Хотяв деревне не очень-то разбежишься с деликатесами, но хорошие наваристые щи,гречневая каша, жареная рыба и клюквенный кисель всегда были на столе.Приохотившиеся ко храму прихожане иногда приносили и мяса, и кур, и гусей.Батюшка Климентий еще больше раздобрел и был гора горою, а хлопотливая Сонька —все такая же маленькая мышь.
Перед началомреставрации в храм приезжали какие-то фотографы и тщательно снимали интерьер иособенно — иконостас. Говорили, что для журнала. Сонька потом ругала батюшку,что документов не спросил у этих фотографов. Ох и прозорливая эта Сонька!
Однаждыненастным утром Сонька месила опару на хлебы, а мальчуган ее стоял рядом и,держась за юбку, клянчил булку со сгущенкой. Вдруг, через мутные стекла кухниона увидела подъехавший серый джип, из которого вышли трое мужчин в рабочейодежде и направились в храм.
— Какие-топомощники из города к батюшке, — подумала она.
Однако вскореона услышала хлопки выстрелов. Из храма выбежал живописец и, обливаясь кровью,упал на траву. Когда Сонька вбежала в храм, батюшка, вооруженный короткойтолстой доской, отбивался от грабителей. Одному он переломил руку, и пистолетполетел куда-то в угол. Двоих успел оглушить доской, и они лежали на полу.Бандит со сломанной рукой бросился в угол к пистолету, но Сонька, как кошка,прыгнула на него и, вцепившись мертвой хваткой, повисла на нем и не даваладвинуться с места. Мощный кулак батюшки опустился на голову бандита, и тотмешком повалился на пол. Сонька от строительных лесов притащила веревку и мотокэлектропроводов, и они вдвоем связали оглушенных бандитов по рукам и ногам. Тутбатюшка захрипел, закашлял, выплевывая кровь, и опустился на солею. У негосвистело в боку, и кровавая пена пузырилась на губах. “Они мне прострелилилегкое”, — сказал он и потерял сознание.
— Ой, неумирай, Климушка, не умирай, негодный мальчишка! А то я тебе задам! — завопилаСонька, и опомнившись, побежала к телефону. Через полчаса прибыла милиция искорая помощь. Батюшка был жив, и порывался сам идти в машину, но тяжело дышали его понесли на носилках. Края рясы волочились по траве, и он иерейскимблагословением благословил храм, Соньку и младенца. Живописец был уже мертв.Бандитов сволокли в милицейскую машину. Набрав скорость, обе машины скрылись извида. Батюшка пролежал в районной больнице целый месяц, его удачно прооперировали
и здоровьепостепенно поправилось.
Следовательпрокуратуры, навестивший его в больнице, говорил ему:
— Не надо былооказывать сопротивление вооруженным бандитам. Ну, выломали бы они иконы,ограбили ризницу и уехали.
—- Э, нет, —сказал ему батюшка, — во-первых, они сразу открыли стрельбу и убили моеготоварища. Жаль его, бедного. И еще, уважаемый следователь, в мире есть такиевысокие ценности духовного плана, когда их любой ценой надо защищать иотстаивать. За Мать свою, Церковь, я и впредь жизни не пожалею. Она мне новуюжизнь подарила и открыла такие горизонты, о которых я даже не подозревал. Ну апуля, вот она, я положу ее в киот под стекло к иконе Спасителя на молитвеннуюпамять.
Бесогон из Ольховки
Зима в этомгоду в Закарпатской Руси стояла необыкновенно суровая. По утрам, когдазаиндевевшие ветви деревьев искрились и сверкали на солнце, столбик термометразашкаливал за минус двадцать. Горы, лес, ущелье — все завалило снегом, акрестьянские хаты в Ольховке как будто наполовину осели в сугробы, накрывшисьбольшими снежными шапками, да над каждой хатой в морозном безветрии поднималсясиний печной дымок. И над всей этой застывшей зимней красой на малой горевозвышался православный храм Божии, трудами и грошами поселян возведенный изкамня на века. Около храма, в больших деревянных решетчатых клетях, совсемприземленно, была устроена звонница с двумя огромными, покрытыми зеленойпатиной колоколами и дюжиной подголосков мал-мала-меньше. Колокола былиукрашены орнаментом, барельефами святых и славянской надписью, гласившей, чтоколокола были отлиты в Австрии во славу Пресвятой Троицы.
Мы с приятелемЮрием Юрьевичем — коренным гуцулом — ехали в Ольховку по делам на еговездеходной “Ниве” по горной дороге, стуча одетыми на колеса цепями. С намиехала приятельница Юрия Юрьевича, молодая красивая вдова Магда, и везла своегобесноватого сына, мальчишку лет девяти, на которого не было никакой управы. УМагды в Ольховке был родственник, которого она по-гуцульски называла “вуйко”,что, означало, что он ей — дядя. Этот вуйко был иеромонахом и целых сорок пятьлет служил священником в Ольховской церкви. Когда мы вышли из машины, щурясь отяркого горного солнца, звонарь раскачивал колесо, прикрепленное к железнойбалке, на которой висели колокола. Здесь раскачивают сами колокола, а нежелезный язык, как у нас в России. Вскоре тяжелый медный гул валом прокатилсяпо земле и, отразившись от гор, эхом прошелся по ущелью. По тропинкам в снежныхсугробах ко храму потянулись прихожане в овчинных шубах и валенках. День былвоскресный, и народ спешил на Божественную Литургию. Здесь в храме специальногохора не было, как, впрочем, и повсему Закарпатью, и народ пел всю службу отначала и до конца, как в древние времена.
Надо сказать,что хотя зимой здесь храмы не отапливаются, прихожане в своих овчинных шубах иваленках на холод не жалуются, но я, когда из теплой машины вошел во храм всвоем легком пальтишке, холод пронизал меня до самых костей. Народ пел, и пар,клубами вырываясь из глоток, поднимался к потолку. Царские врата были открыты,и я хорошо видел, как священнодействовал иеромонах. Он был стар сухой здоровойстаростью, быстр и точен в движениях и легок на ногу. В отличие от закутанных вшубы прихожан батюшка был одет очень легко, судя по развивающемуся при быстрыхдвижениях облачению и летящей походке с кадилом в руке вокруг престола. Стопыног его, обутые в новенькие резиновые галоши, так и мелькали из-под облачения.Меня от холода стала колотить дрожь, и я сказал Юрию Юрьевичу, что замерзаю ипойду сяду в машину. В машине я включил отопление и немного согрелся. Я сидел ираздумывал о батюшке, который слыл по всему Закарпатью как решительный иудачливый экзорцист или по-русски —- бесогон.
Заклинание иизгнание нечистой силы из бесноватых — дело трудное и небезопасное для здоровьяи даже для жизни. Я знал несколько таких воителей с нечистью, но все они как-тоослабевали телесно, теряли силы, заболевали и умирали преждевременно впреполовении дней своих. Только один дожил до старческого возраста, но это ужебыл не человек, а руина. Они все говорили, что на отчитку, во время чинабесоизгнания, уходит много энергии, и после этого действа они каждый разчувствовали упадок сил, как после тяжелой болезни. Так что демоны тоже недремали, подтачивая их здоровье. Но отец Мефодий, о котором наш рассказ, как япотом узнал, на это не жаловался, потому что крепкой верой, праведной жизнью иособенно смирением он, как бронежилетом, был надежно защищен от смертоносных