конца твоей земной жизни. И я пошел за послушание работать для Бога. И так сталбесогоном.
— Батюшка, агде бес сидит в человеке? Может быть, в душе?
— Бес можетсидеть в человеке где угодно, но больше в голове. А вот к душе подобраться онне может, потому что в душу может войти только Тот, Кто ее создал.
“И сказал Богсатане, отдаю всего тебе человека Иова, только душу его не трогай”.
“И сказалГосподь сатане: вот он, в руке твоей, только душу его сбереги” (Иов. 2, 6).
И по словуБожиему всегда есть надежда на исцеление бесноватого.
— А вот,батюшка, если исцеление все же не получается, что тогда делать?
— Сам Господьдал ответ на твои вопрос: “Когда ученики спросили Иисуса: почему мы не моглиизгнать его? Иисус же сказал им: по неверию вашему”. И действительно, вераэкзорциста или по-русски — бесогона имеет решающее значение. Или еще можетбыть, что Бог попускает бесноватого больного еще пострадать для егопоследующего духовного просветления или совершенствования.
— Батюшка, авсе же какие есть главные средства врачевания бесноватых?
— Можетезаписать. Их семь. Перечислю по порядку: пост и молитва, паломничество косвятым местам, генеральная исповедь прегрешений, начиная с семи лет,молитвенное делание с многократным осенением себя крестным знамением инабожными размышлениями, праведные обеты, бесоизгнание.
И все этовенчает принятие Святого Тела и Крови Христовой. И потому чаще причащайтесь.Бес не может пребывать в человеке совместно с принятым Святым Пречистым Телом иКровью Христовыми.
Наконец мы,получив благословение, распрощались с батюшкой и вышли. Недалеко от батюшкинойкельи я увидел обширный, прекрасной постройки дом с большими светлыми окнами иверандой. Я спросил Магду:
— Чей этотакой красивый дом?
— Это батюшкиндом.
— Какбатюшкин?!
— Да, этоблагодарные прихожане уже лет десять назад построили и обставили этот дом длясвоего любимого пастыря. Там полный комфорт, но батюшка предпочитает жить всвоей ветхой келье и спать в гробу, а в дом пускает приезжих к нему издалекабогомольцев.
Вот, пожалуй,и все о бесогоне из Ольховки. Это было в 1984 году. Не знаю, жив ли он еще.Дай-то Бог.
Любовь к отеческим гробам
Когда-то, всемидесятых годах, я лежал в одной кардиологической клинике Ленинграда и,находясь в палате, с унынием смотрел в окно, по стеклам которого, как слезы,ползли капли осеннего дождя. Сырой западный ветер с Финского залива трепалветви деревьев, осыпая золотой листвой уже пожухшую траву больничного парка.Палата была небольшая, на трех человек. Одну койку занимало лицо кавказскойнациональности. Несмотря на то, что он был болен, и очень даже болен, жизнь иэнергия так и кипела в нем. Сам он был уроженец Грузии, из одного большого селаВнешней Кахе-тии, однако, по национальности считал себя армянином. Хотя он ужебыл не молод, и даже можно сказать — просто стар, от него исходил какой-тоудивительный шарм, неумолимо привлекавший к нему женщин всех возрастов исословий, летевших к нему легко и бездумно, как бабочки летят на огонь. Женщиныбыли всякие: начиная от поломоек, шикарных буфетчиц до авантажных докториц. Онмне напоминал завзятых ловеласов довоенных времен, фланирующих по курортнойнабережной в широченных белых-штанах, в истоме закатив кавказские глаза икрепко прижав партнершу, выделывающую ногами модное танго. В Ленинграде он жилдавно, но не сидел на месте, а постоянно курсировал между Ленинградом иТбилиси, где вел разные маклерские дела с дельцами и начальниками крупных ибогатых грузинских и армянских кладбищ. Его знали и в Тбилиси, и в Кахетии какденежного воротилу и как щедрого и веселого кутилу, что на Кавказе ценитсяособенно высоко. Звали его Ашот. Сейчас он лежал на больничной койке скапельницей, с подвешенной к носу кислородной трубкой и был синий и отекший. Нонесмотря на свое, можно сказать, предсмертное состояние, был весел и пускал вход руки, когда к нему подходили молоденькие докторши или медсестры. Нашимпалатным врачом была молодая, статная и очень ухоженная докторша. Ашот за глазаназывал ее карабахской кобылицей, а мы с другим соседом — царственнойдокторшей. Ашот, делая ей комплименты, говорил, что с ее фигурой, лицом истатью в Голливуде она могла бы играть русских императриц. Еще он просил порежеподходить к нему, а то он очень волнуется и у него повышается кровяноедавление.
Во времяобхода маститый профессор-кардиолог, демонстрируя Ашота студентам, всегдаговорил открытым текстом: “Вот, перед вами больной, умышленно погубивший своесердце непомерной выпивкой и разгульной жизнью”. Ашот же в это время подмигивалхорошеньким медичкам и в кровати изображал, что танцует лезгинку. По всемрасчетам врачей Ашот должен был умереть в ближайшие дни и выйти из больницыногами вперед, но он не умер, а пошел на поправку и вышел из больницы своимивеселыми ногами — вероятно, Божиим Промыслом ему была уготована другая смерть.
Мы с ним частовели разговор о вере, о Боге и он мне сказал:
— Что тыговоришь, генацвале, что у нас в Грузии вера ослабла. Нет. У нас в Грузии всеверующие. Если бы ты мог понимать разговор наших людей, то у них Бог не сходитс языка. “Клянусь Богом!” — говорят они. Когда подходит праздник, или болееткто, так сразу покупают барана и тащат к церкви. Там его режут во дворе икушают шашлык, пьют вино и говорят: “Бог! Ты видишь, как мы Тебя любим, даже непожалели такого прекрасного барана, поэтому сделай так, чтобы наш маленькийбичо Зурико поправился и больше не болел”. Поп, как свидетель, тоже с намикушает шашлык и пьет вино. Шкуру с собой не берем, а вешаем на дереве, чтобыБог не забывал, что раз баран съеден, значит маленькому Зурико надо помочь.
Да наш народсамый верующий на земле! Если бы ты видел, что творится на Георгобу — праздникв честь святого Георгия. Всю неделю подряд в Кахетию ко храму “Алла Верды”съезжает народ. Кто на машине, кто на арбе. Все везут баранов и бурдюки свином. Десятки тысяч окружают этот большой храм. Темная ночь, горят костры, наних кипят громадные котлы. Всю ночь трудятся мясники, режут баранов, кровьльется рекой, громоздятся горы бараньих голов, горы потрохов. Кипят котлы,варится мясо, жарятся шашлыки. В храме “Алла Верды”, таком большом, что тудаможет въехать грузовая машина и, сделав круг, выехать обратно — так там идетбогослужение при участии целых полков попов, архиереев и двадцати трехмитрополитов. Они одеты, как цари. Золото на них так и сверкает. Клубами ккуполу поднимается кадильный дым иерусалимского ладана. Громадный хор реветтак, что стены дрожат и его слышно за километр. Несколько дней мы такпребываем, едим мясо, выпиваем целый океан вина, грузинским многоголосьем поемнаши песни. Так мы прославляем святого Георгия. Вот такая наша вера. Это не то,что у вас, когда поставив в церкви копеечную свечку, вы думаете, что Бог вамвсе устроит. К примеру, возьми целого барана, возьми тысячу баранов, и что Богскорее увидит: тысячу баранов или копеечную свечку?
Я рассердилсяи ответил ему:
— Бог увидитбарана Ашота, который говорит такие глупости,
— Вот то-тоже! Тебя заело, что я правду сказал. Наша вера старше вашей веры на 600 лет.
Так говорилумирающий Ашот, посрамляя меня древностью веры и баранами. А меж тем, он жил икормился от неправедных дел. Уже в те, еще советские времена, он тайнозанимался частным предпринимательством, за которое мог получить срок, ивероятно, немалый, но срока он не получал, потому что все у него было схвачено,везде смазано, и везде сидели чиновники, у которых глаза и рты были залепленыденежными купюрами. Под началом Ашота была целая команда, которая демонтировалана старых петербургских кладбищах ценные памятники на могилах богатых иименитых людей. В укромном месте, в мастерской шлифовки, снимали старые надписии по желанию заказчика наносили новые, золотили их и отлично делали штриховыепортреты состоятельных духанщиков, рыночных королей и вообще всех, у коговодились деньжонки. Некоторые денежные воротилы еще при жизни заказывали себе памятникивпрок. Большинство памятников уходило в Закавказье, и кто посещал кладбищабольших тамошних городов, уходил, пораженный роскошью и помпезностью надгробийиз мрамора, гранита и лабрадорита. Так памятники обретали вторую жизнь и уже нестояли на петербургских кладбищах над прахом сенаторов, аристократов и купцов,а были воздвигнуты над прахом богатых духанщиков, коммерсантов, хозяйственныхворотил и партийных бонз.
Придите сейчасна старые кладбища Петербурга и посмотрите в каком они жалком, разграбленномсостоянии. Кстати, и правители города приложили к этому руку еще в советскиевремена, стерев с лица земли большое Митрофаньевское кладбище,Стародеревенское, урезав Никольское и Смоленское и уничтожив еще целый ряддругих. Это варварство, бесспорно, было порождено политикой безбожия в стране.
Когда Ашотприезжал в свое -родное село, то из дальней древней церкви Нино-Цминдо приходилстаричок-священник Мераби и укорял, и обличал Ашота, говоря, что большой грехон творит, и Бог ему этого не простит ни в этой жизни, ни в будущей. И пустьАшот всегда помнит, что смерть грешника люта. Но Ашот и в ус не дул, апосмеивался и продолжал грабить старые ленинградские кладбища, оставляя одниаляповатые бетонные кресты. Но зато около его родного села вырастал роскошныйпантеон из гранитных и мраморных надгробий.
Несмотря наего заигрывания, царственная докторша явно не благоволила к Ашоту и всегдахолодно отвечала на его льстивые домогательства.
Когда онвыписывался из клиники, его пришли встречать несколько молодцев, нагруженныхкоробками шоколадных конфет, бутылками шампанского и букетами роз. На отделениибыл устроен небольшой са-бантуйчик. Медсестры и врачихи были одарены коробкамиконфет и букетами роз. Перед отъездом он просил меня зайти к нему и осмотретькакую-то редкую икону, так как сам он в этом не разбирался и хотел об этойиконе иметь точную информацию.
Недели черездве я пришел к нему. Двери открыл его сын с мутными глазами наркомана. Из недрквартиры неслись веселые граммофонные звуки вальса. Когда я вошел в просторную,