думаю,
чго естьздесь, на земле, пастырь Божий? И каким он должен быть для людей? Меня-то ещедо революции рукополагал архиепископ Новгородский Арсений, мученик, блаженнаяему память, расстрелянный коммунистами. Жизнь моя уже на исходе, а все же я неуверен, был истинным добрым пастырем. И владыка мне неоднократно пенял, что ты,Мефодий, не настоящий пастырь, потому что кроме церкви у тебя есть другиеинтересы и пристрастия. Действительно, в те времена обмирщение коснулось идуховенства. Уж очень сильно было тогда влияние интеллигенции, которая ни вочто не верила и ничего не хотела, кроме социальных преобразований.
Ну, я-то отэтих идей был далек, но у меня была страсть к мирской музыке и стихоплетству, идаже к живописи. Я часто сидел за мольбертом и рисовал деревенских баб иликакой-нибудь запущенный пруд. На это владыка говорил мне:
— Значит, ты,отец Мефодий, в церкви не по Божиему призванию, а по своему разуму. Если бы тыбыл по Божиему призванию, то все твое устремление должно было быть направленона пастырское служение, как, например, у отца Иоанна Сергиева, Это служениедолжно быть глубоким, священник должен очищать совесть людей и бытьруководителем совести людской. Видно, что ты, отец Мефодий, вначале горелрелигиозной деятельностью, а года через два остыл, охладел, и пастырскоеслужение тебя стало тяготить, религиозный пыл сменился разочарованием, вот ты истал искать какие-то посторонние занятия: музицировать, кропать стишки ипесенки. Священник православный должен быть с цельной натурой, направленнойтолько на служение Богу и ведение по пути Христову своей паствы. А ведь миряневсе видят, все подмечают. У мирян острый глазок. Верующие-то считают миристочником всякого зла, неправды и насилия. Если, например, миряне видят, чтодуховенство между собой ссорится, склочничает, то считай, что вы пали в ихглазах. Потому что священство, по их мнению, должно стоять выше мирских дрязг.И особенно, отец Мефодий, сохрани тебя Господь заниматься психологическиманатомированием своих прихожан, находя у них притворство, ханжество,фарисейство. Знай же, что это у тебя от духа гордости. От того, что ты возомнило себе, что твои ничтожные прихожане недостойны такого великого пастыря, какты. Надо быть снисходительным к людским слабостям, а самому показывать примеристинного благочестия и чистой жизни. Да и зачем я тебе это говорю,
- Алексей,ведь ты не священник. А впрочем, как знать, может быть, после пригодится.
Ветерок с моряусилился, на воде стали появляться белые барашки, и мы повернули к берегу.Батюшка пригласил меня на обед. Когда мы вошли в дом, то увидели гостя,сидевшего на диване и листавшего подшив ку “Нивы” за 1912 год. Это былзаслуженный хирург - республики, доктор Онисим Сухарев — старик снезависимым характером. Хотя он и числился членом партии, но по своемупочтенному возрасту и большим врачебным и партизанским заслугам поступал всегдатак, как считал нужным, без оглядки на райком. Осмотрев больные ноги батюшки Мефодия,он сделал существенные дополнения к моему лечению и стал рассказывать орезультатах розысков его семьи, неизвестно куда пропавшей, пока отец Мефодийтомился в лагерях и тюрьмах. А тут еще и война разметала людей, и от семьибатюшки не осталось никаких следов.
Доктор Сухарев— личность чрезвычайно интересная, хотя он официально уже в больнице неработал, а принимал больных у себя дома в оборудованной еще до революцииприемной и рецепты прихлопывал большой старинной докторской печатью, но если вхирургическом отделении затруднялись с диагнозом или был какой-то сложныйслучай, то без доктора Сухарева дело не обходилось. И когда он брался за дело,то в древней игре “жизнь или смерть” выигрывала, как правило, жизнь. А самдоктор Сухарев был стар и болен. Уроженец Кубанской станицы Шкуринской, он ещедо революции окончил медицинский факультет и начал практиковать в Феодосии. Залегкую руку население Феодосии, да и всего восточного Крыма, любило и почиталоего. У него было много именитых пациентов. В Коктебеле он лечил поэта ихудожника Максимилиана Волошина и всех его знаменитых гостей. Из Старого Крымауже слишком поздно, с запущенным раком желудка, к нему обращался писательАлександр Грин. Знаменитые оперные певицы Надежда Обухова, Валерия Барсова тожебыли его пациентками. Когда в 1941 году началась война, он уже был заслуженнымврачом республики, и долго не раздумывая, на подводной лодке, загруженнойбоеприпасами и медикаментами, ушел из Феодосии в осажденный Севастополь, гдевсю осаду оперировал раненых в штольне подземного госпиталя. Когда летом 1942года немцы все же взяли Севастополь, не все защитники успели его покинуть.Немцы загнали отступающих моряков по грудь в воды Севастопольской бухты ирасстреляли из пулеметов. Доктор Сухарев мог покинуть Севастополь кораблем илисамолетом, но врачебная совесть не позволила оставить своих раненных бойцов, ион вместе с ними попал в плен. По жаре, без воды и хлеба, колонну пленных,которые могли идти, погнали по пыльным дорогам в Симферополь, где на территориимединститута был концлагерь, окруженный колючей проволокой. Жители Феодосии,узнав, что их врач в плену, послали делегацию к бургомистру для переговоров.Немцы отдали делегации доктора Сухарева. Приехав в Феодосию, он поселился прибольнице и оперировал ежедневно, так как больных и раненых поступало большеобычного. Однажды его вызвали в гестапо и долго допрашивали. В конце предложилипублично, через газету, отречься от членства в партии и сотрудничать снемецкими властями. На это доктор Сухарев ответил, что в партию он вступил взрелом возрасте и отрекаться не будет. Здесь, вероятно, сказался его упрямыйказачий характер, не терпящий принуждения, а также вера в нашу победу.
— Подумайте, —вежливо сказал ему по-русски офицер в черной гестаповской форме,— через дванедели мы за вами приедем.
Эти дни длядоктора были днями мрачного раздумья. Но решения своего он не изменил. Надесятый день, когда он после операции мыл руки, он увидел в зеркале передраковиной подъехавшую ко входу в отделение крытую военную машину. Вошедшаясанитарка сказала:
— За вамиприехали, ждут.
Как был, вбелом халате и шапочке, он вышел во двор и увидел машину, около которой стоялнемецкий офицер и четыре солдата в касках и с автоматами.
— Садитесь вмашину, — сказал офицер. — При попытке к бегству, — он положил ладонь на кобуру“Вальтера”, — будем стрелять.
Машинатронулась, и доктор не видел, куда его повезли. Вероятно, на выезде из городамашину остановили на контрольном пункте. Слышалась немецкая
речь. В машинузаглянул фельдфебель. Посмотрев на солдат, он отошел и закричал: “Раус!”
Машина шла поасфальту, но вскоре сошла на грунтовую дорогу, стало трясти. Наконец онаостановилась. Солдаты попрыгали на землю, и доктор вышел за ними, щурясь отяркого света. Ему приказали стоять на месте. Оглядевшись, доктор увидел, чтостоят они у подножья горы и кругом лес.
— Вот и конец,— подумал Сухарев. — Но что они делают?!
Немцы покатилимашину и столкнули ее под откос, и она, кувыркаясь, пошла вниз, в ущелье. Затемони сбросили каски, мундиры и принялись горячо обнимать его. Доктор не верилсвоим глазам. Это была дерзкая партизанская вылазка.
Так, до 1944года он был партизанским хирургом, разделяя всю тяжесть их положения из-заотсутствия помощи со стороны предгорного татарского населения. Эту историю сосвобождением доктора Сухарева знала вся Феодосия.
Однажды, придяк батюшке Мефодию, я застал его в подавленном настроении. Он чем-то был огорчени, стоя перед образами, усиленно молился и клал поклоны. Я сел на диван иожидал, что будет дальше. Наконец, он закончил свою покаянную молитву ипротянул мне лежавшую на столе бумагу. Это было обращение правящегоархиепископа Луки (Войно-Ясенецкого) к духовенству епархии: “К глубокомуогорчению моему, узнаю, что доныне, несмотря на повторные указания мои, Таинствокрещения совершается некоторыми священниками через обливание. Из истории Церквизнаем, что уже в апостольское время крещение совершалось троекратнымпогружением во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.
Пятидесятоеправило святых Апостолов грозит лишением сана епископу или пресвитеру закрещение не троекратным погружением”.
— Согрешил яперед Богом и владыкой Лукой, — сокрушался батюшка. — Стефан уехал по делам встарый Крым, а я не в силах был натаскать воды в купель и крестил младенцаобливанием. И вот, казнюсь и горюю.
Я, как мог,успокоил батюшку. Мы вместе попили чаю, и, кажется, отец Мефодий успокоился.
Надо сказать,что в те времена вышло разрешение возвращаться в Россию белоэмигрантам иинтеллигенции из-за рубежа. От них я получил несколько книг Ивана Шмелева:“Лето Господне”, “Поле Куликово”, “Неупиваемая чаша” и другие повести ирассказы. Я полюбил этого неизвестного в СССР писателя, эмиграция которого быласвязана с трагическими событиями в Феодосии времен Гражданской войны. У негобыл единственный сын Сергей, к которому он относился прямо-таки с материнскойнежностью и души в нем не чаял.
Сыну — офицеру— на Германский фронт он писал такие письма: “Ну, дорогой мой, кровный мой,мальчик мой. Крепко и сладко целую твои глазки и всего тебя. Когда проводилтебя после краткой побывки, словно из меня душу вынули”.
В 1920 годуофицер Добровольческой армии Сергей Шмелев, отказавшийся уехать с врангелевцамина чужбину, был взят в Феодосии из лазарета и без суда расстрелян красными.Страдания отца не поддаются описанию. Я нашел место расстрела. Лазарет был внашей больнице, и из него был взят не только любимый сын Ивана Шмелева, ноздесь расстреляли сотни солдат и офицеров Добровольческой армии, в основномбывших студентов, гимназистов, либеральных интеллигентов и дворян. Щербины отпуль до сих пор сохранились на стенах древней генуэзской крепости.
А наш дорогойотец Мефодий все чаще начал прихварывать. Во время богослужения он частосадился на стул, и, тяжело дыша, вытирал пот со лба. Сильно стали отекать ноги.Нарастала водянка. По просьбе отца Мефодия архиепископ Лука прислал ему впомощь молодого священника, отца Андрея. По сути, служил уже один отец Андрей.