не иначе как “наш апостол”.
Живя прицеркви, он всегда был на побегушках у матушки и посему называл себя работникомБалдой. Всегда находился он в мирном расположении духа и охотно прислуживалбатюшке и в церкви, и дома.
Батюшка былмолодой и веселый, с живыми карими глазами и любил потешить нас всякимисеминарскими побасенками и шутками.
Так онспрашивал нас, знаем ли мы толкование псалма, где говорится: “Бездна безднупризывает!” Мы, конечно, не знали, и он весело пояснял, что это дьякон дьяконаобедать зовет. А когда к нему приходили гости, он кричал на весь дом: “Игорь, впреисподню!”
Это означало,что Игорь должен был лезть в подвал, где в бутылках хранилось вино.
Игорь никогданикого не осуждал, правда всегда ворчал на регента за то, что тот облагалнатуральным налогом своих певчих бабок. Одна старуха должна была нести емукислую капусту, другая — картошку, третья — соленые грибки, четвертая —варенье.
Их так иназывали: грибная старуха, картофельная, капустная. А самого регента за егошикарную черную бороду называли царем халдейским Саргоном и мытарем Закхеем.
Как-то сиделимы с Игорем после всенощной в церковной сторожке, пили чай с ванильнымисухарями, слушали, как в печурке трещат дрова. И он, глядя на огонь,рассказывал мне своим проникновенным баском:
— Много раз вжизни я собирался посетить святые места, где подвизался дорогой моему сердцустарец Серафим Саровский, но как меня ни тянуло туда, попасть в Саровскуюпустынь, охраняемую злыми темными силами, было невозможно. На святых землях какбы сидела громадная жаба или огнедышащий змей Горыныч.
Божьи людименя предостерегали: не ходи! Там везде колючая проволока, охрана, собаки,вышки, строжайшее наблюдение день и ночь. Кто дерзал преодолеть эти дьявольскиезаграждения, тот навсегда исчезал неизвестно куда.
Это былаособая зона, когда даже при приближении к ней чувствовалось какое-то напряжениеи тоскливый страх. Но я все же решил поехать. Подкопил денежку, отпросился убатюшки-настоятеля и пошел к своему духовнику просить благословения.Духовник-старец долго молча теребил свою бородку и, наконец, сказал: “Делоблагое задумал ты, раб Божий, но готовься пострадать за Христа и за батюшкуСерафима, а, может быть, и убиен будеши. Сатана охраняет это место и никого недопускает, и если с Божией помощью ты туда попадешь и вернешься, то он, князьтьмы, посрамлен будет. А все же батюшка Серафим тебя охранит”. Запасся якусачками, колючую проволоку перекусывать, толстыми резиновыми перчатками на случай,если ток в проволоке пущен. Стал карту рассматривать: батюшки! А Сарова-то нет,как будто корова языком слизала или в тартарары провалился. Что за притчатакая? Что же там демоны устроили-то? Взял я с собою харч на неделю, на грудьповесил благословенный образок серебряный: на одной стороне старец Серафим, ана другой Радость всех радостей — Божья Матерь “Умиление”.
Поехал. Черезсутки добрался до Арзамаса. Дальше пошел пешком по глухим местам, по компасу.На дороги старался не выходить, селения обходил. Ночевал в лесу. Холодно,осень, туманы. Наконец добрался я до зоны. Лес кончался. Далее все вырублено.Вспаханная полоса, колючая проволока в два ряда. Вышки. Дождался темноты.Пополз на брюхе по полю. Прополз вспаханную полосу и добрался до проволочногозаграждения. Стало темно, да и туман густой навалился.
Ну, думаю,Господи, благослови!
Когда лесомшел, все молился. Почему-то все из Патерика на ум приходило: “Яко же телоалчуще желает ясти и жаждуще желает пити, так и душа, отче мой Епифаний, брашнадуховного желает: не глад хлеба, не жажда воды погубляет человека; но гладвелий человеку Бога не моля, жити”.
Значит,полежал, послушал — тихо. Достал кусачки, надел резиновые перчатки, началперекусывать проволоку. Ну и проволока! Пыхтел, пыхтел: едва перекусил, Божеправый! Что тут началось! Сирена заревела, прожекторы включились, затрещалаавтоматная очередь. Я, по-пластунски, назад. Как меня до леса донесло, и сам незнаю. Хорошо, лег плотный туман. “Ну, батюшка Серафим, помогай!” Бежал, какконь. Не знаю, была погоня или нет, но всю ночь бежал без отдыха. Выбросилкусачки, резиновые перчатки. Спал в лесу. Постоянно молился угоднику. Наконецвышел к станции Теша. Забрался в товарняк, спрятался на платформе со щебенкой.И вот, слава Богу, добрался до дому. Первым делом в баньку сходил, колотильнуюдрожь выпарил, поел дома щей, помолился и пошел к своему старичку-духовникукаяться в рассказывать о своих приключениях. Он выслушал и говорит мне: “Чадомое, испытание твое было велико и опасно, но Господь оберег тебя и приобрел втебе верного сына, и батюшка Серафим тоже не оставит тебя никогда. Велики ещесилы сатанинские, и земля батюшки Серафима еще в плену, но придет время, ирухнут все преграды и опять запоют Пасху в Сарове”.
И только черезмного лет, когда повалилась власть коммунистов, узнал я, что в Сарове, гдеподвизался батюшка Серафим, где он, стоя на камне тысячу дней и ночей, молилсяза грешный мир, угнездились советские бомбоделы, ковавшие дьявольское атомноеоружие.
Вот такбатюшка Серафим первый раз спас меня от погибели.
Недавно онспас меня второй раз.
Игорь поставилостывший чайник на печку и продолжал:
— Значит,месяц назад, в феврале, после службы поехал я в город к себе на квартиру.Приехал, поужинал и прилег отдохнуть с книгой в руках. И вдруг погас свет.Посмотрел — квартирные пробки в порядке. Взял фонарик и спустился на первыйэтаж под лестницу, где были электрощиты. С улицы через окно падал свет и слабоосвещал площадку первого этажа. Цементный пол был скользкий от какой-то наледи.Я открыл железные дверцы щитового ящика, посветил фонариком и увидел, что не впорядке предохранитель. Сходив за проволокой, я шагнул к ящику и вдруг,поскользнувшись, обеими руками влетел в ящик на клеммы. Тут меня как стало битьтоком! Я хотел оторваться, но не мог. Я понял, что погибаю. Кричать был не всилах, но мысленно взмолился: “Батюшка Серафим, помоги!” И сразу кто-то оторвалменя от щита и стал опускать на пол. В полумраке я увидел старичка в беломбалахоне с медным крестом на груди.
Когдаокончательно пришел в себя — никого не было. Я лежал на холодном цементе околощитов. Исправив предохранитель, поднялся к себе в квартиру и припал к иконепреподобного Серафима. “Преподобие отче Серафиме, радуйся в бедах и обстояниихпомощниче скорый”.
Окончив свойрассказ, Игорь встал, заварил чай, и разлив его по кружкам, продолжал:
— В юности я сприятелем, сынком одного театрального деятеля, бродяжничал по Руси. Мы быличто-то вроде хиппи. Обросли патлами, бородками, не мылись и даже зубы нечистили. В кубинских мешках из-под сахара прорезали дыры для головы и для рук иходили в таких одеяниях. Раз в Суздале, где много старинных церквей, на площадимы потешали иностранных туристов, отплясывая дикий танец. Они, скаля зубы, насфотографировали и кидали нам деньги и сигареты.
Вдруг, откудани возьмись, появился странный старик, ну, вроде пустынника какого-то с посохомв руках. Он растолкал туристов и пролез вперед. Встал и стал смотреть на нас.Смотрел, смотрел, а потом как закричит на нас: “Вы что это, паразиты, землю Русскуюпоганите!” Да как начал нас своим посохом охаживать. Мы — бежать. Он за нами.Забежали в какой-то сарай, отдышались. Входит старик, садится на дрова иговорит: “Ну, ребятушки, так нельзя, нельзя так, милые, грех это, то, что выделаете. Убогий Серафим вам этого не простит”. “Который Серафим?” — спрашиваю.“Я, — говорит, — этот Серафим”. Тут на нас такой сон напал, ослабли сразукак-то, завяли. Правда, мы были и подвыпивши основательно. Перекрестил насстарик и ушел, а мы повалились на сено и захрапели. Проснулись только вечером.Старика нет. А был ли он? Может, нам приснилось? Но приятель говорит: былстарик, даже колотил нас палкой. Вот и синяк на руке есть.
И так на насэтот старичок подействовал, что бросили мы хипповать. Поехали домой.
Я после этогопервым делом к церкви прибился, принял святое крещение по-православному.Батюшка меня прямо в Неве окрестил. Вот, удостоился, даже алтарник теперь.Слава Богу за все.
Прошло время,мы с Игорем расстались. Бог весть, какими судьбами, он поехал учиться вГерманию, в Мюнстер, на богословский факультет. Учился, недоучился. Мотнуло егов Мюнхен, в православный монастырь, где он каялся, плакал и печатал катехизисыв монастырской типографии. Затем занесло его во Францию. Где-то околоСтрасбурга устроился он привратником в православном эмигрантском монастыре, гдедоживают свой век древние сановитые старухи из России. Он по-прежнему приалтаре: подает батюшке кадило, ходит со свечой, чистит и уметает алтарь.Погрузнел, взматерел, но все такой же кроткий и смиренный.
И куда судьбатолько не закинет русского человека?!
А ведь все этаблаженная бабка! Не свались ей льдина на голову, может, было бы все в порядке.
Слишком поздно
Многие из васзнакомы с рассказами алтарника, и я не буду обманывать вас, сказав, что это —еще далеко не все, что рассказывал мне смиренный алтарник, коего деревенскиецерковные старухи очень почитали за его незлобие и кротость, за глаза называя —“апостол”.
Сидя повечерам студеной зимней порой в теплой церковной сторожке, слушая потрескиваниегорящих в печурке сосновых поленьев и смотря на играющие по стенам полутемнойкомнатки блики пламени, испивая бесконечное число чашек чая из большого медногочайника, я слушал его удивительные рассказы и похождения истинно русскогобеспутного человека. Такие характеры и судьбы случаются только у нас, в России.
А все началосьс Праздничной вечеринки с друзьями, когда он отмечал свое восемнадцатилетие.Была весна, уже пышно цвела черемуха, начались белые ночи и вода в каналахтаинственно отражала дома и дворцы, а на проспектах было удивительно тихо ибезлюдно. Над городом царил какой-то сумрачный свет, в цельных окнах,отражаясь, проплывали перистые облака и создавалось впечатление, что город нето чтобы спал, но как будто бы он был покинут своими обитателями навсегда.
А когда